Енукидзе сказал, что о моем участии в организации правых он знал не только от Томского, но и от Рыкова, что это его страшно радует, так как в моем лице, в моей помощи он видит и реальную силу, прекрасное прикрытие и защиту от возможности провала.
...Вопрос: Когда состоялась вторая ваша встреча с Енукидзе?
Г. Ягода: Это было зимой 1932/33 года, также в кабинете у Енукидзе... Он сообщил мне о том, что блок между троцкистами и зиновьевцами окончательно оформлен организацией общего центра, что правые также входят в этот блок, но сохраняют свою самостоятельную организацию и свою особую линию.
...Троцкисты и зиновьевцы, говорил Енукидзе, слились теперь в одну организацию с единым центром и единой Программой. «...» Мы так же, как и они, против генеральной линии партии. Против Сталина. В борьбе за наши конечные цели, за их осуществление, за наш приход к власти мы признаем все средства борьбы, в том числе и террор... На этой основе и было достигнуто соглашение правых с центром троцкистско-зиновьевского блока.
Но что отделяет нас от этого блока? В чем особенность нашей линии? Дело в том, что троцкисты и зиновьевцы, подстегиваемые находившимся в изгнании Троцким, торопят с совершением террористических актов. Троцкому за границей, наверное, не сладко приходится, и он исходит злобой, брызжет слюной и жаждет крови.
Он не дает опомниться своему центру в Союзе, он требует террористических актов против членов ЦК, не считаясь с общей ситуацией в стране и вне ее, не считаясь с тем, что такой оторванный от плана заговора террористический акт ничего конкретного нам не даст, а может стоить десятка голов наших людей. Мы же, правые, говорил Енукидзе, не можем и не хотим пускаться на авантюрные акты, продиктованные больше жаждой мести и злобой, нежели рассудком и расчетом. Это не значит, конечно, что мы против террористических актов, что мы питаем какие-либо симпатии к Сталину и его Политбюро.
Нет! Мы, как и троцкисты, полны ненависти и негодования, мы, как и они, готовы к террористическим актам, но на такие акты мы пойдем тогда, когда это совпадет с общим нашим планом. «Над нами не каплет, мы не в эмиграции. Все наши люди находятся в Союзе, нас особенно не били. Мы можем хладнокровно готовиться, готовиться всерьез к захвату власти и имеем свои планы», – закончил Енукидзе».
Енукидзе был хорошо информирован и знал, о чем говорит. Он правильно оценивал мотивы Троцкого, который действительно патологически болезненно реагировал на происходившее. «Иудушку Троцкого» бесили успехи СССР и связанное с этим усиление позиций и авторитета Сталина, и он стал торопить своих сторонников.
Впрочем, посмотрим на ситуацию глазами других участников событий. Сын Троцкого Лев Седов в «Бюллетене оппозиции» в 1936 году констатировал, что в 1931 году произошло «оживление» групп троцкистов и зиновьевцев: «Люди разных групп и кружков искали личного сближения, связей друг с другом... Поговаривали о том, что хорошо бы создать блок».
Действительно, к тому времени, когда 20 февраля 1932 год Троцкий и его сын были лишены советского гражданства, база заговора уже была заложена. Контакты оппозиции с Троцким продолжались. Во второй свой приезд в Берлин, в середине сентября 1932 года, Пятаков снова встретился с Седовым. В начавшемся разговоре Пятакова стал рассказывать о работе «троцкистско-зиновьевской организации». Однако Седов сразу прервал его, сказав, что «он это знает, так как имеет непосредственные связи в Москве», и попросил «рассказать о том, что делается на периферии».
На московском процессе, прошедшем 23-30 января 1937 года, Пятаков показал: «Я рассказал ему [Седову] о работе троцкистов на Украине и в Западной Сибири, о связях с Шестовым, Н.И. Мураловым и Богуславским, который находился в это время в Западной Сибири.
