Предчувствуя оглушительный успех со спектаклем, Семён Викторович Болеславский пришёл в ДК в воскресенье ни свет ни заря. Ему хотелось ещё раз всё проверить и перепроверить, перечитать финал, который ему очень понравился.
— Гениально, — шептал он, — гениально!
Внезапно в дверь постучали, и в маленький обшарпанный кабинет ввалилась с лихорадочным блеском в глазах исполнительница роли Гали, Юлия Николаевна Семёнова.
— Вот здесь нужно подписать, — сунула она режиссёру на стол непонятную бумагу.
— Что это? — раздраженно спросил Болеславский, которого нервировало, что его отвлекают от творчества.
— В школе требуют доказательства, что я не отлыниваю от внеклассной работы, — учительница ткнула пальцем, куда нужно поставить подпись.
Семён тяжело вздохнул и поставил свою завитушку.
— Где печать? — потребовала дотошная Семёнова.
— У меня её нет, — удивился Болеславский.
— Ах да, чуть не забыла, — Юлия Николаевна выставила на стол из сумки бумажный пакет с пирожками, — если не попробуете, успеха не будет.
— Хорошо, — опешил режиссёр, — я как раз сейчас буду пить чай. Постой!
Учительница литературы внезапно вздрогнула.
— Текст хорошо выучила? — Семён вперился в неё, как на допросе.
— Как Отче наш, — отмахнулась Юлия Николаевна и пошла в гримёрку.
В воскресенье всем ВИА заявились на премьерный закрытый показ «Иронии судьбы». Я к тому же пригласил на просмотр Шпаликова с женой, Натальей Рязанцевой, Тарковского, Кончаловского, Беллу Ахмадулину, пообещал последней, что в постановке будет песня на её стихи. Внезапно на премьеру напросился Юрий Визбор, когда узнал, что в нём будет много бардовских вещей. Само собой обещался прийти и Витюша со своей Татьяной. И всех этих товарищей требовалось встретить, провести на третий этаж, и разместить в малом актовом зале.
Однако первым кого я увидел, была взволнованная директриса Галина Сергеевна Ларионова.
— Семёна Викторовича отправили на скорой в больницу, у него температура, головокружение, — зашептала она, — актёров нигде нет. Сейчас ещё придёт товарищ из министерства культуры. Это же скандал! Чувствую, уволят меня.
Я приобнял готовую в любой момент расплакаться директрису, и погладил её по спине.
— Давайте пройдёмся по гримёркам, может кто-то из актёров всё-таки остался! — предложил я, — может улику, какую найдём.
Так как гримёрки находились за сценой на первом этаже, а спектакль должен был быть на третьем, пришлось немного побегать. В одной комнате мы обнаружили следующую картину. Высоцкий и Шацкая растерянно стояли и читали записку следующего содержания — спектакль переносится на неделю, число, подпись Болеславского, печать из канцелярии.
— Ну-ка, Володя, дай я повнимательней посмотрю, — я пригляделся к округлым буквам, — Семёнова, учительница первая моя, её рук дело.
— Нужно срочно вернуть актёров, — сжала кулачки директриса, — и сдать спектакль комиссии из министерства.
— Придётся проехать по ресторанам, — пророкотал Высоцкий, — Трещалов скорее всего там, я его знаю.
— А кто нам сыграет Галю? — вернула всех «на землю» Нина Шацкая.
Галина Сергеевна плюхнулась на стул и зарыдала.
— Ну, хватит! — махнул я рукой, — нам ведь главное сильно не налажать, подумаешь, актёрская игра подкачает, зато избежим скандала и увольнения.
— Что ты конкретно предлагаешь? — директриса посмотрела на меня зареванным лицом.
— Все мои ребята репетиции видели, — я почесал затылок, — Лиза, наша новенькая, сыграет Галю. Я — Ипполита, все же пьеса моя, слова я почти все помню. Друзей Лукашина в бане изобразят Вадька, Санька и Толик. Блин, Толик же без голоса!
— Может, дворника попросим побыть четвёртым? — глаза Высоцкого азартно загорелись.
— Аха, переоденем буфетчицу Зинаиду, — я от бессилия взлохматил свои волосы, — идея! Я сам буду четвёртым.
— Давай тебе фингал здоровенный нарисуем, — обрадовался поэт.
