2) Никого из специалистов (инженерно-технический персонал, военные, агрономы, врачи и т.п.) не арестовывать без согласия соответствующего наркома (союзного или республиканского), в случае же разногласия вопрос переносить в ЦК ВКП(б).
3) Граждан, арестованных по обвинению в политическом преступлении, не держать без допроса более чем две недели и под следствием более чем три месяца, после чего дело должно быть ликвидировано либо передачей суду, либо самостоятельным решением ОГПУ.
4) Все приговоры о высшей мере наказания, выносимые коллегией ОГПУ, выносить на утверждение ЦК ВКП(б)».
Из самого содержания постановления видно, что до этого руководители карательного ведомства обладали почти бесконтрольной властью. Теперь Сталин предписал прекратить вседозволенность в работе ОГПУ. Одновременно постановление Политбюро лишило Реввоенсовет права давать задания Особому отделу и осуществлять контроль над военной контрразведкой. «Особый отдел, – указывалось в постановлении, – должен быть подчинен ОГПУ». То есть начальник Политуправления РККА Ян Гамарник и командующие округами формально лишались возможности осуществлять расправу над неугодными.
Нетрудно понять, что, помимо регламентации порядков арестов, Сталин стремился ограничить количество репрессий в отношении коммунистов, специалистов, военных и обычных граждан, обвиняемых в политических преступлениях. В то же время под контроль брались приговоры о высшей мере наказания, выносимые до этого коллегией ОГПУ бесконтрольно. Такими мерами он вознамерился остановить местнический и ведомственный произвол.
Той же цели служили и кадровые перестановки. Первым заместителем Менжинского вместо Ягоды стал старый большевик и член Оргбюро ЦК ВКП(б), русский Иван Акулов, до назначения на эту должность работавший первым заместителем наркома Рабоче-крестьянской инспекции СССР. Генриха Ягоду понизили до второго заместителя, а на новую должность третьего зампреда поставили бывшего председателя ГПУ Украины Всеволода Балицкого.
Членом коллегии Объединенного главного политического управления стал начальник иностранного отдела Артур Артузов; выходец из Швейцарии, сын сыровара, швейцарец по происхождению. Настоящая фамилия – Фраучи. В состав коллегии также вошли начальник секретно-политического отдела Яков Агранов (Янкель Шмаевич) и новый начальник отдела кадров Дмитрий Булатов.
Бывший заместитель председателя ГПУ и начальник иностранного отдела поляк Станислав Мессинг был переведен в Наркомат внешней торговли. Из ОГПУ уволили поляка Яна Ольского, назначив его начальником Главного управления столовых. Начальником Особого отдела вместо него поставили Георгия Прокофьева. Полномочного представителя ОГПУ по Московской области Льва Вельского (Абрама Левина) перевели начальником управления народного питания. Был снят с должности и начальник секретно-оперативного управления Ефим Евдокимов.
Серьезные кадровые перестановки в органах госбезопасности вызвали резонанс. И в директивном письме секретарям ЦК нацреспублик и обкомов от 6 августа рекомендовалось «дать разъяснения узкому активу работников ОГПУ о причинах последних перемен».
В письме указывалось: «основаниями для смещения Мессинга, Вельского, Ольского и Евдокимова послужило то, что... эти товарищи вели внутри ОГПУ совершенно нетерпимую групповую борьбу против руководства ОГПУ». Вечером 15 августа Каганович телеграфировал Сталину в Сочи: «Менжинский и Акулов просят дать докладчика на актив ОГПУ. Не лучше ли поручить это дело кому-либо из них...»
Ответ пришел без промедления: «Настаиваю на том, чтобы постановление ЦК было выполнено, и докладчиком на активе был обязательно секретарь обкома партии. Это необходимо для того, чтобы доклад не был расценен как расправа данной части ОГПУ против другой части. Этого требуют интересы единства и спайки всех работников ГПУ».
С докладом на собрании актива выступил Лазарь Каганович. Казалось бы, принятое постановление должно было стать преградой для распространения беззакония. Но впоследствии произошло иное. Ягода предпринял активную деятельность, для того чтобы избавиться от конкурентов. Он ухитрился восстановить свое влияние, и вскоре он обрел в карательном ведомстве всю полноту власти. Уже в 1932 году прекратил работу в ОГПУ Акулов. Он был переведен секретарем ЦК КПБ(У) по Донбассу, в 1934 году уехал первым секретарем в Омск и Дмитрий Булатов.