Седов выразил крайнюю степень неудовлетворения, не своего, как он сказал, а неудовлетворения Троцкого тем, что дела идут крайне медленно и в особенности в отношении террористической деятельности.
Он сказал: «Вы, мол, занимаетесь все организационной подготовкой и разговорами, но ничего конкретного у вас нет». Он мне сказал далее: «Вы знаете характер Льва Давидовича, он рвет и мечет, он горит нетерпением, чтобы его директивы поскорее были превращены в действительность, а из вашего сообщения ничего конкретного не видно».
Во вторую поездку Пятаков пробыл в Берлине более полутора месяцев. В Москву он вернулся осенью 1932 года, и уже вскоре, рассказывал он на процессе: «Здесь произошла очень существенная, с точки зрения образования запасного, в дальнейшем параллельного, троцкистского центра, моя встреча с Каменевым.
Каменев пришел ко мне в наркомат под каким-то благовидным предлогом. Он очень четко и ясно сообщил мне об образовавшемся троцкистско-зиновьевском центре. Он сказал, что блок восстановлен и перечислил мне тогда ряд фамилий людей, которые входили в состав центра, и сообщил мне, что они обсуждали между собой вопрос относительно введения в центр... заметных в прошлом троцкистов, какими являются я – Пятаков, Радек, Сокольников и Серебряков, однако признали это нецелесообразным.
Как сказал Каменев, они считают, что возможность провала этого главного центра очень велика, так как туда входят все «очень замаранные». Поэтому желательно иметь на случай провала основного центра запасной троцкистско-зиновьевский центр. Он был уполномочен официально запросить меня, согласен ли я на вхождение в этот центр».
Визитер, явившийся в кабинет заместителя наркома, был переполнен чувством собственной значимости. Он объяснил Пятакову, что «в основу деятельности центра положен вопрос о свержении власти при помощи террористических методов... и передал директиву о правительстве. Дальше в порядке информации он сказал, что у них установлен контакт... с Бухариным, Томским, Рыковым».
Когда Пятаков выразил сомнения в целесообразности установления связи с правыми, то Каменев упрекнул его в «проявлении известного ребячества в политике». Он указал на единство целей оппозиции: «свержение сталинского руководства и отказ от построения социализма с соответствующим изменением экономической политики». И без обиняков признал, что «без необходимых контактов с правительствами капиталистических государств... к власти не прийти ».
И все же троцкистов смущало очень большое преобладание в руководстве центра зиновьевцев. Поэтому в том же 1932 году при встрече Пятакова с Радеком и Сокольниковым была высказана «мысль, чтобы наряду с основным центром в составе Каменева, Зиновьева, Мрачковского, Бакаева, Смирнова, Евдокимова и др.» создать параллельный троцкистский центр. Предполагалось, что он «будет играть роль запасного центра на случай провала основного и в то же время будет самостоятельно вести практическую работу, согласно установок и директив Троцкого ».
Дело заключалось в том, что троцкисты опасались конкуренции правых, которые, по выражению Радека, могли «оттереть» союзников после захвата власти. Таким образом, шкура неубитого медведя «власти» делилась вполне серьезно, и, чтобы избежать ошибки, решили проконсультироваться со своим лидером. На сделанный запрос Троцкий не возразил против идеи создания параллельного центра. Однако «ультимативно заявил о необходимости сохранения полного единства и блока с зиновьевцами, так как никакого расхождения... нет, поскольку террористическо-вредительская платформа принята».
Вредительские замыслы Троцкого вышли на фазу реализации в конце 1933 года, когда, встретившись в Гаграх, Пятаков с Серебряковым условились о разграничении сфер влияния. Договорились, что первый ведет работу «по Украине и Западной Сибири и в промышленности», а Серебряков «берет Закавказье и транспорт».
На суде свой выбор Серебряков объяснял тем, что у него были хорошие отношения с грузинскими троцкистами, «в частности с Мдивани... а по транспорту – потому, что я старый транспортник». Это соответствовало действительности. Еще с 1922 года Серебряков был замом наркома путей сообщения, а с 1931-го являлся начальником Центрального управления шоссейных дорог и автотранспорта при CHК СССР.
