Тогда Онуфрий, епископ черниговский, предложил средство к соглашению епископов, а именно: предложил поставить нового митрополита главою св. Климента по примеру греков, которые ставили рукою св. Иоанна. Епископы согласились, и Клим был посвящен. Один только Нифонт новгородский упорствовал до конца, за что терпел гонение от Изяслава, а от патриарха получил грамоты, где тот прославлял его и причитал к святым; и в нашей летописи Нифонт называется поборником всей Русской земли. Вообще летописец в этом деле принимает сторону Нифонта против Изяславова нововведения; быть может, здесь замешивались и другие отношения: летописец говорит, что Нифонт был дружен с Святославом Ольговичем; понятно, что в самом Новгороде сторона, приверженная к Мстиславичам, неприязненно смотрела на Нифонта, и летописец дает знать, что многие здесь говорили про него дурно. Когда по смерти Изяслава Юрий Долгорукий получил старшинство, то сторона, стоявшая за право патриарха, восторжествовала: Клим был свергнут и на его месте был прислан из Царя-града митрополит Константин I. Первым делом нового митрополита было проклясть память покойного князя Изяслава; но этот поступок не остался без вредных следствий для русской церкви и для самого Константина. Когда, по смерти Долгорукого, сын Изяслава Мстислав доставил киевский стол дяде Ростиславу, то требовал непременно свержения Константина за то, что последний клял отца его; со своей стороны, дядя его, Ростислав, не хотел восстановить Клима, как неправильно избранного; наконец, для прекращения смуты князья положили свести обоих митрополитов и послать к патриарху за третьим; патриарх исполнил их желание и прислал нового митрополита, грека Феодора. Несмотря на восстановление права патриарха присылать в Киев от себя митрополита, великие князья не отказывались от права принимать только таких митрополитов, которые были им угодны. Так, в 1164 году великий князь Ростислав Мстиславич возвратил назад митрополита Иоанна, присланного патриархом без его воли; много труда и даров стоило императору убедить Ростислава принять этого Иоанна; есть известие, что великий князь отвечал императорскому послу: "Если патриарх без нашего ведома вперед поставит в Русь митрополита, то не только не приму его, но и постановим однажды навсегда - избирать и ставить митрополитов епископам русским с повеления великого князя".
После неудачной попытки освободить русского митрополита из-под власти константинопольского патриарха, видим неудачную попытку к освобождению Северной Руси от церковного влияния Южной, к освобождению владимирского епископа из-под власти киевского митрополита. В летописи встречаем известие, что Андрей Боголюбский хотел иметь для Владимира-Залесского особого митрополита и просил об этом константинопольского патриарха, но тот не согласился. Князь покорился решению патриарха, но не хотел покориться ему епископ Феодор, не хотел подчиниться киевскому митрополиту на том основании, что он поставился в Константинополе от самого патриарха, и когда князь Андрей стал уговаривать его идти в Киев для получения благословения от митрополита, то Феодор затворил церкви во Владимире. Андрей послал его насильно в Киев, где митрополит Константин II, грек, решился неслыханною строгостию задавить попытку северного духовенства к отложению от Киева: Феодора обвинили всеми винами и наказали страшным образом. Вот самый рассказ летописца об этом: "В 1172 году сотворил бог и св. богородица новое чудо, в городе Владимире: изгнал бог и св. богородица Владимирская злого, пронырливого и гордого льстеца, лживого владыку Федорца, из Владимира от св. Богородицы церкви златоверхой, и от всей земли Ростовской.
Нечестивец этот не захотел послушаться христолюбивого князя Андрея, приказывавшего ему идти ставиться к митрополиту, в Киев, не захотел, но, лучше сказать, бог не захотел его и св. богородица, потому что когда бог захочет наказать человека, то отнимает у него ум. Князь был к нему расположен, хотел ему добра, а он не только не захотел поставления от митрополита, но и церкви все во Владимире затворил и ключи церковные взял, и не было ни звона, ни пения по всему городу и в соборной церкви, в которой чудотворная матерь божия, - и ту церковь дерзнул затворить, и так разгневал бога и св. богородицу, что в тот же день был изгнан. Много пострадали люди от него: одни лишились сел, оружия, коней, другие обращены были в рабство, заточены, разграблены, и не только простые люди, но и монахи, игумены, иереи; немилостивый был мучитель: одним головы рубил и бороды резал, другим глаза выжигал и языки вырезывал, иных распинал по стене и мучил немилостиво, желая исторгнуть от них имение: до имения был жаден как ад. Князь Андрей послал его к митрополиту в Киев, а митрополит Константин обвинил его всеми винами, велел отвести на Песий остров, где ему отрезали язык, как злодею еретику, руку правую отсекли и глаза выкололи, потому что хулу произнес на св.
богородицу... Без покаяния пробыл он до последнего издыхания. Так почитают бесы почитающих их: они довели его до этого, вознесли мысль его до облаков, устроили в нем второго Сатаниила и свели его в ад... Видя бог озлобление кротких людей своих Ростовской земли, погибающих от звероядного Федорца, посетил, спас людей своих рукою крепкою, мышцею высокою, рукою благочестивою царскою правдивого, благоверного князя Андрея. Это мы написали для того, чтоб вперед другие не наскакивали на святительский сан, но пусть удостоиваются его только те, кого бог позовет". Из приведенного места летописи видно, что лежит в основе обвинения:
бесы вознесли мысль Феодора до облаков и устроили в нем второго Сатаниила."Мы написали это, - говорится в заключении, - дабы вперед никто не смел наскакивать на святительский сан". Во сколько преступления Феодора преувеличены теми, которые могли желать обвинить его всеми винами, теперь решить трудно; для историка это явление особенно замечательно как попытка епископа Северной Руси отложиться от киевского митрополита.
