На шестой день в госпитале имени Бурденко все сошли с ума. Медсестры драили коридор, завхоз подкрашивал кое-где облупившиеся стены. В столовой постелили новые скатерти. Доктор Самуил Михайлович выпроводил меня на улицу погулять на полчаса. И за это время в моей палате всё отмыли до блеска. Заменили пастельное бельё, поставили новый блестящий графин с водой. Привезли капельницу, которая мне была совсем ни к чему, а на подоконник водрузили вазу со свежими цветами.
— Самуил Михайлович, — вмешался я в процесс наведения марафета, — может мне сюда ещё телевизор с проигрывателем пластинок поставить.
— Где я тебе телевизор возьму? — психанул доктор, — а вот проигрыватель — это идея. Лариска! — крикнул он медсестре, — надень новый, открахмаленный халат будешь сегодня здесь дежурить.
— Да что случилось то? — попробовал я порасспросить доктора.
— Ай! — махнул он рукой и убежал на второй этаж.
К средине дня напряжение в госпитале достигло предела. Лариска просто силой уломала меня лечь в кровать, пообещав взамен накормить меня целой кастрюлей супа.
— Начальство высокое едет! Так что прошу тебя, не выпендривайся! — тараторила она, — тебе то что, через день выпишут! А нам потом, если что не так, месяц расхлёбывать.
— Нервные все стали, — буркнул я и попытался уснуть, что я начальства никогда не видел.
Но поспать мне было не судьба. Далеко в коридоре я услышал топот десятка ног, а также громкие веселы разговоры. Ну что ж, весёлое начальство лучше, чем без чувства юмора, если веселье конечно от чистого сердца, без фиги в кармане. И тут дверь в мои временные больничные покои с шумом распахнулась. Первым в палату влетел доктор Самуил Михайлович за ним подвижный и лысоватый первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущёв, которого сопровождали кроме охраны Брежнев, Косыгин и Суслов. Я обратил внимание, что у Лариски, которая держала бесполезный журнал, руки нервно подрагивали.
— Это наша лучшая палата! — запел соловьём доктор, — лучшая наша медицинская сестра…
— И лучший наш больничный пациент, — продолжил я мысленно тираду доктора.
Кстати на Лариску, как на женщину в самом соку, единственный из всех сопровождающих первого секретаря среагировал Леонид Ильич Брежнев. Косыгин и Суслов наоборот внимательно, взором учёных естествоиспытателей, разглядывали меня. А что будет, если ему надавить на живот, — вопрошал их взгляд. Никита Сергеевич, между тем, присел рядом с моей кроватью.
— Ну, здравствуй, — излучая оптимизм начал он, — я смотрю, наша советская медицина творит чудеса! Пока вражьи голоса там, на западе, клевещут, что член сборной страны погиб, а он вот! Жив, здоров и упитан!
Хрущёв потрепал меня за щеку, как откормленного на убой поросёнка.
— Может, в космос меня ещё хотите запустить? — пробурчал я.
Никита Сергеевич весело захохотал, само собой, пришлось засмеяться всем, кто втиснулся в мою палату.
— Шутник! Молодец! Я шутников люблю! — похохатывая, сказал первый секретарь.
— Могу ещё и анекдот рассказать, — улыбнулся и я.
— Ну? — Хрущёв расслабленно раскинулся на стуле.
— На празднике пионер дарит первому секретарю партии цветы, то есть вам, — я переместился так, чтобы моя спина упёрлась в спинку кровати, — а правда, что вы запустили не только спутник в космос, но и сельское хозяйство? Спрашивает он. Кто тебе это сказал? Удивляется Никита Сергеевич. Папа! Весело отвечает пионер. Передай своему папе, что я умею сажать не только кукурузу!
В палате зависла напряжённая тишина. Цвет лица первого человека в государстве медленно стал меняться с розового на багровый. Хрущёв подскочил со стула.
— Это тебе отец рассказал! — взвился он.
— Я бы ему предал ваши пожелания, к сожалению, я из детского дома, — быстро ответил я.
— Это все вражьи голоса клевещут! — сам себя стал распылять Никита Сергеевич, — мерзавцы! Сволочи! Да у меня урожай хлеба в прошлом году целых 125 миллионов тонн! У меня только за счёт целины прибавка в сорок процентов! А одна Рязанская область почти три плана по мясу дала! Да мы все прилавки в магазинах продуктами скоро завалим!
— Знаю, читал я про Рязанскую область, — я махнул рукой, — этот ваш областной начальник у всех частников всю животину подчистую выгреб. Всех дойных коров и телят на убой отправил, да ещё и на стороне мяса прикупил. В следующем году на Рязани после рекорда липового голод начнётся.
Хрущёв, задыхаясь от злости, и не зная, что ответить, открыл рот.
— А что касается целины, — я решил добить первого секретаря, — то там не сегодня, завтра пылевые бури разыграются. Да и из этого урожая больше половины сгниёт, так как, когда целину распахивали, про зернохранилища, элеваторы эти никто и не подумал. Добавьте до кучи кукурузу, которую посеяли вместо ржи в Сибири и на Урале, которая там элементарно не дозреет, и в следующем году вместо забитых полок в магазинах, на прилавках будет шаром покати. Стихийные народные бунты начнутся. Очереди за хлебом в километр.
