Возможно, Самородка сначала поселили в Горках, бывшей усадьбе Саввы Морозова.
Может быть, может быть… Не надо забывать об этих словах, ничего ведь не доказано.
Туда, в Горки, генеральный секретарь партии большевиков товарищ Сталин отправил умирать великого вождя товарища Ленина. Умирать без толкового диагноза (искали даже сифилис!), в кругу беспомощных немецких врачей с их идиотскими затеями — то удалить из руки каплановские пули — мол, отравляют организм, то всё отменить, оставить лишь прогулки и упражнения. Чаще всего их консилиумы проходили без результата, у опасливых немцев не хватало смелости принять хоть какое-нибудь решение.
Мозг Ленина тем временем угасал. Вождь страдал головными болями и переносил инсульт за инсультом.
По ночам Самородок заполнял свои бионосители знаменитой на весь мир ленинской мыслью. А Сталин печатал бюллетени о состоянии здоровья вождя пролетариата. А потом плюнул и печатать перестал.
Лэнин? Кто такой этот Лэнин? Ящик, присобаченный к голове осла?
А потом Самородок бросил отработанный материал, как, простите за каламбур, мозговую косточку, Институту Мозга, и там над ним долго ахали и удивлялись массе, объёму, и обилию пирамидальных клеток.
Двое, встретившиеся когда-то в Гори, Вождь и Самородок, шантажист и его жертва, добились вожделенной цели.
Первый, съевший всех, кто на своих плечах вынес его наверх, превратился в верховное божество. Сам о себе говорил в третьем лице: «товарищ Сталин» — не от того ли, что всеобщий бог-отец затмил мелкого и преступного главаря? Живой, в плоти и крови, Сталин благоговел вместе с остальными трудящимися перед своей виртуальной личностью. Государственный размах его решений весьма театрален, он приучал себя к этому размаху едва ли не насильно, однажды напялив маску главного владыки.
Второй, доведший своё открытие до совершенства, добровольно ушедший от общества в пещеру, но вместо неё получивший роскошную квартиру и прекрасно оснащённую лабораторию, бесконечно одинокий и никому не известный. Все, кто видел его, даже свидетели косвенных признаков его существования, уничтожались мгновенно, на месте. Он, конечно, мог выбрать в собеседники когда-то записанные интеллекты чужих мёртвых людей, от Бесо Джугашвили до Ильича. Но кто из живущих был бы счастлив в царстве теней?
А потом — страшно, страшно подумать — человечество сделало шаг вслед за опередившим века Самородком. Появились две новые дисциплины, посягающие на монополию Вождя. Две лженауки, две продажные девки капитализма, Шерочка с Машерочкой — генетика и кибернетика. Тут не до жиру, быть бы живу. Хрен с ней, с научной истиной! Проклинать, шельмовать, сажать и убивать посягнувших на тайное знание выскочек! Кампания по искоренению буржуазной заразы была в самом разгаре, когда Самородок понял, что дни его сочтены. За эти считанные дни он списал сам себя, применив свою последнюю разработку — запись на мозг попугая. Решение просто идеальное — говорящая птичка, компактный мозг и уникальный заменитель речевого аппарата.
Моя бабушка — да вот она, сидит в соседней комнате, поправляет шпильки в седом «валике». Так вот, моя бабушка в пятьдесят первом году была молодой талантливой аспиранткой в этом самом Институте Мозга. И этот статус был небезопасен для Эстер Иосифовны Иоффе в разгар борьбы с безродными космополитами, а также с морганистами и вейсманистами. И её, как водится, арестовали, обвинили, естественно, ни больше, ни меньше, в покушении на Сталина (не иначе, с целью заполучить для исследований великий мозг).
Выбраться из застенков Лубянки не представлялось возможным.
Но свершилось чудо. Бабушку освободили, и на чёрной «эмке» привезли аж в Кремлёвский дворец, а там началась фантасмагория. Вели её, передавая друг другу, десять пар топтунов, и последняя пара оставила её в небольшом уютном кабинете, куда не замедлил явиться Сам.
О, он долго искал среди арестованных умников кого-либо, кто был бы способен перенять науку Самородка. Он просматривал дела кандидатов лично, и просмотрел их сотни, пока на его стол не попало бабушкино досье. И вот, наконец, она перед ним, его опора на остаток дней. Худая, угловатая, с торчащими ключицами, горящими глазами и роскошными иссиня-чёрными волосами, закатанными в плотный валик.