Попытка эта не удалась: митрополит киевский продолжал поставлять епископов во все епархии русской церкви, которых было 15 в описываемое время; но как великие князья киевские позволяли константинопольскому патриарху присылать к ним митрополитов только с их согласия, так и князья других волостей не позволяли киевскому митрополиту назначать епископов в их города по собственному произволу:
так, например, когда в 1183 году митрополит Никифор поставил епископом в Ростов грека Николая, то Всеволод III не принял его и послал сказать митрополиту: "Не избрали его люди земли нашей, но если ты его поставил, то и держи его где хочешь, а мне поставь Луку, смиренного духом и кроткого игумена св. Спаса на Берестове". Митрополит сперва отказался поставить Луку, но после принужден был уступить воле Всеволода и киевского князя Святослава и посвятил его в епископы Суздальской земли, а своего Николая, грека, послал в Полоцк; к грекам, как видно, не были вообще очень расположены, что замечаем из отзыва летописца о черниговском епископе Антонии: "Он говорил это на словах, а в сердце затаил обман, потому что был родом грек". Таким образом, избрание епископов не принадлежало исключительно митрополиту; но как же происходило это избрание? В Новгороде при избрании епископа в совещании участвовали: князь, игумены, софьяны (люди, принадлежавшие к ведомству Софийского собора), белое духовенство (попы); в случае несогласия бросали жребий, и избранного таким образом посылали к митрополиту на поставление; вот летописный рассказ об избрании владыки Мартирия:
"Преставился Гавриил, архиепископ новгородский; новгородцы с князем Ярославом, с игуменами, софьянами и с попами стали рассуждать, кого бы поставить на его место: одни хотели поставить Митрофана, другие Мартирия, третьи - грека; начались споры, для прекращения которых положили в Софийской церкви на престоле три жребия и послали с веча слепца вынуть их; вынулось Мартирию, за которым немедленно послали в Русу, привезли и посадили во дворе св. Софии, а к митрополиту послали сказать: поставь нам владыку. Митрополит прислал за ним с великою честию, и пошел Мартирий в Киев с лучшими мужами, был принят с любовию князем Святославом и митрополитом и посвящен в епископы". В других областях выбор зависел большею частик) от воли князя; так, читаем в летописи, что по смерти белгородского епископа Максима великий князь Рюрик поставил на его место отца своего духовного Адриана, игумена выдубицкого. Как старались иногда князья об избрании епископов, указывает место из письма епископа Симона к печерскому монаху Поликарпу: "Пишет ко мне княгиня Ростиславова, Верхуслава, хочет поставить тебя епископом или в Новгород, на Антониево место, или в Смоленск, на Лазарево место, или в Юрьев, на Алексеево место: пишет, что если понадобится для этого раздать и тысячу гривен серебра, то не пожалеет". Как при избрании епископов имели влияние то народ, то князь, так точно восстание народа или неудовольствие князя могли быть причинами низложения и изгнания епископов; мы видели пример, как однажды в Новгороде простой народ выгнал владыку Арсения, потому что на дворе долго стояла теплая погода; при этом слышались обвинения, что Арсений выпроводил предшественника своего, владыку Антония в монастырь, а сам сел на его место, задаривши князя; это обвинение указывает на сильное влияние князя при избрании епископа даже в Новгороде; с другой стороны, Всеволод III не хочет принять епископа Николая, потому что не избрали его люди земли Суздальской; Ростислав Мстиславич в своей грамоте говорит, что он привел епископа в Смоленск, сдумав с людьми своими. В 1159 году ростовцы и суздальцы выгнали своего епископа Леона; но по другим известиям, виновником изгнания был князь Андрей Боголюбский который возвратил потом изгнанного и снова изгнал.
Кроме права рукополагать епископов митрополит имел право суда и расправы над ними: в 1055 г. новгородский епископ Лука Жидята по ложному доносу на него осужден был митрополитом Ефремом и три года содержался в Киеве до оправдания; ростовский епископ Нестор, оклеветанный своими же домашними, лишен был на время епархии митрополитом Константином; наконец мы видели поведение митрополита относительно владимирского епископа Феодора. В важных случаях, например, при поставлении Клима Смолятича в митрополиты, также особенно по поводу ересей и неправых толков, созывались соборы в Киеве. Ереси в описываемое время были:
ересь павликиан или богомилов, которую пытался распространить на Руси монах Адриан еще в 1004 году: Адриан, заключенный в темницу, отказался от своего учения, но в 1123 году попытка была возобновлена каким-то Дмитром, который, однако, был скоро сослан в заточение; в 1149 году явился в Киев из Константинополя еретик Мартин, изложивший свое учение в особой книге, носившей название "Правда". Семь лет распространял Мартин свое учение в Киеве, успел привлечь на свою сторону не только множество простого народа, но и многих из духовенства, пока наконец киевский собор в 1157 году не осудил его учение; константинопольский собор подтвердил решение киевского, и еретик был сожжен в Царе-граде. Мы упоминали уже о епископе Леоне, изгнанном ростовцами и суздальцами; в северной летописи под 1159 годом причиною изгнания приводятся то, что он разорял священников умножением церквей. Под 1162 г. тот же летописец говорит о начале ереси Леонтинианской: по его рассказу, епископ Леон не по правде поставился епископом в Суздаль, потому что прежний суздальский епископ Нестор был еще жив. Леон стал учить, что не должно есть мяса в господские праздники, если они случатся в среду или пятницу, ни в рождество господне, ни в крещенье; по этому случаю был сильный спор пред князем Андреем и всеми людьми; Леона переспорили, но он отправился в Константинополь для решения дела; здесь оспорил его Адриан, епископ болгарский, пред императором Мануилом, причем Леон начал было говорить против самого императора, слуги которого ударили Леона в шею и хотели было утопить в реке; свидетелями всего этого были послы киевский, суздальский, переяславский и черниговский. Иначе рассказывает дело южная летопись под 1162 годом: по ее словам, князь Андрей Боголюбский выгнал епископа Леона вместе с братьями своими и боярами отцовскими, желая быть самовластием, потом епископа возвратил, покаялся в грехе своем, возвратил, впрочем, в Ростов, а не в Суздаль, и держал его четыре месяца на епископии; но после стал просить у него позволения есть мясо по середам и по пятницам от Светлого воскресения до Всех святых; епископ не позволил ему этого и был изгнан вторично, пришел в Чернигов к Святославу Ольговичу; тот утешил его и отпустил в Киев к Ростиславу.
