Шестов: Другое письмо с пометкой «М» я передал Муралову.
Вышинский: Подсудимый Муралов, вы получили письмо?
Муралов: Получил.
Вышинский: С ботинком или без ботинка? (В зале смех.)
Муралов: Нет, он привез мне только письмо.
Вышинский: Что было на конверте?
Муралов: Буква «М».
Сподвижник Троцкого, бывший командующий Московским и Северо-Кавказским военными округами и бывший начальник военно-морской инспекции РКИ Муралов еще в 1927 году был исключен из партии и в 30-е годы занимал незначительные должности в Сибири. Теперь он снова шел в дело.
И дело было серьезным. Письмо, переданное Шестовым Пятакову, начиналось словами: «Дорогой друг, я очень рад, что вы последовали моим требованиям...» Пятаков говорил на суде:
«Дальше Троцкий так формулировал три задачи для своих сторонников: «Первая задача – это всеми средствами устранить Сталина с его ближайшими помощниками». Второй задачей он определял необходимость «объединения всех антисталинских сил для этой борьбы». В-третьих, он требовал «противодействовать всем мероприятиям Советского правительства и партии, в особенности в области хозяйства».
Лед заговора тронулся. Оставалось довести планы до реализации, до победного конца. Правда, сначала дело шло со скрипом. Выполняя директивы Троцкого, Пятаков сосредоточил свое внимание на Украине, где действовал через Логинова, и через Шестова – в Западной Сибири. Он связался в Сибири и с Мураловым.
На Украине была восстановлена «украинская четверка»: Логинов, Голубенко, Коцюбинский и, естественно, Лифшиц. С последним Пятаков был связан по троцкистской деятельности давно. Работавший начальником железной дороги, Яков Лифшиц всегда имел повод для появления в ВСНХ. Лифшиц пояснял на суде, что навестил Пятакова сам, чтобы «перепроверить правильность переданных Логиновым от Пятакова директив» о переходе «на новые методы борьбы, т.е.. на террор и на разрушительную работу».
Троцкий не напрасно рассчитывал на Рыкова и его окружение, в которое входили лидеры из лагеря «правых» Томский, А.П. Смирнов и Угланов. Они тоже пересматривали свою дальнейшую тактику.
Незаконнорожденный сын слесаря и швеи, Михаил Томский (настоящая фамилия Ефимов) получил лишь трехклассное образование в начальной школе. Однако недостаток образования не помешал ему впоследствии руководить профсоюзами. После выступления против индустриализации и коллективизации он был освобожден с поста председателя ВЦСПС, а затем выведен из состава Политбюро. Мог ли он с этим смириться?
Обиженным чувствовал себя еще один Смирнов – Александр. Участник подполья, носивший до революции кличку Фома, в 1931 году он лишился поста заместителя председателя СНК РСФСР и одновременно – секретаря ЦК. Это были власть, почет и щекочущее сознание ощущение собственного превосходства. Теперь он оказался на должности председателя Всесоюзного совета по коммунальному хозяйству при ЦИК и тоже не желал согласиться с утратой престижного положения. Эти и подобные им люди, прошедшие через перипетии подполья, жестокость Гражданской войны и рвущие душу страсти фракционных дискуссий, вновь искали способ переиграть своих более удачливых оппонентов – если дело выгорит.
И тем же жарким летом 1931 года, когда в Берлине Седов договорился с Иваном Смирновым и Юрием Пятаковым о возобновлении борьбы против Сталина, заместитель председателя ОГПУ Ягода был приглашен в Болшево на дачу к Томскому.
На допросе 26 апреля 1937 года Ягода рассказывал: «Там [на даче] я застал также Фому [А.П. Смирнова]. Томский начал разговор с общей оценки положения в стране, говорил о политике ЦК, ведущей страну к гибели... Меня, естественно, интересовали реальные планы и возможности борьбы, и я так и поставил вопрос. Присутствующий Фома рассказал мне о намечаемом блоке с троцкистами и зиновьевцами, говорил о наличии довольно широко разветвленных групп в ряде городов Союза и в целом очень оптимистически охарактеризовал перспективы борьбы с партией».
