Нетрудно понять, что, выступая против кулака, Сталин защищал как интересы города, так и интересы беднейшего крестьянства, составлявшего подавляющую часть жителей деревни. Сама потребность времени обуславливала необходимость трансформации крестьянской политики, проводимой им ранее. Поясняя, почему раньше он осуждал планы раскулачивания, Сталин указывал, что прежняя политика «ограничения эксплуататорских тенденций кулачества» была в тот период правильной, ибо «пять или три года назад предпринять такое наступление на кулачество... было бы опаснейшим авантюризмом».
Но теперь, когда время пришло, он не намеревался растягивать начатую реформу на десятилетия. Для этого у него не было возможности. Однако не предлагая спешить, он сразу не оставлял лазеек для реставрации кулачества. В изменившихся условиях, пояснял он, «наступать на кулачество – это значит подготовиться к делу (курсив мой. – К. Р.), но ударить так, чтобы оно не могло больше подняться на ноги ». Решающим фактором в проведении коллективизации он назвал руководство рабочего класса и объяснил высокие темпы коллективизации тем, «что дело взяли в свои руки передовые рабочие нашей страны ».
Хотя успехи коллективизации были налицо, но ее высокий темп конкурировал с достаточно высоким уровнем противостояния. По мере роста колхозов деревня от экономического саботажа стала переходить к открытым мятежам. В январе 1930 года было зарегистрировано 346 массовых выступлений с участием 125 тысяч человек. На Средней Волге в 1930 году произошло 718 групповых протестов против коллективизации, волнения наблюдались на Украине, в Армении, Карачаевской и Чеченской автономных областях. Но наиболее напряженная обстановка сложилась в Средней Азии, где басмачи не прекращали своих действий с начала Гражданской войны, а на Северном Кавказе вооруженные банды имели не только конные группы, но и артиллерию.
Обозленный кулак взялся за обрез и стал мстить как колхозам, так и их колхозникам. Только в Российской Федерации в 1929 году было совершено 30 тысяч поджогов колхозного имущества. Лишь в сентябре – октябре в Ленинградской области произошло свыше 100 террористических актов; в Средне-Волжском крае – 353, в Центрально-Черноземной области с июня по ноябрь 794, в том числе 44 убийства.
На Украине создалась организация, готовившая выступление в 32 селах под лозунгами: «Ни одного фунта хлеба Советской власти», «Все поезда с хлебом – под откос». В декабре 1929 года крупное восстание произошло в Красноярском округе, в результате чего был захвачен ряд населенных пунктов – Советы разгромлены, активисты зверски убиты. В Кабардино-Балкарской и Чеченской автономных областях вооруженные банды царили почти повсеместно.
Безусловно, что эту откровенно террористическую борьбу можно было пресечь только радикальной мерой. Она не могла не повлечь за собой и массовой высылки кулаков, но, как уже говорилось, ход коллективизации не был пущен на самотек.
И все-таки основная масса сельских жителей хотя и настороженно, но доброжелательно встретила коллективизацию хозяйства. Запись в колхозы шла добровольно; и если бы деревня действительно воспротивилась коллективизации, то ее не остановили бы никакие репрессии.
Задача, вставшая перед Сталиным, была сложной и всеобъемлющей, грандиозной. Мир еще не имел опыта подобного реформирования. Коллективизацию необходимо было осуществить на территории СССР, состоявшей из весьма крупных административных единиц: Украинской ССР, Казахской ССР, Северо-Кавказского края, Сибирского края, Нижне-Волжского края, Средне-Волжского края, Центрально-Черноземной области и Московской области. Каждый из этих регионов по площади занимаемой территории и количеству населения превышал размеры многих европейских государств.
В центре этим процессом руководили опытные партийные функционеры, такие, как Я.А. Яковлев (Эпштейн), Г.Н. Каминский, украинец И.Е. Клименко. Во главе его на местах стояли поляк Станислав Косиор (Украина), Шая Голощекин (Казахстан), Мендель Хатаевич (Средняя Волга), русский Борис Шеболдаев (Нижняя Волга), русский Андрей Андреев (Северный Кавказ), литовец Юозас Варейкис (Черноземный центр), латыш Карл Бауман (Московская область), латыш Роберт Эйхе (Сибирь). Это те главные лица, которых Сталин позже обвинит в «головокружении от успехов».