Но этим дело не кончилось: незадолго до взятия Киева войсками Андрея Боголюбского печерский игумен Поликарп с братиею положили есть сыр, масло, яйца и молоко во все господские праздники, если случатся в середу или пятницу. На это соглашался Святослав, князь черниговский, и другие князья и епископы, но митрополит запрещал, и были по этому случаю большие споры и распри. Тогда великий князь Мстислав Изяславич положил созвать собор из всех епископов, игуменов, священников и ученых монахов, и сошлось их до полутораста. На соборе мнения разделились: одни держались митрополита, между прочими два епископа, Антоний черниговский и Антоний переяславский, другие - Поликарпа; но большая часть, не желая досаждать ни митрополиту, ни князьям, отговаривались, что не в состоянии решить этого вопроса и что положить так или иначе зависит от митрополита и от игуменов в их монастырях; некоторые наконец думали, что надобно отослать дело на решение патриарха. Андрей Боголюбокий писал к Мстиславу, что надобно свергнуть митрополита, выбрать русским епископам нового и потом рассмотреть дело беспристрастно на соборе, представляя, что зависимость от патриарха константинопольского тяжела и вредна для Руси. Но князь Мстислав, зная уже нерасположение к себе многих князей и боясь, с другой стороны, раздражить и епископов, оставил дело без решения; но когда все несогласные с митрополитом епископы разошлись, тогда митрополит с двумя Антониями, черниговским и переяславским, осудили Поликарпа на заточение; а князь Святослав Всеволодович черниговский выгнал из своего города епископа Антония. Любопытно, что северный летописец во взятии и опустошении Киева войсками Боголюбского видит наказание за грехи киевлян, особенно за неправду митрополита, который запретил Поликарпа.
Относительно материального благосостояния церкви, источниками для содержания митрополита и епископов служили: 1) Десятина, которую определяли князья из своих доходов на главные церкви в своих волостях: так, еще св. Владимир определил в пользу киевской Богородичной церкви десятую часть имения и доходов своих; о князе Ярополке Изяславиче волынском летописец говорит, что он давал десятину от всего своего имения св. Богородице, но без точного определения, именно ли в киевскую Богородичную церковь давал он десятину, потому что под св. Богородицею мог разуметься и монастырь Печерский, как разумеется он после, в рассказе о щедрости того же Ярополка. Андрей Боголюбский дал Богородичной владимирской церкви десятины в стадах своих и торг десятый. 2) Недвижимые имения: киевской Десятинной церкви принадлежал город Полонный; Андрей Боголюбский дал владимирской Богородичной церкви город Гороховец, кроме того, дал слободы и села; и город был не один: это видно как из летописи, так и из письма епископа владимирского Симона к киевопечерскому монаху Поликарпу: "Кто не знает, что у меня, грешного епископа Симона, соборная церковь во Владимире - красота всего города да другая в Суздале, которую сам построил? Сколько у них городов и сел? И десятину собирают по всей той земле, и всем этим владеет наша худость"; по всем вероятностям эти доходы шли не на одного митрополита и епископов, но также на поддержание и украшение самих церквей, на содержание клира, больниц, богаделен, училищ. 3) Судные духовные пошлины. 4) Ставленные пошлины, взимаемые за поставление священно- и церковнослужителей. Относительно содержания низшего духовенства до нас не дошло никаких известий; мы видим, что Ярослав I, строя церкви повсюду, назначил содержание духовенству; должно думать, что и впоследствии князья и частные люди, строя церковь, назначали известные имущества или доходы на ее содержание и причта. Это всего лучше можно видеть из уставной грамоты новгородского князя Всеволода Мстиславича, данной церкви св. Иоанна Предтечи на Опоках. В этой грамоте князь Всеволод говорит, что он поставил церковь св. Иоанна на Петрятине дворище, снабдил ее иконами многоценными и всякими книгами, приставил попов, дьякона и дьяка, на церковное строение дал от имения своего вес вощаной с оставлением только части для себя да в Торжке пуд вощаной, половина св. Спасу, а половина св. Иоанну. Из этого вощаного весу попы, дьякон, дьяк и сторожа получают свои оброки (годовое жалованье). При этой церкви св. Иоанна устроена была торговая община; князь Всеволод говорит в грамоте: "Я поставил св. Иоанну троих старост от житых людей, а от черных тысяцкого, от купцов двоих старост, пусть управляют всякими делами Ивановскими, и торговыми, и гостинными, и судом торговым, а посадники и бояре новгородские ни во что Ивановское не вступаются. А кто захочет вложиться в Ивановское купечество, должен дать купцам пошлым (старым членам общины) вкладу пятьдесят гривен серебра, а тысяцкому сукно ипское, и часть этой суммы купцы должны положить в казну церковную. Вес вощаной должен всегда находиться в притворе св. Иоанна; вешают старосты Ивановские, двое купцов пошлых, добрых людей, не пошлым купцам староства не держать и весу не весить Ивановского". Потом определяется в грамоте величина весовых пошлин с гостей - низовых, полоцких и смоленских, новоторжских и новгородцев: низовый гость платил больше всех, полоцкий и смоленский - меньше, новоторжанин - еще меньше, свой новгородец - меньше всех.
Кроме грамоты, данной церкви Иоанна Предтечи, Всеволод дал Новгороду еще другую, сходную с Уставом св. Владимира, с некоторыми, впрочем, дополнениями и переменами. В ней читаем: "Возвах есмь 10 сотских и старосту Болеслава и бирича Мирошку и старосту иванского Васяту, и погадал есмь со владыкою и с своею княгинею и с своими боляры и со десятью сотскими и с старостами. Дал есми суд и мерила в Новгороде св. Софии и епископу и старосте иванскому и всему Новуграду мерила торговая, скалвы вощаные, пуды медовые и гривенку рублевую, и локоть яванский и свой оброк купец черницам; а попу иванскому русская пись с борисоглебским на полы; и сторожу иванскому русской порочицы пятно, да десять конюхов соли. Дом св. Софии владыкам строити с сотскими; а старостам и торговцам докладывая владыки или кто будет нашего роду князей в Новеграде, строити дом св.
Ивана. Торговая вся весы, мерила... епископу блюсти без пакости, ни умаливати, ни умноживати и на всякий год извешивати. А скривится, а кому приказано, а того казни(tm) близко смерти, а живот его на трое; треть живота св. Софии, а другая треть св. Ивану, а третия треть сотским и Новуграду. А се церковныя люди:
игумен, игумения, поп, диакон и дети их; а и кто в крылоси: попадья, чернец, черница, поломник (пришлец), свещегас, сторожник, слепец, хромец, вдовица, пущеник, задушный человек, изгойской (изгои трои): попов сын грамоте не умеет, холоп из холопства выкупятся, купец одолжает; а и четвертое изгойство и себе приложим: аще князь осиротеет... А се изыскахом: у третьей жене и у четвертой детям прелюбодейная часть в животе. Аще будет полн животом, ино даст детем третией жены и четвертой по уроку; занеже те и от закона отлучени. Из велика живота дать урочная часть по оскуду; а из мала живота как рабочичищу часть, коня да доспех и покрут".