— Нет, я сяду спиной к залу, накроюсь простынёй, буду изображать пьяного в стельку Павла, который должен лететь в Ленинград, слова его раскидаем на остальных, — я показал, как это выглядит.
— Гениально, — заулыбался Володя, которому однозначно нравились всякие творческие авантюры.
— Сейчас только своих обрадую, что гастроли медленно перетекают из музыкальных в театральные, и все срочно на грим! — я уже приготовился стартовать.
— А кто сыграет моих подруг? — остановила меня Шацкая.
— Наташа и, — я посмотрел на директрису, — ваша, дочь Маша, здесь? Вот и отлично пусть срочно бежит в гримёрку, учит роль! Ведь маму надо спасать.
Директора ДК Строителей, Галину Сергеевну перед началом спектакля била сильнейшая нервная дрожь, она даже для успокоения в буфете выпросила у Зинаиды пятьдесят граммов коньяка, но и это мало помогло. В зрительном зале, к своему удивлению, она заметила пару очень известных людей. Белла Ахмадулина в свитере с большим воротом и знаменитый бард Юрий Визбор о чём-то весело шептались. Представителя министерства культуры, мужчину средних лет, имя которого сразу же вылетело из головы, она посадила рядом с собой. Чуть что буду ему шептать, что все переделаем, все замечания учтём, а через неделю, всё будет в наилучшем виде. Сейчас главное первый акт продержаться и второй простоять.
Виктор Прохоркин театр не любил, но ради дружбы с Богданом, которому был обязан практически всем, он пришёл в сопровождении своей дамы сердца.
— Забыла тебе сказать, — прошептала Татьяна Владимировна своему Витюше, — пока ты был в душе, звонил Федин, председатель союза писателей. Для членства нужно срочно опубликовать твою вторую книгу.
— А у меня второй нет, — растерялся Прохоркин.
— Значит, сляпаем сборник твоих ранних рассказов, — отмахнулась от проблемы Татьяна, — ты понимаешь, что это значит?
— Нет, — Витюша посмотрел в искрящиеся глаза подруги.
— Это значит глупыш, кто-то тобой заинтересовался из ЦК, Федин так просто сам звонить не будет, — редакторша «Пионерки» положила голову на плечо своему очень юному Жюль Верну.
Санька Земакович посмотрел пару минут начало спектакля из-за кулис. Усмехнулся, когда увидел, как Богдан за ширмой, сидя на корточках, подсказывает шёпотом слова Лизе. И прошёлся до гримёрки, где учила текст Маша Ларионова.
— Волнуешься? — спросил он.
— Может быть, — неопределённо ответила она.
— А я стихи сочинил для тебя, — Земакович встал, как бронзовый памятник Дюку в Одессе, — льёт ли тёплый дождь, падает ли снег, я в подъезде возле дома твоего стою.
— И? — не поняла его девушка.
— Всё пока, — улыбнулся Санька.
Тут в комнату залетел Бураков.
— Зёма, обалдуй, нам на сцену пора! — схватил он друга за руку и вытащил из гримёрки.
На сцене погас весь основной свет, и лишь луч прожектора выхватил Лукашина-Высоцкого, который обращался к зрителям, ехать ему в баню или нет. В это время мы с друзьями развернули лукашнскую фамильную ширму другой стороной, на которой были нарисованы банные веники и тазики и выставили её на передний план. Потом мы занесли маленький столик с пивными кружками с морсом из буфета. Я — Павел, как и договорились, сел полностью закутанный в простыню спиной к залу. Вадька и Санька в простынях с голым торсом, или Миша и Саша по сценарию, расселись один слева, другой справа. Вадька-Миша лихорадочно сжал в руках портфель, из которого он должен был доставать бутылки с водой вместо водки. Наконец в зале полностью погас свет, и Высоцкий уселся между моими друзьями, тоже закутавшись в простыню.
— Слушайте внимательно, я буду подсказывать текст, — прошептал я, — только попробуйте мне наотсебятить!
— Ванная в каждой квартире — это правильно, — с деревянным перепуганным лицом сообщил Вадька-Миша, — это цивилизация.
— Но сам процесс мытья, который в бане выглядит, как торжественный обряд, в ванной просто смывание грязи, — почему-то вместо Вадьки продолжил фразу растерянный Санька.
— Балбесы! — зашептал я, — вы всё перепутали!
Высоцкий, понимая, что спектакль покатился ко всем чертям, отпил из кружки бутафорского пива, за ним то же самое повторили мои друзья.