Конечно, к тем, более полувековой давности событиям нельзя подходить с современными мерками. Их своеобразие заключалось в особенностях психологии людей того времени, как ставших объектом коллективизационной реформы, так и представлявших ряды ее исполнителей. Непримиримость и радикализм были обоюдными, поскольку по обе стороны крестьянских баррикад стояли малограмотные, но убежденные в своей правоте люди.
На дестабилизацию обстановки в значительной степени влияло то, что активно сопротивлявшиеся коллективизации кулаки распространяли в деревнях слухи и сплетни: будто бы в колхозах все будет общее; даже жены, которых «станут отпускать во временное пользование по талонам или карточкам. Спать колхозники будут под общими одеялами ».
Все эти измышления, превращающиеся в антиколхозную пропаганду, вызывали озлобление и множили ряды недовольных. Как бы подтверждая эти пугающие нелепости и провоцируя население деревни к сопротивлению, на местах обобществление часто доводили до абсурда, изымая у вступавших в колхоз все – вплоть до кур и мелкой живности. Но присутствовала и еще одна особенность, которая замалчивалась советскими историками. В числе организаторов и участников коллективизации было много коммунистов и комсомольцев – евреев, испытывающих почти врожденную ненависть к христианской религии.
Воспользовавшись случаем, как и в начале 20-х годов, они спешили нанести новый удар по Русской православной церкви. Люди некоренной национальности страны, они видели в церкви опору для сопротивлявшейся коллективизации деревни и, по их мнению, ниспровержение религии должно было идеологически разоружить сельских жителей. В деревнях закрывались церкви, сбивались кресты, снимались колокола и сжигались иконы.
И, как показали последующие политические судебные процессы, часто оппозиция умышленно провоцировала этот радикализм, стремясь вызвать недовольство крестьян властью, она надеялась таким способом «снять» руководство страны.
О том, что в эти бурные, почти неистовые годы Сталину было весьма непросто проводить свою политику, свидетельствует история, казалось бы далекая от проблем коллективизации. Именно в то время, когда в стране, раздираемой классовыми, национальными и религиозными противоречиями, шла борьба за организацию колхозов, в столице велась другая схватка.
Еще с 5 апреля по 12 мая 1928 года газета «Комсомольская правда» опубликовала серию из семи (!) острых, обличительных статей, призывавших к разгрому «головановщины». В них шла речь о главном дирижере Большого театра (ГАБТа), с 1925 года профессоре Московской консерватории, Николае Семеновиче Голованове. Выдающегося русского музыканта газета обвинила в антисемитизме и антисоветчине.
Начало кампании положило заявление дирижера ГАБТа А.М. Пазовского, направленное им в местком театра 24 марта 1928 года. В нем Пазовский сообщал: «В воскресенье 19-го сего месяца после прослушивания новой оперы С.Н. Василенко на либретто «Сын солнца», соч. Гальперина, дирижер ГАБТа гр. Голованов, говоря о прослушанной опере... высказал удивление, зачем, мол, композитор С.Н. Василенко «пишет музыку на либретто этого пархатого жида».
Хотя при разборе этого заявления Василенко и другие участники прослушивания категорически отвергли утверждение Пазовского – обвинения в антисемитизме отклонил и сам Голованов, – тем не менее 18 апреля местком передал материалы расследования в прокуратуру.
В защиту Голованова выступили десятки деятелей искусства. Среди подписавших письмо о прекращении преследования режиссера были К. Станиславский, М. Ипполитов-Иванов, В. Качалов, И. Москвин, М. Чехов. 11 апреля организационно-репертуарная комиссия ГАБТа решила: «Считать кампанию, поднятую против Голованова, ничем не оправданной травлей».
Однако «творческая интеллигенция» не прекратила нападок на талантливого дирижера. 25 декабря 1928 г. «Комсомольская правда» разразилась очередной истеричной публикацией по адресу русского музыканта. И 10 января 1929 года вопрос о Голованове рассматривался на заседании Политбюро.
В решении было записано: «а) считать, что возобновившаяся кампания травли и бойкота Голованова... не оправдывается обстоятельствами дела и неправильна, б) предложить «Комсомольской правде», всем другим органам советской печати («Правда», «Известия», «Рабочая Москва», «Рабочая газета» и др.) не допускать впредь подобной кампании».
Однако даже после этого постановления, почти год спустя, Сталин вновь вынужден был вернуться к этому вопросу. 15 декабря 1929 года Политбюро снова рассматривало материал «О Голованове». В решении записали: «Поручить комиссии в составе тт. Кагановича, Бубнова, Шкирятова рассмотреть вопрос на основе мнений в Политбюро».
