— Да за что нас жаловать-то, когда мы хуже вас, язычников? — улыбаясь, сказал отец Василий и снял плащ.
Папа свой тоже снял.
— Хуже кого, вы сказали? — переспросил он.
— Язычников, — повторил отец Василий.
— То есть? Ну-ка поясните.
— Простите, вы же язычник. Поклоняетесь временным кумирам. Вы, сдается мне, поклоняетесь науке, ее всемогуществу. Поклоняетесь ей как вершительнице судеб и разрешительнице всех проблем. Так, наверное? Простите меня, окаянного.
— Да, — ответил гордо папа, — поклоняюсь.
— Ну вот, да еще горды этим. Я и говорю — язычник.
Почему-то папа не обиделся и сказал:
— Я думаю, мы еще поговорим. А пока — к зеркалу пожалуйте.
Отец Василий осенил себя крестом и пошел в бабушкину комнату. Он встал напротив зеркала и пожал плечами: зеркало как зеркало... Рядом с ним встал папа. Его голова касалась плеча отца Василия.
— Свят, свят, свят, — прошептал отец Василий и даже пригнулся слегка, увидев папино отражение. — Не видал я, признаться, ни одного беса до сих пор. Сгинь, проклятый! — вдруг звонко крикнул отец Василий отражению папиному и перекрестил его.
Отражение папино изобразило бешенство и злобу, исказилось как-то. Страшная башка стала вытягиваться и, словно маска, слезать с папиного лица. Вот шея обнажилась, обыкновенная, человеческая, вот подбородок папин нормальный показался.
— Сгинь! — еще раз крикнул отец Василий и снова перекрестил отражение.
Бес в зеркале яростно оскалился на отца Василия. Жуткие муки испытывала морда: она силилась вырваться и не могла, точно приросла. Мама увидела, как ее муж схватился за горло и его лицо исказилось, как искажается любое лицо от боли.
— Попался, адское отродье! — воскликнул отец Василий и перекрещивал зеркало, прибавляя: — Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.
Катя подбежала и тоже начала крестить. Папа, будто не выдержав боли в шее, отскочил от зеркала и ушел в большую комнату. Он плюхнулся в кресло и дернул за ворот рубашки, точно задыхался, оторвав при том пуговицы. Подошел отец Василий и положил руку ему на голову. Силы, клокотавшие в папе, повелели ему сбросить эту руку, но папа вдруг эти силы обуздал и ничего не сделал, только глаза закрыл. Ужасно он себя чувствовал.
— Сударь, — начал отец Василий, он погладил папу по голове и снял руку, — не отчаивайтесь: сия подлая образина, из вашей головы торчавшая, в ваших руках, если вы займетесь собой. Послушайте меня, старика, я ведь лет на пятьдесят старше вас.
— А сколько же вам лет? — спросил папа, подняв на него глаза.
— Мне восемьдесят пять. Так вот, я видел, как вас всего покоробило, когда я сказал, что я священник. — Отец Василий улыбнулся: — Мне даже показалось, что вы вскрикнете: «Как?! Поп — в моем доме?!»
Папа тоже улыбнулся:
— Ага, хотел.
— А вы не бойтесь рясы, не бойтесь креста: на нем изображен Тот, от одного взгляда Которого такие образины, как дым, исчезают. А вся ваша наука всемогущая перед самым калечным бесенком бессильна. Смеются они над ней, да и над вами.
Папа уже пришел в себя, а клокочущие в нем скандальные силы сменили напор на маневр. Папа пожал плечами:
— О чем вы? Как, простите, вас звать?
— Меня называют отцом Василием.
— О чем вы, — запнулся было папа, но все-таки выговорил: — отец Василий? Да что мне до этой морды? Мне она жить не мешает. А почему это наше зеркальце так чудит, я думаю, наука быстрее вас разберется. — Папа имел в виду дядю Лешу.