К 1137 году относится Устав, данный князем Святославом Ольговичем новгородскому Софийскому собору; в начале его князь Святослав ссылается на прадедов и дедов своих, которые установили брать епископам десятину от даней, вир и продаж, от всего, что входит в княжой двор. К 1150 году относятся уставные грамоты смоленского князя Ростислава Мстиславича и епископа Мануила, данные епископии Смоленской. Вследствие давнего соединения Смоленской волости с Переяславскою под властию одного князя церковь смоленская находилась под ведомством епископа переяславского. Это соединение должно было иметь впоследствии большие невыгоды уже по самому отдалению Смоленской волости от Переяславской, отрезываемых друг от друга почти всегда враждебною волостию Черниговскою; уже сын Мономаха, Мстислав, имел намерение учредить в Смоленске особую епископию; понятно, что сын его, смоленский князь Ростислав, спешил привести в исполнение мысль отцовскую.
Ростислав говорит в начале грамоты, что он устанавливает епископию, посоветовавшись с людьми своими, по повелению отца своего святого, и для содержания епископа с клиросом дает церкви св. Богородицы и епископу прощеников с медом, кунами, и продажами, с запрещением судить их кому-либо другому, кроме епископа; дает церкви и епископу десятину от всех даней смоленских, что сходится в них истых кун, кроме продажи, виры и кроме полюдья. Сверх того князь дал несколько сел с изгоями и с землею; суд церковный утвержден исключительно за епископом. В конце грамоты Ростислав говорит, что если кто захочет по зависти приложить опять Смоленскую епископию к Переяславской, то князь имеет право отнять все данное на содержание епископа.
Эта грамота Ростислава Мстиславича, не представляющая никаких несообразностей, не могущая, следовательно, подать повод ни к каким заподозриваниям, служит лучшим доказательством в пользу церковных уставов Владимира св. и Ярослава I, потому что, подобно им, заключает в себе устав о судах церковных, принадлежавших епископу. Выше было замечено, что необходимо отнести начало церковного суда ко временам введения христианства в Русь, необходимо отнести первые уставы об нем ко временам Владимира и Ярослава, хотя бы и не в той форме, в какой они дошли до нас; что же касается до признания и употребления этих уставов в описываемое время, т. е. от 1054 до 1228 года, то в этом не может быть никакого сомнения.
Руководством, Кормчею книгою при церковном управлении и судах был принят у нас с самого начала Номоканон, которым руководствовалась церковь греческая. Должно думать, что он употреблялся в описываемое время и в греческом подлиннике, потому что митрополиты и некоторые епископы были из греков, - и в славянском переводе, ибо есть свидетельства из XVI века о существовании тогда харатейных славянских кормчих, писанных при Ярославе I и сыне его Изяславе. Что же касается до прав духовенства, как сословия, то оно было свободно от гражданского суда, службы и податей гражданских.
Мы видели важное значение духовенства в первые времена введения христианской веры в Русь, когда епископы являлись необходимыми советниками князя во всем, касавшемся наряда в стране; в описываемое время это значение нисколько не уменьшилось: духовенство принимает сильное участие в событиях, в примирениях князей, в утишении народных восстаний; мы видели, что после ослепления Василька киевляне отправили к Мономаху митрополита Николая, который уговорил князя помириться с Святополком; Мономах послушался митрополита, ибо чтил сан святительский, говорит летописец. Игумен Григорий помешал войне между Мстиславом Владимировичем и Всеволодом Ольговичем черниговским. Вячеслав употребил митрополита для переговоров с тем же Всеволодом Ольговичем. Белгородский епископ Феодор и печерский игумен Феодосий были посредниками при заключении мира между великим князем Изяславом Мстиславичем и черниговскими князьями. Когда Юрий Долгорукий хотел выдать Ярославу галицкому двоюродного брата его, Ивана Берладника, на верную гибель, то митрополит стал говорить Юрию: "Грех тебе, поцеловавши Ивану крест, держать его в такой нужде, а теперь еще хочешь выдать на убийство", - и Юрий послушался митрополита. Когда венгры завладели Галичем, то митрополит поднимал князей отнять русскую волость у иноплеменников.
Митрополит Никифор для предупреждения войны между Рюриком Ростиславичем и Всеволодом III взял на себя клятву, данную Рюриком зятю своему Роману волынскому, причем сказал: "Князь! мы приставлены в Русской земле от бога удерживать вас от кровопролития". Тот же митрополит помирил после Рюрика с Романом. Тимофей, духовник Мстислава торопецкого, помирил этого князя с боярами.
В Новгороде архиепископ не раз является укротителем народных восстаний, примирителем враждующих сторон, посредником между гражданами и князьями. В тот век, когда понятия о народном праве были слабы, и не стыдились убивать или задерживать послов, если речи их не нравились, послами обыкновенно отправлялись духовные лица, потому что за них менее можно было опасаться при всеобщем уважении к их сану.