— Перепутал ты всё, балбес Санька! — Вадька-Миша автоматически достал из портфеля бутылку водки.
— Ты что её родил? — Санька вспомнил, что-то такое из сценария.
— Жена, — задумался Вадька.
— Жена родила? — удивился Земакович, — тогда разливай.
Вадька откупорил бутылку и тут я понял свой косяк. Я забыл на столик выставить дополнительные пустые кружки. Бураков махнул рукой и добавил бутафорскую водку в пиво.
— Да, как тут не прекрасно, но мне пора, — пролепетал Лукашин-Высоцкий, покосившись на кружки с ершами, — Кстати, Павлу больше не наливайте, а то ему сегодня лететь в Ленинград.
— Сейчас только по одной выпьем, за Ленинград, — сказал Вадька-Миша, — за мою жену, и за твою женитьбу.
Актёры по новой выпили. Высоцкий понял, что чем быстрее он впадёт в состояние сценического бессознательного опьянения, тем быстрее закончится эта нелепая сцена.
— Кстати расскажи, как ты с ней познакомился? — вспомнил Санька ещё что-то из сценария.
— С кем? — пьяно спросил Лукашин-Высоцкий.
— С Надей, — выпалил Вадька, — то есть с Галей. Очень имя редкое, никак не могу его запомнить.
— Я холостой, — растерялся Володя.
— Тогда за холостую жизнь, — обрадовался Санька, — э-э-э, — забыл он, как Вадьку зовут по роли, — роди ка нам ещё бутылочку, приятель.
Вадька достал бутафорскую водку и разлил её уже по пустым пивным кружкам.
— Давайте к финалу сцены переходите, — зашептал, психанув я, — все равно всё переврали.
— Ну, Галка, будь здорова! — произнёс Лукашин-Высоцкий и опрокинул последнюю порцию воды-водки.
И чтобы не видеть больше этого позора он лёг на маленький столик, закрыв лицо руками.
— Ты помнишь, кто из нас сегодня летит в Ленинград? — спросил пьяно Вадька-Миша.
— Да, — кивнул головой Санька, — он.
Земакович похлопал по спине «пьяного» Высоцкого.
— А, Павел? — растерялся Вадька.
— Какой Павел? — удивился Санька, — а, этот! Сдадим его в медвытрезвитель.
— А может наоборот, — заупрямился Вадька, — Павла в Ленинград, а Женю в медвытрезвитель.
— Не! — отмахнулся от глупой идеи Земакович, — из медвытрезвителей самолёты не летают.
— Железная логика, — согласился с другом Бураков.
Они приподняли Высоцкого под руки, и повели его за кулисы.
— Куда вы меня несёте? — пробормотал Лукашин-Высоцкий.
— Куда, куда? — растерялся Санька, — жениться вот куда.
— Погоди! — остановился Вадька, — хорошо, что мы его помыли.
— Молодцы, — похвалил директрису товарищ из министерства, — очень злободневную тему высветили, пьянство в новогоднюю ночь. Это же просто кошмар какой-то, выйти на улицу нельзя. То в одном сугробе человек лежит, то в другом. А вот к этому товарищу, который ни слова не сказал на сцене, я бы к нему повнимательней пригляделся.
— Проработаем на ближайшем собрании, — закивала Галина Сергеевна, — возьмём на поруки.
— А не плохое кино из этого может получиться, — шепнул Гена Шпаликов своему другу Андрону Кончаловскому.
— Камера медленно отъезжает, и мы видим бесчисленные светящиеся окна жилых домов, а на переднем плане летят большие медленные снежинки, — поддакнул Андрон.
— Тогда из ваты придётся снежинки делать, — пробурчал Тарковский, — иначе объектив залепят.
Ну, вроде всё! Сейчас роль свою оттарабаню и конец спектаклю, подумал я, выходя из-за кулис. У девчонок роль плёвая, пять слов, самая сложная баня — позади.
— Здравствуй, — встретила меня в прихожей Надя Шевелёва, она же Нина Шацкая.
И вдруг я случайно окунулся в лучистые глаза актрисы и понял, что ни строчки из пьесы вспомнить и не могу. А секунды то тикают, нужно же что-то ляпнуть!
— С Днём Рождения дорогая, — я поцеловал Шацкую в щёчку.
— Как мило, что ты помнишь, что мой день Рождения совпадает с Новым годом, — пробормотала актриса.