Полный портрет Г. Ягоды, одного из основателей пресловутого ГУЛАГа, еще не создан. Действительные его дела остались скрыты от огласки. В частности, мало кто знает, что именно Ягода без санкции ЦК распорядился создать в лагерях НКВД отделения судов для рассмотрения дел о преступлениях. Лишь в середине 30-х годов эта практика была отменена Вышинским.
Поэтому следует отметить, что расчет, основанный на документе, о котором речь пойдет позже, показывает: результатом основной деятельности Ягоды стало то, что только с 1930 по 1933 год за контрреволюционные преступления было осуждено 453 678 человек; из них за этот период умерло в лагерях и было расстреляно 330 820 человек. Но это были «маленькие люди».
Обратим внимание и еще на один факт. Именно в это время в центральном аппарате ОГПУ появился сын торговца – разорившегося владельца кирпичного завода из Сибири – Матвей Берман. Назначенный 15 июня 1931 года заместителем, а с 9 июля 1932 года – начальником Главного управления лагерей. Именно он и стал непосредственным создателем ГУЛАГа.
Но еще накануне этих событий, в июне 1931 года, кадровые перестановки произошли в армии. Вместо литовца Уборевича начальником вооружения РККА и заместителем наркома и председателя РВС Ворошилова был назначен «любимец Троцкого» – Тухачевский.
Однако вернемся к коллективизации. Сталин не забывал о деревне. Уже после описанных выше перестановок, накануне его отъезда в отпуск, 2 августа ЦК ВКП(б) принял постановление «О темпах коллективизации и задачах укрепления колхозов».
Реформа деревни продолжалась, и казалось бы, деловые планы и конкретные шаги Сталина должны были встретить поддержку всех слоев общества. Но этого не произошло. Именно в наиболее трудном для страны 1931 году оппозиция активизировала свою деятельность. В это время в претендентах на действующую роль в политике недостатка не было. И все-таки главным противником Сталина оставался Троцкий. Переполненный злобой и томившийся от безделья «в заграницах», он не оставлял надежд на триумфальное возвращение в страну; «демон в галифе» и «патриарх бюрократов » вновь начал собирать силы.
Еще с июля 1929 года Троцкий стал издавать за рубежом «Бюллетень оппозиции», переправляя его в СССР. «Члены партии, – пишет Исаак Дойчер, – возвращавшиеся из загранкомандировок, особенно сотрудники посольств, контрабандой привозили «Бюллетень» и распространяли среди друзей». Читать его украдкой стало такой же модой, как позже упоенно набрасывались на самиздат. Упрочивалась и обратная связь. За границу шли письма и даже посылки. Имена их авторов появлялись под статьями и «тезисами» в «Бюллетене оппозиции».
Однако решающую роль в дальнейшем развороте и перипетиях судеб многих людей сыграло почти непримечательное событие. 30 мая 1931 года в торговом зале одного из берлинских универмагов встретились два человека. Одним из них был командированный из СССР в Германию Иван Никитич Смирнов. Вторым – сын и правая рука Троцкого – Лев Седов.
Выходец из крестьян Рязанской губернии И.Н. Смирнов, безусловно, являлся колоритной фигурой. Но его неизменной страстью, своеобразным хобби являлась организация подполья. Это благодаря ему во время Гражданской войны Тухачевскому удалось прослыть «покорителем Сибири». Дело в том, что еще до подхода 5-й армии, догонявшей откатывающихся на восток белых, Смирнов предварительно «организовывал захват городов партизанскими отрядами».
Пожалуй, попади Смирнов в рай, то и там появилось бы хорошо законспирированное широкое подполье. Но оказаться в раю ему было не суждено. Хотя бы потому, что Смирнов становился неизменным участником всех оппозиций. В 1923 году он подписал «Заявление 46», в 1927 году – «Заявление 83»; в результате в этом же году XV съезд исключил его из партии. Правда, в октябре 1929 года он заявил, что «порвал с троцкизмом». Поэтому в мае 1930 года его восстановили в ВКП(б) и назначили управляющим «Главтрансмашстроя».
Но, командированный летом 1931 года за границу, в Берлин он приехал уже в качестве начальника строительства Горьковского автозавода. Активный троцкист и участник оппозиции Смирнов, как свидетельствовала его жена (тоже непримиримая троцкистка А.Н. Сафронова), перед отъездом якобы сказал ей, что «он не хочет встречаться с Троцким». Возможно, старый подпольщик и убежденный оппозиционер предчувствовал те последствия, которыми обернется для него такой контакт.