В людях описываемого времени не трудно заметить особенное расположение и уважение к монашеству; уважение это приобрели по праву древние русские иноки, особенно иноки Киево-Печерского монастыря своими подвигами. В тогдашнем обществе, грубом, полуязыческом еще, в котором новые, лучшие понятия, принесенные христианством, встречали могущественное сопротивление, первые монастыри представляли особое, высшее общество, где новый порядок вещей, новая религия проповедовалась не словом только, но делом. За стенами монастыря грубым страстям давался полный разгул при первом удобном случае; в стенах монастыря - один ест через день просвиру, носит власяницу, никогда не ляжет спать, но вздремнет иногда сидя, не выходят на свет из пещеры; другой не ест по целым неделям, надел вериги и закопался по плеча в землю, чтоб убить в себе похоть плотскую; третий поставил у себя в пещере жернова, брал из закромов зерновой хлеб и ночью молол его, чтоб заглушить в себе корыстолюбивые помыслы, и достиг наконец того, что стал считать золото и серебро за ничто. Входя в монастырские ворота, мирянин переселялся в иной, высший мир, где все было чудесно, где воображение его поражалось дивными сказаниями о подвигах иноческих, чудесах, видениях, о сверхъестественной помощи в борьбе с нечистою силою; неудивительно, что монастырь привлекал к себе многих и лучших людей. Как скоро разнесся по Киеву слух о подвигах Антония в пещере, то подвижник не мог долго оставаться один: около него собралась братия; бояре великокняжеские являлись к нему, сбрасывали боярскую одежду к ногам игумена и давали обет нищеты и подвигов духовных. Феодосий поддержал и усилил славу нового монастыря. Еще Антоний вступил во враждебное столкновение с великим князем Изяславом: последний, видя, что вельможи покидают его двор для тесной пещеры Антония, рассердился на печерских иноков, грозил выгнать их из Киева и раскопать их пещеры; злобился на Антония за расположение его к Всеславу полоцкому, так что Антоний принужден был искать убежища у князя Святослава в Чернигове. Несмотря, однако, на такие неприязненные отношения Изяслава к монастырю, Феодосий взял сторону этого князя против брата его Святослава; когда черниговский князь отнял стол у старшего брата и все признали право сильного, один игумен печерский не признал этого права, в одном Печерском монастыре на ектениях продолжали поминать Изяслава как стольного князя и старшего в роде; Святослав терпел и с уважением слушал увещания Феодосия. Не один изгнанник Изяслав находил в печерском игумене своего ходатая: обиженный в суде шел с жалобою к Феодосию, и судья должен был перерешать дело. У себя в келье Феодосий ходил за больным, расслабленным иноком, а ночью, когда все успокаивалось, отправлялся в жидовскую часть города и там вступал в споры с врагами своей веры. Но кроме Антония и Феодосия Печерский монастырь выставил ряд проповедников христианства, епископов, летописцев: св.
Кукша, св. Леонтий, св. Исаия были его постриженниками; постриженник же его Никон, убегая гнева Изяславова, ушел в Тмутаракань, служивший убежищем для всякого рода изгнанников, и князей, и монахов. Христианство было очень слабо распространено в Тмутаракани, о монахах не имели там понятия; дикий народ объят был изумлением, когда увидал иноческие подвиги Никона, толпами сходился смотреть на дивного человека и скоро подчинился его влиянию: скоро мы видим этого Никона в челе народа, посредником в сношениях его с князем. После этого неудивительно читать нам в памятниках XII века следующие слова: "Подвиги св. монахов сияют чудесами больше мирской власти, и ради их мирские вельможи преклоняют главу свою пред монахами". Епископ Симон пишет к печерскому иноку Поликарпу: "Смотри, как уважают тебя здесь и князья и бояре, и все друзья твои".
Монастыри распространялись и по другим городам: упоминаются монастыри в Турове, Переяславле, Чернигове, Владимире Волынском, в княжестве Галицком, Полоцке, Смоленске, Ростове, Новгороде Великом. Основаны были и женские монастыри: в 1086 году великий князь Всеволод Ярославич перестроил в Киеве монастырь Андреевский, где постриглась дочь его девица Янка; она собрала около себя много монахинь и жила с ними по монастырскому чину. Предслава, дочь полоцкого князя Георгия Всеславича, в молодости ушла в монастырь, где уже была монахинею тетка ее, жена Романа Всеславича, постриглась здесь под именем Евфросинии, сначала выпросила у епископа позволение жить при соборной Софийской церкви в голубце, где проводила время в списывании книг, продавала их и выручаемые деньги раздавала нищим, потом основала свой монастырь при церкви св. Спаса, где постригла родную и двоюродную сестру (дочь Бориса Всеславича) и двух племянниц; наконец захотела видеть Иерусалим, где и скончалась в русском Богородичном монастыре. Но не одни княжны и вдовые княгини постригались в полном здоровье; встречаем и князя, произвольно оставившего волость и постригшегося в Киево-Печерском монастыре: то был известный уже нам по летописи Святоша, или Святослав Николай Давыдович черниговский. Три года пробыл он в поварне монастырской, работая на братию, рубя дрова и нося их на своих плечах с берега в монастырь; потом три года служил привратником, наконец перешел на службу при трапезе. По окончании искуса перешел жить в свою келию, при которой развел сад, и никогда во всю жизнь не видали его праздным, но всегда имел он в руках какое-нибудь дело, питался он постоянно одною монастырскою пищею.
Для содержания своего монастыри уже в то время имели недвижимые имущества, так, например, князь Ярополк Изяславич дал Киево-Печерскому монастырю три волости; дочь его дала пять сел и с челядью; Ефрем епископ суздальский дал тому же монастырю двор в Суздале с церковию св. Димитрия и с селами. До нас дошла в подлиннике грамота великого князя Мстислава Владимировича (1128-1132 г.)
новгородскому Юрьеву монастырю на волость с данями, вирами и продажами и на некоторую часть княжеских доходов. От конца XII века дошла до нас подлинная вкладная грамота преподобного Варлаама Хутынскому монастырю на земли, рыбные и птичьи ловли. Должно думать, что всякий постригавшийся, если имел состояние, приносил какой-нибудь вклад в монастырь движимым или недвижимым имуществом, кроме того и другие набожные люди давали в монастыри деньги и разные другие ценные вещи; раздавать милостыню по монастырям было в обычае у князей: Глеб Всеславич полоцкий дал Киево-Печерскому монастырю 600 гривен серебра и 50 золота, по его смерти жена его дала 100 гривен серебра и 50 золота. Монахи в монастырях удерживали при себе имущество, от чего были монахи богатые и бедные:
так, например, в Патерике рассказывается, что, когда умер один инок, по имени Афанасий, то никто из братии не хотел похоронить его, потому что он был беден; также читаем, что инок Федор вступил в монастырь, раздавши все свое имение нищим, но потом стал жалеть о розданном; тогда другой инок, Василий, сказал ему:
"Если ты хочешь иметь, то возьми все, что у меня есть". Третий инок, Арефа, имел много богатства в своей келии, и никогда ничего не подавал нищим.