5 января 1930 года Секретариат ЦК, рассмотрев выводы комиссии Кагановича, постановил:
1. «Констатировать, что постановление правительства о прекращении травли и бойкота Голованова не выполнено (нападки на Голованова продолжались со стороны части слушателей консерватории, а также имело место проявление неправильного бойкотского отношения к Голованову со стороны культотдела МОПС).
2. Указать Раскольникову и Пшебышевскому на то, что они не приняли никаких мер к проведению в жизнь постановления правительства.
3. Обязать Наркомпрос принять все необходимые меры к обеспечению элементарной обстановки в консерватории, Софиле и т.п.».
В результате организованной травли, продолжавшейся более двух лет, выдающийся музыкант и дирижер был вынужден уйти из Большого театра. Сохранилось свидетельство: разговаривая с Головановым по телефону, Сталин предложил ему продолжить работу. Все еще ощущавший себя несправедливо обиженным, дирижер пытался отказаться. «Я плохо себя чувствую, – сказал он. – Это слишком для меня большая нагрузка». И вождь понимающе возразил: «Николай Семенович, я тоже сейчас болею, да работаю. Прошу вас поработать. Становитесь за пульт и делайте классику классикой».
Сталин восстановил права талантливого русского человека, которого целенаправленно и методично травила «творческая» интеллигенция. Политбюро трижды рассматривало этот вопрос. И сегодня даже трудно представить, что какая-то мафия, окопавшаяся в учреждениях столицы, могла методично, экстремистски противостоять позиции ЦК. Но таковы были атмосфера и нравы того времени.
Могло ли проще обстоять дело со значительно более сложным крестьянским вопросом? Жесткие методы коллективизации вызвали поток жалоб. В правительство посыпались письма, в которых высказывалось возмущение по поводу практики проведения политики раскулачивания. Однако на предостережения ЦК руководство республиканских, областных и районных центров реагировало пренебрежительно, доказывая правильность своих действий. С мест в Москву поступали победные рапорты.
Так, Б.П. Шеболдаев из Нижне-Волжского края сообщал: «Работа в крае протекает без всяких осложнений, при большом подъеме батрацко-бедняцких масс». Руководивший коллективизацией в Черноземном центре литовец Юозас Варейкис писал в «Правде»: «Раскулачивание идет при активном участии бедноты... Беднота большими группами ходит вместе с комиссиями и отбирает скот и имущество. По ночам по своей инициативе (курсив мой. – К. Р.) сторожат на дорогах при выезде из селения и задерживают убегающих кулаков».
В конце 1929 года в высших эшелонах преобладала уверенность, что коллективизация развивается успешно Регулируя этот процесс, 5 января 1930 года ЦК ВКП(б) принял постановление «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству». 21 января 1930 года в «Правде» и «Красной Звезде» появилась статья Сталина «К вопросу о политике ликвидации кулачества как класса».
Нельзя сказать, что эти темпы были чрезмерно завышены. В соответствии с постановлением коллективизацию на Северном Кавказе, Нижней и Средней Волге намечалось осуществить не позднее весны 1931 года, но в других районах ее намечалось завершить лишь осенью 1931 и даже весной 1932 года.
Однако темпы коллективизации продолжали нарастать вне зависимости от этого постановления. Если к концу 1929 года ее уровень составлял 7,6%, то к 20 января 1930 года он достиг 21,6%. Особенно высокие темпы коллективизации к концу января обеспечили: Косиор – 25% хозяйств на Украине, Хатаевич – 41% на Средней Волге, Шеболдаев – 67% на Нижней Волге.
Примечательно, что инициаторами волнений в деревне часто становились представительницы «слабого пола». Как отмечают А. Колпакиди и Е. Прудникова, 17 января 1930 года Острогожский окружком сообщал в обком Центрально-Черноземной области о «мятеже» женщин двух деревень: «Со сторон партийных представителей в связи с этим выступлением женщин были допущены невыдержанность и грубость (стрельба вверх, грубые ругательства и т. п.), которые могли вызвать восстание».
Кстати, крестьянок даже можно понять. Как указывалось выше, противники коллективизации уверяли, что «бабы» в колхозе будут общими. Впрочем, если крестьянин, возможно, мог бы расстаться ради новой жизни с «бабой», то поступиться живностью ему было тяжелее. Даже позитивно настроенные по отношению к колхозам крестьяне при записи в общее хозяйство не стали сдавать свой скот.