Однако давно известно, что благими намерениями выстлана дорога в ад. Впрочем, может быть, приехав в Берлин, он действительно не пытался восстановить утерянные связи и его отыскал сам сын Троцкого Лев Седов. Как бы то ни было, но такое свидание состоялось.
Участникам встречи было что рассказать друг другу. Сообщив Смирнову о деятельности Троцкого за границей и выслушав информацию о положении дел в СССР, Седов требовательно заявил, что «нужна решительная борьба с руководством в лице Сталина путем насильственного устранения его...».
И договор с сыном Иудушки Троцкого был заключен. В троцкистской истории Смирнову предназначалась роль змея-искусителя, предлагавшего будущим «жертвам» репрессий досыта насладиться запретным вкусом райских ягод из сада Троцкого. Может быть, судьбы многих людей сложились бы по-другому, если бы Смирнов, этот еще совсем не пожилой 53-летний любитель острых ощущений, ближайший соратник Зиновьева, проявил благоразумие и ограничился приятным свиданием с сыном буйствующего эмигранта. Но кураж победил.
И кураж был не у одного Смирнова. В это же время в Берлин прибыл заместитель председателя ВСНХ СССР и одновременно председатель Всехимпрома Юрий Пятаков. Его сопровождали работники ведомства Логинов, Москалев и Шестов.
Сын управляющего сахарным заводом в Киевской губернии Георгий (Юрий) Пятаков, исключенный в 1910 году из университета, всегда отличался радикальностью. Он начинал участие в политике анархистом, затем примкнул к большевикам, а после революции стал одним из лидеров «левых коммунистов». Противник Ленина при заключении Брестского мира, после его смерти он выступил в поддержку Троцкого против Сталина.
Характеризуя Пятакова в «Письме съезду», Ленин указал, что это человек «слишком увлекающийся администраторской стороной дела, чтобы на него можно было положиться в серьезном политическом вопросе». Однако им не пренебрегли. Когда, заявив об отходе от Троцкого, он покаялся, то в 1928 году Пятакова назначили председателем правления Государственного банка.
К этому единомышленнику Лейбы Бронштейна и обратился Смирнов. Убежденным противникам Сталина не было необходимости ходить окольными путями. Смирнов сразу сообщил Пятакову, что Седов «дал ему по поручению Троцкого новые установки, выражавшиеся в том, что от массовых методов борьбы надо отказаться, что основной метод борьбы, который надо применять, это метод террора и... метод противодействия мероприятиям Советской власти».
На судебном процессе по делу троцкистского антисоветского центра, состоявшемся 23-30 января 1937 года, Пятаков рассказывал: «Смирнов сказал, что одной из причин поражения троцкистской оппозиции 1926-1927 гг. было то, что мы замкнулись в одной стране, что мы не искали поддержки извне. Тут же он передал мне, что со мной очень хочет увидеться Седов, и сам от своего имени рекомендовал мне встретиться с Седовым...»
Встреча состоялась в кафе «Am Zoo», расположенном на площади «недалеко от зоологического сада». Лев Седов ожидал Пятакова за столиком один. Они хорошо знали друг друга, поэтому Седов без обиняков сообщил, «что говорит не от своего имени, а от имени своего отца – Л.Д. Троцкого».
Высылка из страны не успокоила тщеславного, полного ненависти и злобы к России и Сталину Лейбу Бронштейна. Обустроив за кордоном свой быт, он развернул бурную деятельность. Он не мог молчать, не мог признать себя побежденным. Он втянул в свою игру множество людей и должен был потерпеть крах. Но перед этим Троцкий сделал все, чтобы вытолкнуть «в мир иной » много своих тайных и явных сторонников, и дверь за его ушедшими приверженцами захлопнулась достаточно шумно.
Троцкий ни на минуту не оставлял мысли о возобновлении борьбы против Сталина, и «временное затишье» Седов объяснял его «географическими передвижениями». По признанию Пятакова на суде, в состоявшемся продолжительном и откровенном разговоре Седов подчеркнул, что Троцкий ставит Пятакова в известность о возобновлении борьбы. «Причем, – показывал подсудимый, – образуется... троцкистский центр; речь идет об объединении всех сил, которые могут вести борьбу против сталинского руководства; нащупывается возможность восстановления объединенной организации с зиновьевцами.