Относительно управления встречаем известия об игуменах (архимандритах), экономах и келарях. Избрание игуменов зависело от братии, причем иногда происходили восстания и насильственные смены игуменов. Иногда монахи выбирали себе в игумены из белого духовенства; под 1112 годом читаем в летописи: "Братия Киево-Печерского монастыря, оставшись без игумена, собрались и нарекли себе игуменом Прохора священника (попина); объявили об этом митрополиту и князю Святополку, и князь с радостию велел митрополиту поставить Прохора". Под 1182 годом встречаем следующий рассказ: "Умер блаженный архимандрит, игумен печерский Поликарп, и был по смерти его мятеж в монастыре: никак не могли избрать себе игумена, и братия очень тужила, потому что такому сильному дому не подобало и одного часу быть без пастуха. Во вторник ударили братья в било, сошлись в церковь, начали молиться св. богородице - и чудо! в один голос сказали все:
"Пошлем к попу Василию на Щековицу, чтоб был игуменом и управителем стаду черноризцев Печерского монастыря". Пришли к Василию, поклонились и сказали ему:
"Мы все братья и черноризцы кланяемся тебе и хотим иметь тебя отцем игуменом".
Поп Василий изумился, поклонился им и сказал: "Отцы и братия! мысль о пострижении была у меня; но с какой же стати вы придумали выбрать меня себе в игумены?" Много спорил он с ними, наконец согласился, и монахи повели его в монастырь". Касательно отношения Киево-Печерского монастыря к великому князю киевскому замечательны слова св. Феодосия, сказанные им пред кончиною князю Святославу: "Се отхожю света сего, и се предаю ти монастырь на соблюдение, еда будет что смятенье в нем; и се поручаю игуменство Стефану, не дай его в обиду".
Но в некоторых рукописных патериках прибавлено: "И да не обладает им ни архиепископ, ни ин никто же от клерик софийских, но точию заведает им твоя держава и по тебе дети твои и до последних роду твоему". Согласно с этим есть предание, что Андрей Боголюбский утвердил независимость Печерского монастыря от киевского митрополита, назвавши монастырь лаврою и ставропигиею княжескою и патриаршею.
Говоря о нравственном состоянии общества, необходимо обратить внимание на юридические понятия, господствовавшие в нем в известное время. К уставам, явившимся бесспорно в описываемое время на Руси, принадлежит, во-первых, изменение, сделанное сыновьями Ярослава I в Правде отца их относительно мести за убийство; в Правде говорится, что трое Ярославичей, Изяслав, Святослав и Всеволод собрались вместе с мужами своими (тысяцкими) и отложили убиение за голову, но определили убийце откупаться кунами, во всем же остальном положили держаться суда Ярославова; таким образом, родовая месть, самоуправство, остаток прежней родовой особности перестает существовать на Руси юридически в начале второй половины XI века; но убийство, совершенное по личным отношениям одного члена общества к другому случайно, в ссоре, драке, на пиру, в нетрезвом виде продолжает считаться делом частным, не считается уголовным преступлением; убийца такого рода продолжает по-прежнему считаться полноправным членом общества; только разбойника, одинаково всем опасного, общество не хочет держать у себя, но отдает князю на поток со всем семейством. Таким образом, убийство первого рода не влекло более за собой ни частной, ни общественной мести, наказания; что убийства такого рода были нередки, доказательством служит обычай соединяться для платежа виры, складываться в дикую виру. Как новость, сравнительно с предыдущим временем, встречаем известие о поединке в значении судебного доказательства. К описываемому же времени относится ограничение ростов, сделанное Мономахом по поводу, как видно, злоупотреблений, какие позволяли себе по этому предмету жиды в княжение Святополка. Большие росты бывают обыкновенно следствием неуверенности в возвращении капитала, неудовлетворительного состояния правосудия в стране.
Относительно последнего мы встречаем в летописях и других памятниках громкие жалобы; мы видели главную причину этого явления в частых перемещениях княжеских из одной волости в другую; с описываемого времени, со времени господства родовых княжеских отношений, дружинники или челядинцы княжеские привыкли смотреть на отправление правительственной или судейской должности как на кормление, следовательно, привыкли извлекать из этих должностей всевозможную для себя пользу, не будучи ничем связаны с волостию, где были пришельцами; для уяснения себе этих отношений мы должны представить себе старинного дружинника, отправляющего правосудие за князя в виде старинного ратника, стоящего на постое.
При Всеволоде Ярославяче летописец жалуется на разорение земли вследствие дурного состояния правосудия; при Святополке не имеем права ожидать лучшего; под 1138 годом читаем, что была пагуба посульцам (жителям берегов Сулы реки) частию от половцев, частию от своих посадников; при Всеволоде Ольговиче тиуны разорили Киев и Вышгород; при Ростиславичах на севере посадники, поставленные из южнорусских детских, разорили Владимирскую волость; лучшим доказательством дурного состояния правосудия на Руси в описываемое время служит понятие, какое имели современники о тиуне: в слове Даниила Заточника читаем: "Не имей себе двора близь княжа двора, не держи села близь княжа села, потому что тиун его как огонь, и рядовичи его как искры". Дошло до нас любопытное известие, как однажды полоцкий князь спрашивал священника: какая судьба ожидает тиуна на том свете?
тиун несправедливо судит, взятки берет, людей отягощает, мучит? Название должностного л:ица ябедник приняло также дурное значение. Не умея или не желая объяснить такое дурное состояние правосудия, летописец принужден сказать, что где закон, там и обид много!
Мерилом нравственного состояния общества могут служить также понятия о народном праве. Мы видели, что вести войну значило причинять неприятельской волости как можно больше вреда - жечь, грабить, бить, отводить в плен; если пленные неприятельские ратники отягощали движение войска, были опасны при новых встречах с врагом, то их убивали, иногда князья после войны уговаривались возвратить все взятое с обеих сторон, но есть пример, что князь после войны уводит жителей целого города, им взятого, и селит их в своей волости. В способе ведения войны у себя, в русских областях и в чужих странах, христианских и нехристианских, не видим никакой разницы. При заключении мира употреблялась клятва - крестное целование, утверждение дедовское и отцовское, по словам князей, и грамоты с условиями мира назывались потому крестными. Нарушения клятвы встречаем часто, особенно были знамениты ими два князя: Владимир галицкий и младший сын Мстислава Великого, Владимир; твердостию в клятве славился Мономах; но и он раз позволил уговорить себя нарушить клятву относительно половецких ханов на том основании, что поганые также беспрестанно нарушают клятву; сын Мономаха Мстислав, несмотря на разрешение духовенства, всю жизнь раскаивался в том, что нарушил клятву, данную Ярославу черниговскому; из последних князей за твердое сохранение клятвы летописец хвалит Глеба Юрьевича. Война объявлялась отсылкою крестных грамот. Мы упоминали, что послами отправлялись часто духовные лица, как подвергавшиеся меньшей опасности; но Всеволод III не усумнился задержать священников, присланных к нему для переговоров Святославом черниговским; Мстислав Храбрый велел остричь голову и бороду послу Боголюбского; Изяславову послу, Петру Бориславичу, не дали в Галиче ни повозки, ни корма, и он боялся дальнейших притеснений от Владимирка; впрочем, было признано, что убивать посла не следует:
когда владимирцы (на Волыни) хотели убить священника, присланного от Игоревичей галицких, то приятели последних стали говорить, что не подобает убить посла.