По признанию Ягоды, именно на этом совещании кто-то из присутствующих, «не то Томский, не то Фома», сказал, что начальник Ивановского губотдела ГПУ Молчанов известен им как правый, и именно его не мешало бы посадить начальником секретного отдела.
Это предложение я принял, и Молчанов был назначен начальником СПО ОГПУ... Технически это было оформлено просто: я вызвал Молчанова из Иванова, сообщил ему о принятии решения организацией (правых) о назначении его в Москву... А на практиковавшихся тогда совещаниях зампредов у Менжинского я выдвинул кандидатуру Молчанова на должность начальника Секретного отдела. Кандидатура Молчанова возражения не встретила, и он был назначен».
В свете этих показаний Ягоды подчеркнем, что Секретно-политический отдел, возглавляемый Молчановым с 17 ноября 1931 года, проводил аресты в основном среди бывших эсеров, меньшевиков и церковнослужителей. ОГПУ намеренно избегало разоблачений «групп организаций, как правых, так и троцкистов и зиновьевцев».
Объясняя такую тактику, Ягода говорил на допросе 26 апреля 1937 года: «Я и Молчанов, по моему указанию, принимали все меры к тому, чтобы изобразить эти группы организациями локальными и в особенности старались скрыть действующие центры организаций».
Присутствовавший на совещании у Томского Александр Смирнов, по кличке Фома, в это время оставался членом ЦК. Вместе с Н. Эйсмонтом, сыном польского помещика, занимавшим пост наркома снабжения РСФСР, и начальником Главдортранса СНК РСФСР В. Толмачевым, сыном учителя, он принадлежал к правому крылу оппозиции.
Среди людей, предрекавших, что политика ЦК ведет страну к гибели, и вынашивающих мечту об устранении и даже об убийстве Сталина, особо выделился Мартемьян Рютин. Исключенный из партии, но благодаря Ягоде и Молчанову освобожденный ОГПУ из-под ареста, возвращаться на родину в Сибирь Рютин, естественно, не хотел.
Бывший секретарь Краснопресненского райкома решил организовать свою «революцию», но перед этим он потянулся к перу. Весной 1932 года он написал статью «Сталин и кризис пролетарской диктатуры». Она предназначалась для нелегального распространения и адресовалась «всем членам ВКП(б)»! Конечно, Рютин не «тянул» на роль нового Ленина. Но человек, соприкоснувшийся с газетной деятельностью, он считал себя публицистом, способным мобилизовать массы. Однако ничего конструктивного Рютин предложить не мог. Поэтому его «обращение» носило форму агрессивной филиппики, яростно «обличавшей» Сталина... в подготовке «гибели пролетарской диктатуры» (курсив мой. – К. Р.)!
На двухстах страницах он призывал не «ожидать окончательной гибели пролетарской диктатуры... силою устранить эту клику и спасти дело коммунизма... Само собой разумеется, что в этой работе нужна величайшая конспирация, ибо Сталин, несмотря на то что мы последовательные ленинцы, обрушит на нас свои репрессии... Для борьбы за уничтожение диктатуры Сталина надо в основном рассчитывать не на старых вождей, а на новые силы. Борьба рождает вождей и героев...».
Примеряя на себя ленинскую кепку, кандидат в эти «вожди и герои» Рютин призвал «везде на местах организовывать ячейки Союза защиты ленинизма». Это напоминает пафос литературного Остапа Бендера, организовавшего «Союз меча и орала».
Всесоюзную конференцию «Союза марксистов-ленинцев» Рютин назначил на июнь 1932 года. Вокруг нового «вождя» стали кучковаться другие недовольные. Его сторонники имели постоянные связи с членами разгромленной «школы Бухарина»: Углановым, Слепковым, Марецким, Петровским. Подпольный «Союз марксистов-ленинцев» стал распространять документы платформы Рютина в Москве и Харькове и в других городах.
Конечно, революции Рютин бы не совершил, «но дров наломать мог много». Впрочем, в основном его обиженное бунтарство выливалось в разговоры на «кухнях», в домашнем кругу и на вечеринках. Ремарк афористически определил деятельность такого рода как «кухонный макиавеллизм». Но Рютину повезло: он прославился. Позже каждый оппозиционер, читавший его «платформу», теперь имел возможность получить более высокий срок наказания...