...Седов сказал также, что ему известно, что и правые в лице Томского, Бухарина, Рыкова оружия не сложили, только временно притихли, что с ними надо установить необходимую связь».
На процессе Пятаков признал, что он без колебаний ответил на прямой вопрос Седова: «Троцкий спрашивает, намерены ли вы, Пятаков, включиться в эту борьбу?» Я дал согласие. Седов не скрыл своей большой радости по этому поводу».
К этому времени Троцкий пересмотрел свои стратегию и тактику. В разговоре с Пятаковым Седов подчеркивал, что речь идет не о «развертывании в какой бы то ни было форме массовой борьбы, об организации массового движения не может быть и речи... это значит немедленно провалиться; Троцкий твердо стал на позицию насильственного свержения сталинского руководства методами террора и вредительства».
Таким образом, заветные слова были произнесены... Об этом далеко устремленном разговоре Пятаков там же в Берлине сообщил Шестакову, члену комиссии, прибывшей для размещения советских «заказов в угольной промышленности». О состоявшейся встрече он рассказал также управляющему трестом «Кокс» Владимиру Логинову и работавшим в Германии троцкистам Биткеру и Москалеву. Последний являлся не только секретарем, но и «доверенным человеком» Пятакова.
Вскоре в том же уютном кафе «Am Zoo » состоялось новое свидание заговорщиков; как и первое, оно было организовано тем же И.Н. Смирновым. Правда, «этот второй разговор был очень коротким, он длился не больше 10-15 минут... Седов без всяких околичностей сказал Пятакову: «Вы понимаете, Юрий Леонидович, что, поскольку возобновляется борьба, нужны деньги. Вы можете предоставить необходимые средства для ведения борьбы».
Пожалуй, в этой фразе и заключался ключевой смысл в стремлении Троцкого войти в контакт с Пятаковым. «Красивое ничтожество » не в такой степени интересовала борьба, как деньги! Однако Троцкому было необходимо не только обустроить свой эмигрантский комфорт, он не забывал и интересы своих еврейских друзей и устраивал им выгодный заказ.
«Он [Седов], – признавался на суде Пятаков, – намекал на то, что по своему служебному положению я могу выкроить кое-какие казенные деньги, попросту говоря, украсть. Седов сказал, что от меня требуется только одно: чтобы я как можно больше заказов выдал немецким фирмам – «Борзинг» и «Демаг», а он, Седов, сговорится, как от них получить необходимые суммы, принимая во внимание, что я не буду особенно нажимать на цены...»
Речь шла о том, что на советские заказы, размещаемые в Германии, будут делаться «накидки» цен, и полученная разница перейдет в руки Троцкого. Идея не являлась новой, но она была остроумно-злой: содержание барствующего Троцкого и свержение через предателей его противника намеревались финансировать деньгами Советского государства. То есть практически чуть ли не при кредитовании этой акции самим Сталиным.
Пятаков пояснял на суде Вышинскому: «Это делалось очень просто, тем более что я располагал очень большими возможностями, и достаточно большое количество заказов перешло к этим фирмам». Таким образом, даже без политической подоплеки уже одни эти действия можно квалифицировать как хищение в особо крупных размерах со всеми вытекающими отсюда последствиями. То есть по любым меркам дальнейшая деятельность Пятакова являлась государственным преступлением. По опасной тропе в чекистские подвалы уже шли и другие кандидаты.
В конце ноября 1931 года Пятаков уже был в Москве, когда из Берлина возвратился Шестов. Он зашел к Пятакову в служебный кабинет ВСНХ, чтобы передать письмо от Троцкого. Связник сообщил, что письмо было получено им через Седова в Берлине на явке, указанной Шварцманом в ресторане «Балтимор». Собственно, для передачи Шестову вручили не письмо, а «пару ботинок».
На процессе антисоветского центра в январе 1937 года между государственным обвинителем Андреем Вышинским и обвиняемыми состоялся диалог, развеселивший зрителей и корреспондентов.
Вышинский: Значит, вы получили не письма, а ботинки?
Шестов: Да. Но я знал, что там были письма. В каждом ботинке было заделано по письму. И он [Седов] сказал, что на конвертах есть пометки. На одном стояла буква «П» – это значило для Пятакова, а на другом стояла буква «М » – это значило для Муралова.
Вышинский: Вы передали Пятакову письмо?
Шестов: Я передал письмо с пометкой «П».