— Здравствуйте, Эстер Иосифовна. Рад вас видеть в качестве своей дорогой гостьи, — распинался вождь перед моей ошалевшей бабулей. — Здесь вы теперь будете жить и работать. Я покажу вам вашу квартиру и ваше рабочее место.
Бабушка робко спросила, сможет ли увидеться со своей семьёй.
— У вас теперь нет семьи. Хотите, я буду вашей семьёй? Больше вам ни с кем не разрешается разговаривать. В случае нарушения ваш собеседник будет уничтожен, невзирая на пол и возраст. Впрочем, вам теперь будет не до разговоров. Пойдёмте, я покажу вам вашу лабораторию.
Позже, много позже, бабушка по расположению украдкой высмотренных из окон примет, поймёт, что лаборатория и её новая, роскошная квартира располагались в Потешном дворце, что у западной кремлёвской стены, между Троицкой и Комендантской башнями. Там ей довелось жить среди теней прошлых жильцов, начиная с боярина Милославского и заканчивая Надеждой Аллилуевой и Яковом Джугашвили.
Уже освободившись из плена, бабушка, бывало, гуляла по Александровскому саду, и сердце её билось от близости ТОЙ САМОЙ лаборатории.
О, что это была за лаборатория! Мечта, показавшая ей в Институте Мозга лишь кончик своего хвоста, была воплощена в деталях и вариациях. Самородок проделал огромный путь от деревянных ящиков и выбивающего морзянку коня до металлических вакуумных корпусов, самописцев и динамиков, механически воспроизводящих наборы звуков. Речь этих аппаратов напоминала речь глухих с детства людей, разбирать её было непросто, но бабушка привыкла.
Попугай-Самородок находился тут же, при своём хозяйстве, в клетке. Он вводил в курс свою преемницу с большим удовольствием — ведь впервые за много лет ему представилась счастливая возможность общения с коллегой, тем более — дамой. Разговаривал Самородок с грузинским акцентом, ибо программа переработки импульса в звук была написана им отменно!
Он отвечал на все, даже самые каверзные, вопросы.
— Скажите, почему вы не выбрали себе, скажем, новое тело? При возможностях вашего друга… Подобрали бы врага народа. Или кого-нибудь с черепно-мозговой травмой…
— Дитя моё, в наше время безопаснее быть попугаем, чем человеком, — отвечал он.
И ошибся. Когда курс обучения моей бабушки был завершён, включая освоение самой последней, птичьей, технологии, Сталин пришёл в лабораторию сам. Побеседовал с попугайным воплощением своего товарища, удостоверился в том, что смена кадров прошла успешно, и свернул птичке голову.
— Теперь ты у меня одна, — усмехнулся он и бодро покинул помещение.
Попугайчика Вождь, шутки ради, похоронил под вымышленным именем у Кремлёвской стены. Первое, человеческое, тело Самородка сгорело в крематории.
Утром двадцать восьмого февраля пятьдесят третьего года Сталин зашёл к бабушке, принёс клетку с большим белым попугаем:
— Сколько тебе нужно места, чтобы погрузить оборудование?
— Всё оборудование?
— Зачем всё? Для одной переписки. И вот ещё клетка. Багажника хватит?
— Да. А переписывать кого?..
— Меня.
— Но это же опасно, товарищ Сталин! Может произойти кровоизлияние…
— Ты что — споришь с товарищем Сталиным? Приготовь груз. Инструменты для трепанации не забудь! За тобой приедут.
Вечером за бабушкой приехала машина, шофёр погрузил аппарат в багажник, а бабушку и клетку с попугаем разместил в салоне.
На Ближней смотрели кино и пили вино. Бабушка, которую оставили в полутёмной комнате, прислушивалась к шуму и разговорам. Говорили где-то совсем близко.
Наконец, голос Хозяина провозгласил:
— Идите все спать! — отпустил охрану! Потом, тихо:
— Заходи…
Бабушка вошла, вкатила аппарат.
— Начинай, пиши. Готов сейчас умереть — только бы не пропасть совсем… Перепишешь — и уезжай со мной. То есть, с птицей. Меня тут брось. Всё тебе готово — машина, деньги, квартира, работа. Даже муж. Тебе выпала миссия — сохранить МЕНЯ для потомков. Не подведи!
— Иосиф Виссарионович…
— Прекрати! Скажи, Эстер, а он — это буду я? Я буду продолжать жить?
— Можно попробовать один метод. Но если его применить, неминуема смерть ЭТОГО тела.
— Что за метод?
— Не копирование, а перенос. Можно обмен…
— Давай. Товарищ Сталин разрешает перенос.