Христианство, разумеется, действовало и здесь благодетельно: Игорь северский признается, что, отдав на щит город Глебов, не пощадивши христиан, он сделал великий грех, за который бог отомстил ему пленом у половцев; Мономах заключил мир с Глебом минским, не желая, чтобы кровь христианская проливалась в великий пост; по воскресеньям не делали приступов к городам; Всеволод Ольгович, исполнившись страха божия, по словам летописца, не хочет пользоваться пожаром в Переяславле, чтоб взять этот город; такую же совестливость обнаруживают Ростиславичи в борьбе с Юрьевичами после Липецкой битвы.
Повсюду и между князьями, и между простыми людьми видим борьбу новых, лучших, христианских понятий и стремлений со страстями, слабо обуздываемыми в новорожденном обществе, и с прежними языческими обычаями. В жизни многих князей замечаем сильное религиозное направление: Мономах был религиозен не на словах только, не в наставлениях только детям: по словам летописца, он всею душою любил бога и доказывал это на деле, храня заповеди божии, имея всегда страх божий в сердце, будучи милостив неимоверно; дан был ему от бога такой дар, прибавляет летописец, что когда он входил в церковь и слышал пение, то не мог удерживаться от слез. Мы видели иноческие подвиги Святослава Давыдовича черниговского, религиозное направление Ростислава Мстиславича, христианскую кончину Ярослава галицкого. Но у некоторых благочестие ограничивалось только внешним исполнением обрядов, и когда дело шло об удовлетворении страстям, то на заповеди религии и на служителей ее обращали мало внимания: брат Мономаха, Ростислав, не усумнилоя умертвить св. инока Григория за обличение; Святополк Изяславич был благочестив, уважал монастырь Киево-печерский и его иноков; по когда дело шло об удовлетворении корыстолюбия, то мучил этих самых монахов, гнал игумена за обличения; сын его Мстислав умертвил св. Феодора и Василия. Владимирко галицкий, наругавшись над клятвою, сказавши: "Что мне сделает этот маленький крестик?", пошел в церковь к вечерне; не щадя сокровищ для сооружения и украшений церквей, не считали за грех жечь и грабить церкви в волостях неприятельских. Вслед за людьми, которые шли в монастырь для борьбы со страстями, шли туда же люди для удовлетворения страстям своим: в духовных посланиях XII века встречаем сильные укоры монахам, которые милуют свое тело, переменяют платье, под предлогом праздников учреждают особую трапезу с пивом и долго сидят за нею, ищут над старейшими взять свою волю, собираются вместе не бога ради, не для того, чтоб рассуждать о пользе, но для яростных споров, для бесстыдных нападений на эконома и келаря, Пастыри церкви вооружаются против обычаев давать в монастырях пиры, на которые созываются мужчины и женщины. Спор, так сильно и долго занимавший русское общество, спор о том, что есть в известные дни, принадлежит также к характеристическим явлениям эпохи.
Вооружаясь против уклонений от правил христианской нравственности, церковь должна была вооружаться против старых языческих понятий и обычаев, которые были еще так сильны в тогдашнем русском обществе, особенно в низшем его слое. Мы видели, как в Новгороде весь простой народ отошел к волхву, и только князь с дружиною стал подле епи:копа; встречаем известие, что в описываемое время продолжали приносить жертвы бесам (т. е. прежним божествам), болотам и колодцам, что были люди, которые имели по две жены, что простой народ не брал для брака благословения церковного, считая это обрядом, установленным только для князей и бояр, и довольствуясь одним языческим обрядом плескания, что женщины носили больных детей к волхвам, и если замечали охлаждение любви в муже, то омывали тело свое водою и эту воду давали пить мужу. Особенно трудно было изгнать память о древней религии из народных увеселений, песен, плясок, игр, которые были языческого происхождения; вот почему церковь изначала так сильно стала вооружаться против этих увеселений: "Разве мы не погански живем, - говорит летописец, - когда во встречу веруем? Если кто встретит черноризца на дороге, то возвращается назад; разве это не значит поступать по-язычески? Ведь это все ведется по дьяволову научению; другие и чиханью веруют, будто бы оно бывает на здоровье голове. Всеми этими обычаями дьявол отвлекает нас от бога, трубами, скоморохами, гуслями, русальями. На игрищах видим множество людей: как начнут бороться друг с другом, то сбегаются смотреть на дело, от дьявола замышленное, а церкви стоят пусты: в час молитвы мало найдешь народу в церкви". Из этих слов летописца видно, что любимым народным зрелищем в его время были борьбы, или кулачные бои.
Касательно семейной нравственности мы встречаем в летописи похвалу двум князьям за соблюдение телесной чистоты: о Всеволоде Ярославиче говорится, что он воздерживался от пьянства и от похоти, да о Святославе Всеволодовиче говорится, что он сохранял чистоту телесную. В дошедших до нас списках летописи говорится о Святополке Изяславиче, что он имел детей от наложницы; в Татищевском своде летописей находим другие подобные примеры. Уважение к старшим в роде было провозглашаемо постоянно как добродетель, уклонения от которой подвергаются сильным укоризнам; но мы видели, что эти уклонения были часты. Видим несколько примеров непослушания воле отцовской: пример Андрея Боголюбского, ушедшего без отцовского согласия с юга на север; пример Олега Святославича черниговского, который без отцовского ведома прислал к ИзяславуДавыдовичу; пример Константина Всеволодовича, отказавшегося выполнить отцовскую волю относительно волостей.
Относительно важного вопроса о положении женщины в древнем русском обществе мы встречаем очень скудные известия в памятниках, дошедших от описываемого времени.