Связь с Троцким его ближайшие сподвижники поддерживали через специалистов, выезжавших в зарубежные командировки. Одним из курьеров стал крупный советский разведчик, корреспондент ТАСС за границей Владимир Ромм; лично с ним встретились Карл Радек и Пятаков. По общему впечатлению, закордонный сиделец нервничал, его раздражали бесконечные проволочки, он требовал действия, результатов и торопил события. В 1933—1934 годах троцкистские группы возникли в Западной Сибири, на Урале; на Украине они появились в Харькове, Днепропетровске, Одессе и Киеве.
И все-таки в чем заключалось вредительство троцкистов? Не были ли показания подсудимых самооговором? Нет. Заговорщики орудовали профессионально и со знанием дела.
На январском 1937 года процессе Пятаков подробно рассказал и о вредительских действиях. Главным методом стал саботаж. На Украине его осуществляла группа Логинова, работавшая в коксовой промышленности. В Западной Сибири, в Кемерове, саботаж и вредительство организовывали Норкин, главный инженер Карцев и направленный Пятаковым на Кемеровский комбинат Дробнис. На Урале стала складываться подпольная группа Юлина, находившаяся в контакте с группой Медникова и другими.
Успешному осуществлению преступной деятельности способствовало то, что в 1932 году Пятаков занял пост заместителя народного комиссара тяжелой промышленности. В его руках сосредоточились широкие возможности, большие средства и многочисленные связи.
Рассказывая о своей тайной деятельности, он пояснял: «Вредительская работа состояла в том, что вновь строящиеся коксовые печи вводились в эксплуатацию недостроенными, вследствие чего они быстро разрушались, и, главным образом, задерживалась, и почти не строилась на этих заводах химическая часть, благодаря чему громадные средства, которые вкладывались в коксохимическую промышленность, наполовину, если не на две трети, обесценивались. Самая ценная часть угля, а именно химическая часть, не использовалась, выпускалась в воздух. С другой стороны, портились новые коксовые батареи.
Западносибирская троцкистская группа вела активную работу в угольной промышленности. Эту работу вели Шестов и его группа. Там была довольно многочисленная группа, которая работала главным образом по линии создания пожаров на коксующихся углях и шахтах. Вредительская работа шла на Кемеровском химическом комбинате.
На первых порах работа состояла в том, что задерживался ввод в эксплуатацию вновь строящихся объектов, средства распылялись по второстепенным объектам, и, таким образом, огромнейшие сооружения находились все время в процессе стройки и не доводились до состояния эксплуатационной готовности. По линии электростанции проводилась работа, уменьшающая актив энергобаланса всего Кузнецкого бассейна».
Незримая для посторонних деятельность приобретала все больший размах. Своеобразное ноу-хау состояло в том, что организаторов вредительства было трудно поймать за руку. Все можно было списать на «объективные» причины, на «реальные» обстоятельства, на неопытность работающего персонала наконец. Усилению саботажа способствовало то, что с 10 июня 1934 года Пятаков был назначен 1-м заместителем наркома тяжелой промышленности СССР. То есть вообще стал правой рукой Орджоникидзе, получив почти неограниченные возможности для влияния на руководителей предприятий и отраслей тяжелой индустрии.
Теперь объектами вредительства на Урале стали медная промышленность и Уральский вагоностроительный завод. «В медной промышленности, – показывал Пятаков, – дело сводилось к тому, чтобы снижать производственные возможности» Красноуральского, Карабашского и Калатинского медных заводов. На строящемся большом медном заводе «Средуралмедстрой» саботаж организовывался «сначала Юлиным, начальником Средуралмедстроя, а затем Жариковым».