Между тем Сталин продолжал свою созидательную работу. И, несмотря на очевидные трудности, индустриализация набирала темпы. 1 октября 1931 года в Москве был пущен автомобильный завод АМО, в этот же день состоялся ввод в действие тракторного завода (ХТЗ) в Харькове. 31 декабря завершилось строительство Саратовского комбайнового завода.
1932 год продолжил поступательное движение индустриализации. Горьковский автомобильный завод начал работу 1 января, а 31-го числа начала действовать первая домна Магнитогорского металлургического комбината. В Москве вступил в работу 29 марта 1-й государственный подшипниковый завод. 3 апреля была пущена первая домна Кузнецкого металлургического комбината. 27 апреля дал первую продукцию Березниковский химкомбинат, а 4 октября в Воркуте открылась первая шахта Печорского угольного бассейна.
Страна стала огромной стройкой, и массовое сооружение промышленных объектов обусловили приток населения в город. За 1929-1935 годы в города из деревни пришло 17,7 миллиона человек. Страна строилась. Такого размаха строительства не знало ни одно государство мира. За первую пятилетку было сооружено 1500 крупных промышленных предприятий. 10 октября 1932 года состоялся пуск первенца пятилетки – Днепровской ГЭС им. Ленина. 1 июня 1933 года начал работу Челябинский тракторный завод; 15 июля введен в эксплуатацию Уральский завод тяжелого машиностроения. 16 ноября дал первую продукцию металлургический завод «Запорожсталь».
Модернизация народного хозяйства сама по себе создавала еще одну проблему – транспортную. Самым дешевым видом транспорта для огромной страны являлся речной. Поэтому правительство приняло важное решение, и еще в конце 1931 года началась прокладка Беломорско-Балтийского канала. Канал должен был отрегулировать водный баланс в центральной России и связать север страны с основными районами прямой транспортной артерией.
Эта важная стройка была увязана с далеко идущими планами: 22 мая 1932 года Совет народных комиссаров СССР и ЦК ВКП(б) приняли постановление «О борьбе с засухой и орошении Заволжья». Особые климатические условия были бичом России всегда, и советская власть взялась за преобразование природы.
Проводя свой курс на индустриализацию и коллективизацию страны, Сталин не упускал из поля зрения и более прозаические вопросы, касавшиеся внутренних сторон жизни населения страны. Он не ограничился призывом к борьбе партии с бюрократизмом на всех этажах власти.
Для прекращения чиновничьего произвола в Москве была организована специальная независимая служба, призванная принимать действенные меры в ответ на поступающие правительству жалобы населения. Сталин сам выступил по этому вопросу в печати. 7 апреля 1932 года "Правда" опубликовала его статью «О значении и задачах Бюро жалоб».
После смерти Сталина резкое, почти истерическое осуждение частью советской интеллигенции вызвал принятый 7 августа 1932 года закон «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной собственности». В соответствии с его статьями преступления, связанные с покушениями на социалистическую и кооперативную собственность, предусматривали наказания до высылки с конфискацией имущества сроком на 10 лет, а при отягчающих обстоятельствах – вплоть до расстрела.
Однако с ловкостью персонажей детской сказки о простодушном Буратино, зарывшем на поле чудес пять золотых монет, извращая суть этой справедливой меры, позже услужливая хрущевская пропаганда свела ее до анекдота о «пяти колосках». Кстати, в добропорядочной Англии ребенка судили за кражу булочки, но и сегодня на Западе за посягательство на собственность можно получить срок больший, чем за убийство, – пожизненное заключение.
Впрочем, воровать «пять колосков» в 1932 году не имело смысла. Летом для удовлетворения продовольственного спроса населения началось широкое открытие колхозных рынков. Этим же летом в деревне Головино тайно собралось на встречу около двух десятков человек. То была так называемая Всесоюзная конференция оппозиции, объявленная еще в январе Рютиным.
Как и полагается, новоявленные «революционеры» избрали «комитет». Правда, по причинам «конспиративного» характера сам Рютин в него не вошел. Он не спешил подставлять свою голову, но это не спасло его от разоблачения. Когда, разъехавшись, заговорщики стали распространять антипартийные документы, то об этом стало известно. Специальная комиссия партийных работников на заседании 21 августа 1932 года вынесла обвинительное заключение по делу Рютина, а через месяц он был арестован.
