— Ха-ха-ха! — Настал черед Кати смеяться. Она показала на рассыпанные кирпичные осколки. — Скажи, осколки эти слепятся сами, чтоб кирпич получился?
— Ну, нет.
А как же Земля, Земля? — Катя распахнула руки, показывая, какая она огромная. — Как Земля сама слепиться могла?!
Сказала Катя и глаза даже закрыла: так ее вдруг переполнило верой. Да-да, от своих слов ощутила шестилетняя Катя грандиозность Земли, Вселенной, жизни, грандиозность и величие их замысла и исполнения. Да как же можно видеть и ощущать все это и про какое-то самослепление болтать! «Само»! Да сам и суп не сварится! Видно, лицо у Кати изменилось. Вася посерьезнел, потом издевательски улыбнулся и спросил:
— Так ты что, богомолка?
— Да, я богомолка.
— У-у! Богомолка! Ха-ха!
— Ты пойдешь в зеркало смотреться? — Нет, ни малейшего внимания не обратила Катя на насмешку.
— Пойду, — сказал Вася, насторожившись и сразу прекратив смех. Он не привык, что в ответ на насмешку не отвечают тем же, — Правда, покажешь?
— Конечно, покажу. Пойдем.
А тем временем дома у Кати происходило вот что.
— Что так долго? — спросил папа, когда мама вошла с сумками. Он уже проснулся, встал, но видно было, что чувствовал себя плохо.
— Ты что такой сумрачный? — спросила в ответ мама. — От вина вчерашнего плохо или в зеркало уже смотрелся?
— И то, и другое, — буркнул папа.
Посмотрела она на мужа с любовью и ласкою, как никогда еще не смотрела, и жалостью переполнилось ее сердце. «Какой он у меня неприкаянный, — подумала мама, — бьется как рыба об лед, правду все ищет, суетится, и не любит его никто, кроме нас с Катей. И на работе неудачи, и покоя в душе нет». Чуть не заплакала мама от жалости к нему.
Она вздохнула, поставила сумки и пошла к бабушкиному зеркалу. «О! А я еще красива, — шутливо подумала про себя мама и поправила прическу. — И даже очень!» Мама разгладила щеки, свела губы трубочкой, повернулась чуть боком, любуясь собой, и — застыла, окаменела сразу. Вот те на! А где же морда вчерашняя страшная? Ведь на нее же шла посмотреть! На попятную пошло, зеркальце? Перестало чудить? Мама вгляделась в себя внимательнее и нашла, что она все-таки красивее себя настоящей. И кожа какая- то блестящая, чуть не светится... Действительно, писаная красавица стояла в зеркале. Но мама знала, что не такая уж она красавица. Или теперь зеркало, наоборот, стало некрасивое в красивое превращать?
— Костя, поди-ка сюда, — позвала мама.
— Да не пойду я, нагляделся уже. Пусть дядя Леша разбирается, что происходит. Давай лучше завтракать.
— Но ты все-таки подойди, — настаивала мама.
Он подошел и встал рядом. Страшная образина рядом с маминым лицом в зеркале скорчила удивление и от этого стала еще отвратительнее.
— Это ты? — спросила образина в зеркале мамино прекрасное лицо.
— Да, я, — ответила мама.
Она не испытывала страха перед этой ужасной мордой, но ей больно очень стало смотреть на мужа в зеркале, и она повернулась к нему настоящему.
— Ну, как ты меня находишь?
Он тоже повернулся к маме, потом снова посмотрел в зеркало.
— Ты в зеркале прекраснее Несмеяны! Что случилось? Нет, не могу я смотреть на себя. — Отойдя от зеркала, он как зачарованный стал любоваться ее отражением.
А мама стояла и думала. «Ведь и исповедовалась плохо, да и вообще...» — Мама вдруг почувствовала в себе столько скверны, что даже сморщилась. Вот же милость Свыше: за малое усилие — такой красотой дарят. Она твердо теперь была убеждена, что зеркало это — вроде вразумления им всем, вроде подсказки. Мама почувствовала опять наплыв всяких сомнений и насмешек, но внутренне напряглась и не пустила их в душу к себе. Мысли в голове кружились, порядка в них не было, и душевный мир подтачивался немного прежним опытом жизни. Попробуй разорви-ка с ним сразу! Это ведь не пальто скинуть. И как и что дальше будет, неизвестно. Но новь сегодняшнего утра поселилась в ней навеки. В это мама верила.
Мама отошла от зеркала и сказала:
— Пойдем завтракать.
— Так что все-таки это значит, Мария?
— Ты спрашиваешь, куда подевалась моя бесовская маска? Она Причастия испугалась и... исчезла. — Мама рассмеялась.
— Какого Причастия?
— Мы сегодня с Катериной в церковь ходили и причащались. Из Чаши Тела и Крови Христовых причащались.
Папа на это ничего не сказал, но как изменилось его лицо!.. Я описать не смогу: много слишком слов на это бы ушло. Глаза его возмущенно кричали: «Как?!» Причем вопросительных и восклицательных знаков можно и сотню поставить, и все мало будет.
Наконец папа очнулся.
— Та-ак!
— Ин-те-рес-нень-ко, — с улыбкой закончила за него мама.
Тут бы и папе рассмеяться — и делу конец, но он нахмурился и рассвирепел окончательно.
— По стопам тещи пошла?! На «рынок» по воскресеньям ходить?!
Папа начал бессвязно орать и бегать. Мама стояла, его не слушала, смотрела прямо перед собой и изредка вздыхала.
Закончил папа тем, что пообещал запретить им выходить на улицу и даже вообще общаться:
— Поповщины в моем доме не будет!
— Ты иди сейчас на себя в зеркало посмотри!
— Нечего мне смотреть! — кричал папа. — Я его вообще расшибу! Да, вот сейчас пойду и расшибу!
Папа схватил лыжную палку, стоящую в углу, и бросился в бабушкину комнату. Мама — за ним. Папа подскочил к зеркалу, размахнулся и... замер. Мама подбежала к нему, схватилась за палку и вскрикнула даже, когда взгляд на зеркало упал. Над страшной мордой мужа возвышалась, качаясь на другой, более длинной шее, вторая страшная морда, ужаснее первой в тысячу раз. Первая морда изображала потрясение, удивление, а вторая качалась с жутким равнодушием, изредка посмеиваясь. И что это было за посмеивание!.. Мама отняла у папы палку и покачала головой.
— Какой ужас!
— Вторая, — сказал папа.
Новая качающаяся голова беззвучно осклабилась в отражении.
Маму передернуло, и она выскочила из комнаты, не выпуская из рук палку. Следом вышел папа. Ошарашенности от видения не было больше на его нормальном лице. Он остановился, глядя на маму в упор.