Пятаков пояснял: «Весь замысел Средуралмедстроя был в том, что он должен был скомбинировать металлургическую и химическую части. Химическая часть не строилась совсем. Я сделал так, что отделил эту химическую часть, передал ее в Главхимпром Ратайчику, где она замариновалась окончательно. Но если плохо шло строительство завода, то еще больше отставала рудная база. Я лично, кроме всего прочего, отделил эту рудную базу от строительства завода с таким расчетом, что рудная база подготовлена не будет».
На Уральском вагоностроительном заводе участником троцкистской группы был начальник строительства Марьясян. Он, показывал Пятаков, «направлял средства на ненужное накопление материалов, оборудования и прочего. Я думаю, к началу 1936 года там находилось в омертвленном состоянии материалов миллионов на 50».
Конечно, такие методы вредительства не вписываются в примитивные представления о врагах, пробиравшихся на промышленные объекты с мешками динамита и перерезающих ножом горло уснувшему сторожу. Но было бы нелепо, если бы заместители наркомов и начальники главков рвали штаны, ползая в темноте цехов. Однако историки с дипломами признаниям Пятакова не верят.
Такой простой, деловой, практический подход не вписывается в их убогие представления о вредительской деятельности. Но кто поверил бы в 1961 году, когда началась реабилитация врагов народа, что спустя 30 лет Центральный Комитет партии сдаст советскую власть врагам социалистического строя?
И как раз эта кажущаяся простота вредительства и является убедительным подтверждением реальности событий. Они строились не по голливудским сценариям. Говоря о саботаже и вредительстве в химической промышленности, Пятаков рассказывал:
«Прежде всего был составлен совершенно неправильный план развития военно-химической промышленности... Затем в сернокислотной промышленности, главным образом скрывались и снижались мощности заводов и тем самым, не давалось то количество серной кислоты, которые можно было дать. «...» В отношении азотной промышленности. Здесь и Ратайчак, и Пушйн, главным образом Ратайчак ...при моем непосредственном участии. Здесь шла систематическая переделка проектов, постоянное затягивание проектирования и тем самым затягивание строительства».
Повторим, что эти признания прозвучали в числе прочих на процессе 23-30 января 1937 года. Нет необходимости обладать и инженерным дипломом, чтобы понять всю прозаическую, почти будничную правду о подрывной работе, осуществляемой группой Пятакова. Она была деловой и поэтому эффективной.
Впрочем, действия троцкистов не ограничивались вредительским саботажем. Существовали и планы диверсий. На вечернем заседании суда 23 января была рассмотрена тема вредительства на случай войны.
Отвечая на вопрос Вышинского, Пятаков показал:
«Я подтвердил показания Норкина и сейчас подтверждаю, что в соответствии с полученной мною установкой Троцкого я сказал Норкину, что когда наступит момент войны, очевидно, Кемерово нужно будет вывести тем или иным способом из строя.
...Вышинский: Подсудимый Норкин, вы не припомните разговор с Пятаковым относительно того, чтобы вывести химкомбинат из строя в случае войны?
Норкин: Было сказано совершенно ясно, что нужно подготовить в момент войны вывод оборонных объектов из строя путем поджогов и взрывов.
...Вышинский: Не припомните ли вы подробностей? Шла ли речь о человеческих жертвах?
Норкин: Я помню такое указание, что вообще жертвы неизбежны и невозможно обойтись при проведении того или иного диверсионного акта без убийства рабочих. Такое указание было дано.
Вышинский: А насчет баранов был разговор?
Норкин: В общем, трудно воспроизвести подлинную формулировку, но она была резка в том смысле, что нечего смущаться и никого не надо жалеть».
Правда, не все участники этой подрывной деятельности были законченными негодяями. Вступив в горячий поток заговора, они пытались не замочить ноги, а некоторых смущала и игра с настоящей кровью.
Пятаков отмечал в показаниях: «Троцкий требовал определенных актов и по линии террора, и по линии вредительства. Я должен сказать, что директива о вредительстве наталкивалась и среди сторонников Троцкого на довольно серьезное сопротивление, вызывала недоумение и недовольство, шла со скрипом.