Рютин сразу же сдал своих соратников, и в сентябре кабинеты следователей стали заполняться членами его «организации». В октябре 24 активных участника рютинского «Союза » были исключены из партии и осуждены к различным срокам заключения. Коллегия ОГПУ под председательством Менжинского приговорила Рютина к 10 годам лишения свободы.
Однако группа Рютина была исключением из правил. Для участников других группировок смещение с партийных постов влекло за собой лишь перемещение на другую, чаще всего хозяйственную работу, что не мешало продолжать контакты, вынашивая замыслы «убрать Сталина ». И в случае заполучения в полное распоряжение руля власти они рассчитывали на плечах своих лидеров добиться улучшения своего личного и общественного положения. Эти группки собирались в служебных кабинетах и на частных квартирах, строили планы и сочиняли филиппики в адрес правительства, но это еще не был оформившийся в целостную программу заговор.
И все-таки после встреч И.Н. Смирнова и Пятакова в Германии с сыном Троцкого деятельность оппозиционеров двинулась с новой точки отсчета. В 1931 году для налаживания взаимодействия со «смирновцами» Зиновьев и Каменев делегировали бывшего секретаря Ленинградского губкома Евдокимова. Встреча прошла в служебном вагоне начальника строительства БАМа Мрачковского, стоявшем на одном из московских вокзалов. Зиновьевцы поддерживали и связь с заграницей. Она осуществлялась через двух старых большевиков-дипломатов Г. Шкловского и Аросева.
Кстати, последний женился на дочери крупного пражского торговца Гере Фрейнд, состоявшей в «Союзе свободомыслящей молодежи» и имевшей брата – троцкиста Гарри Фрейнда. Впрочем, активное участие евреев в поддержке лиц, выступавших против Сталина и его сторонников, вообще бросается в глаза.
Окопавшийся за границей Троцкий пристально всматривался в события, происходящие в Стране Советов. Он не уставая плел свою паутину, ее нити протягивались в СССР, и к ним прилипало все больше и больше диссидентствующих людей.
Осенью 1932 года в Берлин отправился работник Наркомвнешторга Э. Гольцман, который сообщил Седову, что группы оппозиционеров в СССР объединились в единый блок и хотят наладить постоянную связь с Троцким. Курьер передал ему статью И. Смирнова «Хозяйственное положение в СССР». И она была опубликована в одном из номеров «Бюллетеня» 1932 года.
В прилагаемом письме Смирнов сообщал Троцкому о создании блока из четырех оппозиционных групп: «Смирнова, зиновьевцев, Ломинадзе – Стэна и Сафарова – Тарханова». Об организованном блоке Седову сообщил также «старый большевик» Ю. Гавен.
Поскольку «смирновцы» работали во многих наркоматах и других советских учреждениях, то Троцкий был хорошо информирован о положении дел в партии и государстве. Среди многих лиц, переправлявших ему «секретные и для служебного пользования» партийные и государственные документы были: Кочерц, бывшая чекистка Н. Островская, оппозиционер Рафаил. В своих конспиративных корреспонденциях Троцкий и Седов называли: Смирнова – «К», Гольцмана – «Орлов», Гавена – «Сорокин», Переверзева – «Петр ».
Эта закулисная возня не осталась незамеченной. Несмотря на усилия, прилагаемые Ягодой для прикрытия оппозиционеров, определенная информация все-таки всплыла на поверхность. Так, в связи с расследованием дела «марксистов-ленинцев» Рютина 11 октября вновь были исключены из партии и отправлены в ссылку Зиновьев, Каменев и Стэн. Зиновьев был сослан в Кустанай, а Каменев отправился в Минусинск.
В ноябре 1932 была вскрыта группа «правых» – соратников Рыкова, намеревавшаяся «убрать Сталина». В нее входили председатель Всесоюзного совета по коммунальному хозяйству А.П. Смирнов, нарком снабжения РСФСР Н. Эйсмонт и начальник Главдортранса СНК РСФСР В. Толмачев. Дело «старых большевиков » разбиралось на объединенном заседании Политбюро и Президиума ЦКК. Затем оно было передано на январский пленум 1933 года, который исключил Толмачева и Эйсмонта из партии, а А.П. Смирнова – из ЦК.