Видим, что княгини имели свое имущество, движимое и недвижимое, распоряжались им по произволу, как, например, распорядилась жена князя Глеба Всеславича полоцкого, отдавши свои деньги и волости Киево-Печерскому монастырю; жена Святополка Изяславича раздает по смерти его большое богатство по монастырям, церквам и нищим. Об уважении, какое оказывалось женщинам родственниками, свидетельствует пример Мономаха, который послушался увещаний мачехи своей, причем летописец говорит: "Преклонился он на мольбу княгинину, потому что почитал ее как мать". Об уважении и любви, которыми пользовались княгини в семье своей и среди граждан, можем видеть из описания кончины княгини Марии, жены Всеволода III: "Постриглась великая княгиня в монашеский чин в монастыре св.
Богородицы, который сама построила, и проводил ее до монастыря сам великий князь Всеволод со многими слезами, сын его Георгий, дочь Верхослава, жена Ростислава Рюриковича, которая приезжала тогда к отцу и матери; был тут епископ Иоанн, духовник ее игумен Симон и другие игумены и чернецы все, и бояре все и боярыни, и черницы из всех монастырей, и горожане все проводили ее со слезами многими до монастыря, потому что была до всех очень добра. В этом же месяце она умерла, и плакал над нею великий князь, и сын его Юрий плакал и не хотел утешиться, потому что был любим ею". О влиянии княгинь на события, как советниц мужей своих, указывает известие о поступке князя Святослава Всеволодовича с Ростиславичами под 1180 годом: Святослав, сказано в летописи, напал на Давыда Ростиславича, посоветовавшись только с княгинею да с любимцем своим Кочкарем, и не сказавши своей думы лучшим мужам своим. Из отзыва летописца, впрочем, можно усмотреть, что такой поступок Святослава возбуждал всеобщее негодование в обществе, являлся исключением из принятого обычая советоваться обо всем с дружиною. О влиянии княгинь на дела может указывать также приведенное выше место из письма епископа Симона к чернецу Поликарпу о том, что княгиня Верхослава старается доставить Поликарпу епископство, не жалея издержек. Но все эти известия не могут дать нам понятия об отношениях обоих полов, о жизни женщины в обществе, ибо княгини и вообще матери семейств имели точно такое же важное значение и после в Московском государстве, где, однако, в высших слоях общества женщина жила в удалении от мужчины. В этом отношении важно для нас свидетельство, приведенное выше, об обычае устраивать в монастырях пиры, куда собирались мужчины и женщины, также вопрос черноризца Иакова митрополиту Иоанну, позволять ли на пирах целоваться с женщинами. Мономах в наставлении детям касается и отношений мужа к жене, он говорит: "Жен своих любите, но не давайте им власти над собою". Но в каком отношении находилось это правило, извлеченное из известного послания апостольского, к обычаю, решить нельзя. Как христианские понятия содействовали возвышению женщины, показывает вопрос известного Кирика и ответ на него епископа Нифонта. Кирик спрашивает: "Если случится, что женский платок будет вшит в платье священническое, то можно ли священнику служить в этом платье?" Нифонт отвечает: "Можно! - разве женщина погана?"
Что же касается вообще до состояния нравственности в описываемое время на Руси, то, принявши в соображение время, обстоятельства и состояние нравственности других европейско-христианских народов в описываемое же время, историк не может произнести очень строгого приговора древнему русскому обществу до тридцатых годов XIII века. В это время на первом плане видим княжеские усобицы, но много ли насильственных, кровавых поступков замечаем в этих усобицах? Убиение Ярополка Изяславича, ослепление Василька, братоубийство между рязанскими князьями, убиение Игоря Ольговича киевлянами, убиение Андрея Боголюбского приближенными к нему людьми, повешение Игоревичей галицкими боярами, ослепление (по всем вероятностям, мнимое) Ростиславичей во Владимире Залесском. Важное дело, когда князья постоянно толкуют, что они братья, и потому обязаны жить дружно, а не враждовать, защищать Русскую землю от врагов, а не проливать кровь христианскую в усобицах. Пусть нам скажут, что слова были в разладе с делом; мы ответим, что и слова имеют силу, когда беспрестанно повторяются с убеждением в их правде, когда их повторяют и сами князья, и духовенство, и народ, отказывающийся принимать участие в усобицах; если эти слова не могли прекратить усобиц, то по крайней мере могли смягчать их; важное дело, когда притесненный князь мог грозить притеснителю напоминанием, что поведение его похоже на поведение Святополка Окаянного; важное дело, когда князья ужасались и плакали об ослеплении Василька, говоря, что такого зла не бывало в Русской земле ни при дедах, ни при отцах их; очень важно, когда Изяслав Мстиславич жалуется на киевлян за убийство Игоря Ольговича, говоря, что ему теперь не уйти от нареканий. Отношения между князем, дружиною и городовым народонаселением были вообще довольно мягки, сколько могли быть, разумеется, при тогдашней неопределенности: "Если уйдем сами, - говорит Игорь северский с братьею, а черных людей оставим, то грех будет нам пред богом". Впрочем, при внимательном изучении летописи можно усмотреть большую жестокость в нравах на восток и северо-восток от Днепра, вообще замечаем большую жестокость в княжеском племени Святославичей черниговских, еще большую в линии этих Святославичей, которая утвердилась на дальнейшем востоке, в области Муромской и Рязанской, замечаем на северо-востоке большую жесткость в самых формах, в самых выражениях.
Мы видели, как вместе с христианством принялась на Руси грамотность, и принялась крепко: почва нашлась удобная; в описываемое время мы не видим препятствий к распространению грамотности, напротив, видим обстоятельства благоприятствующие; связь с Византиею постоянная; оттуда приходят митрополиты и епископы; греческие царевны выходят замуж за наших князей, наши княжны выходят за греческих царевичей, путешествуют в Константинополь, в Иерусалим, как, например, Янка Всеволодовна, св. Евфросиния полоцкая; путешествуют в Иерусалим духовные лица, простые люди; страсть к паломничеству так усилилась, что духовенство начало вооружаться против нее, прямо запрещая отправляться в Иерусалим, увещевая вести христианскую жизнь на месте жительства, накладывая даже епитимьи на дающих обеты идти в Иерусалим: эти обеты, говорило духовенство, губят землю нашу. Частые и тесные сношения с Польшею и Венгриею открывали в Русь доступ и латинскому языку.