— Показывай, кого тебе снова аист из Москвы принёс! — я скинул пальто и ломанулся в комнату, бить лицо московскому гастролёру.
Вроде бы мы по сценарию должны были где-то там драться, подумал я, зачем же откладывать лишнюю драку на потом?
— Как ты догадался? — залепетала Шевелёва-Шацкая, семеня за мной.
— Соседи сказали, — махнул рукой я, — у тебя такие тонкие стены, что они всё видят.
В комнате закутавшись по голову в одеяло, на меня смотрел глупыми и испуганными глазами Высоцкий.
— Ты умрёшь со смеху! Я прихожу домой, а он уже спит на моей тахте, — Надя-Нина забежала следом, — Я поливала его из чайника…
— Из этого? — я поднял чайник с пола, — ты понимаешь чудило, — я замахнулся эмалированным реквизитом на Лукашина-Высоцкого, — что я тебе сейчас этот чайник вобью в одно место! И ты у меня через весь Ленинград побежишь с этим свистком к своей Галечке истеричке! Не могла она один день потерпеть!
— Я тебя умоляю! — на моей руке повисла Шацкая.
— С наступающим! Ведите себя прилично! — пророкотал Володя, медленно соображая, что будет дальше.
— Это невероятное совпадение. Он тоже живёт на 3-й улице Строителей, 25, квартира 12, только в Москве, — скороговоркой выдала Надя-Нина, пока я пытался безуспешно освободиться из цепких рук актрисы.
— А это что? — я все же отдал чайник Шацкой и поднял с пола штаны, повертел их в руках и запустил ими в московского наглеца.
— А это мои штаны. Осторожней, помнёте! — Лукашин-Высоцкий с трудом выловил свои реквизитные брюки.
— Он с приятелями пошёл в баню. Там они выпили. Ты посмотри на него, — Надя-Нина улыбнулась, это означало, что я случайно попал в текст пьесы.
— Я ещё успею, — ко мне вдруг в голову вернулись настоящие слова из «Иронии» и я облегчённо выдохнул.
— Как играют натурально, — шепнул представитель министерства культуры Галине Сергеевне, — я уже подумал, что всё, придётся милицию вызывать.
— Вызовем на следующий спектакль участкового, — кивнула ему директор ДК.
— А хорошо звучит «По улице моей который год», — шепнула Ахмадулина Визбору, — приятная мелодия.
— Самое главное редкая, — усмехнулся бард.
— Наденька, прости меня. Я был неправ. Погорячился, — я вышел на сцену уже немного расслабленный, тем более удалось полистать сценарий, освежить память.
— Ничего. Молодец, что пришёл, — улыбнулась Шевелёва-Шацкая.
Так! Спокойно, крикнул я про себя, только что же текст был перед моими глазами! Склеротик!
— А этот твой москвич бесштанный ещё здесь? — я снял и бросил на пол пальто, что-то мне стало в нём очень жарко.
— Не выставлять же его на улицу! Первый самолёт только в семь утра, — Шацкая в момент поняла, что я снова забыл свою роль.
— Прекрасно, — я вошёл в комнату, — музыку слушаете, Бони Эм. Слышь ты, гастролёр, за преклонение перед западом у нас, между прочим, десять лет дают!
Бог мой, что я плету, пронеслось в голове.
— Присоединяйся к нам, — совсем растерялась Надя-Нина.
— Жулики и воры — пять минут на сборы, — вырвалось случайно из меня, — значит так, до аэродрома дойдёшь пешком. И не забудь свой чемодан с веником! А то ведь я её знаю, она кулёма потом в Москву тебе этот гербарий привезёт. Что у вас там, в столице, веники для бани дефицит?
— Если вы любите женщину, вы должны доверять ей, — Лукашин-Высоцкий побледнел.
— Что ты мне доктор тут шлифуешь! Испортил мне свадебную, новогоднюю ночь! — я платочком промокнул свой лоб, — я уже можно сказать лимузин для церемонии заказал! Кольцо с бриллиантом и билеты в Париж! Да я тебя сейчас в окно выброшу!
Я ринулся на Высоцкого, лихорадочно вспоминая, кто кого по сценарию должен был победить.
— Только драки тут не хватало, а-а-а! — завизжала что есть силы Шацкая.
Мы с Володей обнялись, как два борца вольного стиля, я резко сделал ему подножку и мы с громким шумом грохнулись на пол.