— Клевета! — взвизгнул Никита Сергеевич, — да тебя как врага народа за эти слова надо в лесок вывести и пулю в затылок.… Да если бы тебя не надо было на Олимпиаде представить всей мировой общественности, я бы тебя самолично…
— Вот уж пустяковая проблема, — я усмехнулся, — нашли бы двойника, делов-то всего на копейку.
— Где мы тебе двойника за неделю найдём? — проговорился товарищ Суслов.
— Вот если не можете найти двойника, — ответил я, — то срочно езжайте в Рязань и разруливайте свои косяки. И на целине пока не поздно спасайте урожай!
— Ненавижу! — завизжал Хрущёв, — сволочь! — ткнул он в меня пальцем, — педераст!
После такой горячей отповеди вся кавалькады высокопоставленных чиновников вывалилась из моей платы. А я сразу же почувствовал сильный голод. Как же меня притомил мой бездонный желудок. Когда шаги членов политбюро стихли, Лариска камнем бросилась на меня и впилась своими губами.
— Это за что? — выдохнул через несколько секунд я.
— У меня родня в Рязанской области живёт, — смутилась медсестра, — ты всю правду сказал.
— За правду можно и поцеловать, — улыбнулся я.
И как только Лариска наклонилась, чтобы повторить поцелуй, в палату, как коршун, влетел Самуил Михайлович. Убью, зарежу, читалось в его глазах.
— Живо собирай манатки и вон из моей больницы! — крикнул доктор.
— А как же ваша статья, где вы одними примочками человека с того света вытащили? — сказал я вытирая рукой Ларискину помаду со своих губ.
— Вон! — завопил Самуил Михайлович.
До загородной спортивной базы, где перед Олимпиадой расквартировалась вся сборная СССР, я добрался ближе к вечеру, успел к самому главному событию — к ужину. Несколько рядов длинных столов, где каждой команде было отведено отдельное место, были заполнены под завязку. Что вполне объяснимо, так как какие могут быть рекорды без качественного спортивного питания? Я ввалился в столовую прямо с чемоданом.
— Богданыч! — окликнули меня от столика, где ужинали штангисты, — зачем чемодан в столовку принёс?
— Это чтобы два раза за добавкой не бегать, — хохотнул я и двинулся к своим баскетболистам.
— Богданыч! Живой! — накинулся на меня боксёр легковес Боря Никоноров, невысокий метр шестьдесят парень с открытой и обаятельной улыбкой.
Я выставил две ладони на вытянутых руках вперёд, имитирую боксёрские лапы. Боря же отработал, как полагается два раза кинул джеб левой рукой и закончил комбинацию правым боковым в мою правую ладонь.
— Хук слабоват, — потроллил я боксёра.
И вдруг меня со спины кто-то приподнял примерно на метр над полом.
— В следующий раз, когда захочется помахаться, — прогудел силач Юрий Власов, — ты хоть за помощью к нам обращайся. Нам ведь здесь на сборах по вечерам как раз делать нечего.
— Поставь, где стоял, — прохрипел я.
Юра испугано меня вернул обратно. Я еле сдержался, чтобы не закричать, так как тело все ещё продолжало болеть в разных местах.
— Я понимаю, ты от всего сердца, но зачем же доламывать, — усмехнулся я.
— Извини, не подумал, — смутился Власов.
Затем меня, как мягкую игрушку помяла вся сборная по баскетболу. И в довершении девчонки из команды по спортивной гимнастике облобызали моё лицо, тренируя встречу с любимым человеком.
— Ну, рассказывай, — попросил кто-то из-за спины, когда я уселся на своё законное место в столовой.
Я огляделся, надо мной сгрудилось человек двадцать из разных видов спорта.
— Да всё просто, — я успел ухватить бутерброд с маслом, — упал, очнулся, смотрю, студент практикант в белом халате в лицо мне марлей тычет.
— А дальше? — спросил Боря Никоноров.
— А дальше, — я проглотил ещё один бутерброд, — современные медикаменты и красивые медицинские сестрички, которые ухаживали за мной, сделали своё целебное дело.
— Сестрички то очень красивые? — не отставал боксёр легковес.
— Во! — я показал руками примерно, какого размера была грудь у Лариски.
— Вай-вай, — запричитал Гурам Минашвили, — это мой любимый размер!
— Фу пошляки, — прыснула от смеха гимнастка Маргарита Николаева.
— Дайте человеку поесть! — вмешался в дружеский допрос коллег по сборной Корней.
И все с неохотой стали разбредаться кто куда. Однако уже через полчаса в нашу, совместную с ассистентом главного тренера Коневым комнату, снова потянулись любопытные «носы». Я по семь раз рассказывал, как травмировался, как лечился, как себя чувствую. Спел пару песен под гитару. Лишь ближе к отбою ко мне зашёл Спандарян.
— Богданыч, скажи по правде, тренироваться сможешь? — спросил он.
— Я постараюсь, Степан Суренович, — ответил честно я.
Спандарян задумчиво побрёл в свою комнату. И тут в коридор вышел Юрий Корнеев.
— Ты это, не раскисай, всё будет окей! — улыбнулся он и протянул мне мой амулет от Тьмы, — я на него цепочку сделал серебряную.
— Ну, Корней, — я даже растерялся, — ты даже не представляешь, как мне дорога эта вещица. Даст Бог, рассчитаемся!