Крестьянин, особенно середняк, часто шел в колхоз, как в партизаны, – «как тот мужик, что перед походом Наполеона поджигал собственный дом», – и уничтожал все, даже птицу. Только в январе – феврале 1930 года было забито 14 миллионов голов крупного рогатого скота.
Тайный забой скота начался летом 1929 года. В последующие месяцы он приобрел немыслимый размах, достигая порой катастрофических размеров. Д. Бофф пишет: «Крестьянин стал набивать утробу мясом. Он резал коров, телят, свиней, лошадей – все».
Особенно организованное сопротивление возникало на окраинах. Из Карачаевской автономной области сообщали: «Прокурору республики. Копия Сталину. Микоян-Шахар объявлен на осадном положении. Весь Карачай охвачен восстанием... Военные действия продолжаются. «...» Облисполком и обком бездействуют. Прокуратура и суд закрыты. Ждем срочных указаний». В Казахстане отряды басмачей достигали нескольких тысяч человек – оружие получали из-за границы. Отряд Саметова к середине марта составлял 2-3 тысячи членов.
От протестов кулацкая деревня перешла к активному террору. Только на Украине в марте 1930 года был зарегистрирован 521 теракт, в Центрально-Черноземной области – 192, в том числе 25 убийств. В Западной Сибири за 9 месяцев 1930 года произошло более 1000 терактов, в числе которых 624 убийств и покушений, на Урале в январе – марте 260 терактов.
Весьма часто причиной волнений становилось не раскулачивание, а антирелигиозные акции местных властей. Они закрывали церкви и медресе, сбивали кресты и снимали с женщин чадру. То был результат «творчества» местных руководителей. Но Сталин начинал коллективизацию не для борьбы с религией и национальными предрассудками, и превращать коллективизацию в гражданскую войну в его планы не входило.
Он не намеревался загонять крестьян в колхозы силой. То, что процесс принял радикальный характер и превращался в политику волюнтаристских перегибов, не считавшуюся с объективными условиями, определялось психологией и мировоззрением партийных функционеров на местах. Это был результат практически неограниченной власти местных руководителей регионов, и ход коллективизации во многом зависел от их произвольных решений.
И решающим аргументом, заставившим его резко осадить ретивых коллективизаторов, стали конкретные события. 20 января 1930 года бюро Средне-Волжского крайкома ВКП(б) издало постановление «Об изъятии и выселении контрреволюционных элементов и кулачества в деревне».
Это постановление обязывало руководителей районов «немедленно провести по всему краю массовую операцию по изъятию из деревни активных контрреволюционных антисоветских и террористических элементов в количестве 3000 человек. Указанную операцию закончить к 5 февраля; ...приступить к подготовке выселения кулацко-белогвардейских элементов вместе с семьями... с 5 по 15 февраля... до 10 тысяч хозяйств».
Для реализации постановления крайкома был создан штаб во главе с секретарем крайкома Хатаевичем. В него вошли председатель крайисполкома, крайпрокурор и представитель реввоенсовета Приволжского военного округа. Подобные штабы формировались в округах и районах края.
Однако Хатаевичу этих мер показалось недостаточно. И через восемь дней, 29 января, было решено «довести общее количество арестованных до 5 тыс. вместо ранее намеченных 3 тыс. человек, а выселенных семей – до 15 тыс. (против 10 тыс.)». При этом требовалось: «работа по изъятию путем ареста кулацких контрреволюционных элементов должна быть развернута во всех районах и округах вне зависимости от темпа коллективизации...».
Обратим внимание, что в новой директиве М.М. Хатаевич обязал партийных руководителей возглавить «движение в деревне за снятие колоколов и закрытие церквей (курсив мой. – К. Р.)».
Казалось бы, какое дело секретарю крайкома, создающему колхозы, до религии, но в том и проявлялся «революционный» экстремизм людей, подобных Хатаевичу. Они не ограничивались хозяйственными и политическими задачами сельскохозяйственной реформы. Впрочем, Хатаевичу и этого показалось мало.
На следующий день, 30 января, краевой штаб решил всю работу по изъятию кулацкого актива закончить к 3 (!) февраля, а «тройке» при ГПУ было дано указание «с 4 февраля приступить к рассмотрению дел наиболее злостных элементов, приговоры вынести и реализовать (т.е. расстрелять) не позднее 10 февраля».
В новой директиве предписывалось: «1) Немедленно провести по всему краю массовую операцию по изъятию из деревни активных контрреволюционных антисоветских и террористических элементов в количестве 3000 человек. Указанную операцию закончить к 5 февраля.