Отец Василий посмотрел на папу так, как сам папа иногда смотрит на Катю, когда она скажет что-нибудь по-детски наивное, на что взрослые всегда улыбаются. Он сказал папе:
— Это неправда, что вам, как вы ее назвали, морда не мешает жить. А теперь, когда вы узрели ее воочию, она, точнее, он так накинется, что держитесь. А как бывает это, знаете? У вас все время будет подавленное настроение, вам все время будет хотеться скандалить, желание мстить обидчикам всяким будет преследовать вас, а прока от мщения не будет, и злость оттого еще сильнее душу заполнять будет. За обычные слова, вам сказанные, вас будет обида терзать, вы перестанете доверять всем и замкнетесь в себе. А в себе у вас — что?.. — Отец Василий указал перстом на бабушкину комнату, имея в виду зеркало. — Вот и все, вот и встретились, первый круг ада пройдя. Спаси Боже, — отец Василий перекрестился. — А в минуты просветления вы будете ломать голову, думать: что же происходит? Дай Бог, чтобы до беснования не дошло.
Впервые в жизни мамина рука сама собой сотворила крестное знамение как защитное средство от испуга. Отец Василий заметил это, понял, что впервые, полуобернулся к маме и проговорил:
— Да, мой дорогой. И никакая наука, никакая медицина не излечивает от бесовского преследования. И отчего зеркало так показывает, вы не узнаете. А главное, и узнавать-то ничего этого не нужно. Нужно в себя посмотреть. А вот вы, язычники, всегда смотрите на вещь поверхностно или из чего она состоит, а про нее «не это интересно, а то, каким это образом нам главное показывается: Премудрость Божия. Как Бог чудеса творит — никогда не узнать человеку; надо о вразумлении думать, которое Бог через чудо Свое нам являет, — вот о чем. О Боже, душа ваша в бесовском обличии в чудо-зеркале видна — вот о чем бы подумать, а не о том, как это все зеркало проделывает.
— Ну и напредсказали вы, — сказал папа с нарочитой легкостью в голосе, в котором все же чувствовалась тревога.
Да, если бы не зеркало, давно бы папа, конечно, выпроводил отца Василия за такие речи. А сейчас что ж скажешь? Дядя Леша со своей наукой не дал пока ответа, да и дяди Лешина наука тоже душу признает и какая-то она не такая, к которой привык папа и которую сам он учил, а ведь учился папа больше полжизни своей.
— Хотите... — заговорил отец Василий, и видно было, что он раздумывает, говорить это или нет. — Хотите, — решился он, — пойдемте сейчас со мной, я недалеко живу. Ко мне одного бесноватого приведут: я его отчитывать буду. Поможете мне.
— Как бесноватого приведут? — спросили все трое разом.
— Да обыкновенно, — просто ответил отец Василий. — Не имею я силы бесов из человека изгонять, но упросили — я и стараюсь с Божией помощью, читаю заклинательные молитвы против бесов, отчитываю, значит. Эх, — заключил отец Василий, — капелюшечка бы веры в нас была — не было бы ни в каком зеркале таких образин. Так пойдете?
Папа растерялся. Такого предложения он никак не ждал. Но он не мог не ощутить в словах отца Василия правды и убежденности.
— Пойду, — сказал папа, — погляжу на бесноватого.
Выйдя в прихожую, отец Василий собрался одеваться, вдруг раздался звонок. Это опять пришла Таня.
— О, — сказал отец Василий, — смотри, как мы с тобой в дверях встречаемся. Бог даст, неспроста. — Он стал надевать плащ.
— Тетя Маша, я некрещеная, я узнала, — сказала Таня.
— Что? — Мама подзабыла уже слегка про Таню. — Некрещеная... М-да... — Она не знала, что сказать.
Отец Василий, услышав это, вопросительно посмотрел на маму, но вперед вышла Катя.
— Это Таня, — объявила она, — она не хочет себя в зеркале бесом видеть, но она некрещеная.
— Та-ак, — сказал отец Василий. — А что тебе родители твои говорят?
Таня заплакала, и из дальнейшего рассказа ее выяснилось, что один вопрос «крещена ли?» вызвал у нее дома бурю. А когда она поведала родителям о зеркале, о бесе и том, что она не хочет быть бесом и рисовать чертиков больше не будет, мама зарыдала, а папа впал в бешенство и проклял все на свете, что породило Танин вопрос, от бабушкиного зеркала до Господа Бога включительно. К тому же в доме были гости, разглядывали Танины рисунки с чертиками, ахали от восторга, и каждый требовал рисунок себе. После же резкого отказа Тани, когда веселые чертики были ею обозваны бесами, конфуз вышел всеобщий, и Таня убежала из квартиры вон.
Помрачнел отец Василий:
— Что же с тобой делать, милая моя? А сколько тебе лет?
— Семь.