— Ты что ополоумел, — прошептал Высоцкий, — это я тебе руку ломать должен, а не ты мне позвоночник.
Мы прокатились из одной части сцены в другую.
— А-а-а! — заорал я диким голосом, и расцепил наши объятья, — он мне руку сломал! Редиска!
— Проси у неё прощения, — Лукашин-Высоцкий вскочил и поставил свою ногу мне на спину.
— Почему это мы на "ты"? — у меня в голове снова всплыли забытые слова пьесы.
Наконец-то обругал я свою дырявую память. Шацкая с Высоцким облегчённо улыбнулись.
— Ты побеждённый! — обрадовался без всякого актёрского позёрства Володя.
— Какой у вас импульсивный Ипполит, — прошептал товарищ из министерства, — Хорошо, что ему руку сломали. Не будет в следующий раз людей из окон выбрасывать.
— Уволим, — согласилась директриса, — за хулиганство.
Когда Высоцкий заиграл на сцене «Я спросил у ясеня», на бедного Витюшу, без двух минут члена союза писателей накатили старые забытые чувства к его космической Мэри, молоденькой медсестричке из Бурденко.
— Где моя любимая, Ты скажи, где скрылась, Знаешь, где она, — повторял он про себя красивые строчки, и слезы сами катились у него из глаз.
— Конец новогодней ночи, завтра наступит похмелье. Пустота. Самое интересное, что вы оба знаете, что я прав, — сказал я свои предпоследние слова в пьесе.
Сейчас осталось напомнить Володе про модуляцию в финале после первого куплета, а то Толик за кулисами сыграет одно, а Высоцкий другое. Ведь концовка запоминается больше всего!
— Куда ты идешь? Простудишься! — глаза Нины Шацкой говорили, вали уже со сцены, надоел.
— Может быть, я хочу… Простудиться и умереть, — я развернулся перед прихожей и неожиданно взял Высоцкого за грудки.
— Напоминаю, модуляция сразу после первого четверостишия, — прошептал ему я, — Мы ещё встретимся! — сказал я громко в зал, — на узкой дорожке!
И я, наконец, перестав мучить партнёров по спектаклю своей бездарной игрой, удалился за кулисы.
— Боже мой, как я устала! Какая сумасшедшая ночь. Он ведь сказал то, что мы сами не решаемся сказать друг другу, — с огромным облегчением произнесла Шевелёва-Шацкая.
— Ты с ума сошла. Опомнись, — «включил Гамлета» Высоцкий.
— Именно это со мной и происходит, — Нина села на стул, отвернувшись от Лукашина, — всё это похоже на помешательство, на безумие.
— Нет, это не безумие! Слышишь не безумие! — прохрипел Володя.
Общий свет на сцене погас и лишь луч одного прожектора высветил одухотворённое лицо поэта.
— А даже если и так, — Высоцкий пронзительно посмотрел в зал, — пусть это безумие, но это самое важное в жизни безумие!
Толик Маэстро за кулисами провёл по струнам своей электрогитары, взяв аккорд ля минор.
— И вспять безумцев не поворотить, Они уже согласны заплатить, — прочитал свои же ещё не сочинённые стихи Высоцкий, — Любой ценой — и жизнью бы рискнули, Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить Волшебную невидимую нить, Которую меж ними протянули…
Свет на сцене вновь зажгли и за спиной Лукашина-Высоцкого оказались, выстроившись в ряд, все участники постановки. Я с Наташей, Вадька, Лиза и Санька, который держал за руку Машу. Володя взял гитару, повесил её на плечо и запел хрипловатым голосом под аккомпанемент своего инструмента и соло партии на электрогитаре, которую исполнял за кулисами Толик.
— Только чувству, словно кораблю, Долго оставаться на плаву, Прежде чем узнать, что я люблю, То же, что дышу, или живу!
— Свежий ветер избранных пьянил, — после модуляции запели хором с поэтом и мы, остальные актёры, — С ног сбивал, из мёртвых воскрешал, Потому что, если не любил, Значит, и не жил, и не дышал!
Последняя строчка песни «не жил и не дышал», вдруг молотом ударило меня прямо по мозгам. Я почувствовал невероятную слабость, пол под моими ногами вмиг провалился, и в глаза мне ударил непроглядный молочный туман.
Конец третьей книги.
Больше книг на сайте - Knigoed.net