Каменев: Да».
Каменев дополнил картину подготовки теракта следующим фактом: «В июне 1934 года я лично ездил в Ленинград, где поручил активному зиновьевцу Яковлеву подготовить параллельно с группой Николаева – Котолынова покушение на Кирова. В начале 1934 года мне из доклада Бакаева были известны все детали подготовки убийства Кирова николаевской группой».
«Вышинский: Убийство Кирова это дело ваших рук?
Каменев: Да».
Это выдавленное Каменевым пересохшим ртом, почти сквозь зубы «Да» многозначительно. Говоря современным языком, это признание, что он был в числе заказчиков убийства. Но где блеск расхваливаемых ораторских способностей лидеров оппозиции?
Он проявился в другом. Обвиняемые сочли несправедливым, что оказались единственными «козлами отпущения» грехов Троцкого. И 20 августа Зиновьев, Каменев и Рейнгольд дали на суде показания против ряда оппозиционеров, занимавших высокие посты в государственных структурах. Это вызвало переполох и повальную панику в рядах заговорщиков, остававшихся на свободе.
И в ЦК не сразу решились предать эту информацию гласности. Телеграмма от 20 августа, направленная из Москвы Сталину Кагановичем, сообщала: «Каменев при передопросах прокурора о правильности сообщаемых подсудимым фактов подавляющее большинство их подтверждает...
Некоторые подсудимые, и в особенности Рейнгольд, подробно говорили о связях с правыми, называя фамилии Рыкова, Томского, Бухарина, Угланова. Рейнгольд, в частности, показал, что Рыков, Томский, Бухарин знали о существовании террористических групп правых...
Мы полагаем (курсив мой. – К. Р.), что в наших газетах при опубликовании отчета о показаниях Рейнгольда не вычеркивать имена правых. Многие подсудимые называли запасной центр в составе Радека, Сокольникова, Пятакова, Серебрякова...
Все инкоры в своих телеграммах набросились на эти показания как на сенсацию и передают в свою печать. Мы полагаем, что при публикации отчета в нашей печати эти имена также не вычеркивать».
Подсудимые признались, что они принадлежали к плохой компании. В заключительном слове Зиновьев заявил: «Мой дефективный большевизм превратился в антибольшевизм, и я через троцкизм пришел к фашизму. Троцкизм – это разновидность фашизма, и зиновьевщина – разновидность троцкизма».
Они снова торопились покаяться; сдавая своих сторонников, они надеялись спасти себе жизнь. И названные участниками процесса поименно, но еще остававшиеся на свободе, заговорщики были потрясены. Они чувствовали себя преданными и не скрывали своего возмущения.
Пятаков с гневным пафосом писал в газетной публикации: «После чистого, свежего воздуха, которым дышит наша прекрасная, цветущая социалистическая страна вдруг потянуло отвратительным смрадом мертвецкой. Люди, которые уже давно стали политическими трупами, разлагаясь и догнивая, отравляют воздух вокруг себя... Это люди, потерявшие последние черты человеческого облика. Их надо уничтожать, как падаль, заражающую чистый, бодрый воздух советской страны...»
Письмо Пятакова заканчивалось словами: «Хорошо, что Народный комиссариат внутренних дел разоблачил эту банду... Честь и слава работником Народного комиссариата внутренних дел».
Не менее воинственно отреагировал Карл Радек: «Из зала суда... несет на весь мир трупным смрадом. Люди, поднявшие оружие против жизни любимых вождей пролетариата, должны уплатить головой за свою безмерную вину».
Однако эти гневные филиппики уже не могли спасти заговорщиков. Как бы остужая головы «обличителей», Вышинский объявил на процессе, что на основе показаний Каменева, Зиновьева и Рейнгольда он отдал распоряжения провести расследования в отношении Томского, Рыкова, Бухарина, Угланова, Радека и Пятакова. Он сообщил, что аналогичные сведения позволили возбудить уголовные дела в отношении Сокольникова и Серебрякова.
Узнав об этом, Томский на собрании в ОГИЗе признал, что имел тесные оппозиционные контакты с Каменевым и на следующий день, 22-го августа, покончил жизнь самоубийством. Он оставил записку Сталину, в которой свои ошибки объяснял влиянием Каменева и Зиновьева. Он написал: «Я глубоко презираю эту подлую банду!»
В этот же день Каганович, Орджоникидзе, Ворошилов, Чубарь, Ежов телеграфировали Сталину: «Передаем Вам шифром текст приговора, опустив формальную часть – перечисление фамилий. Просим сообщить Ваши указания».
Сталин ответил на следующий день. Он обратил внимание на психологические моменты: «Первое, проект по существу правилен, но нуждается в стилистической отшлифовке. Второе, нужно упомянуть в приговоре в отдельном абзаце, что Троцкий и Седов подлежат привлечению к суду, или находятся под судом, или что-либо в этом роде. Это имеет большое значение для Европы, как для буржуа, так и для рабочих».
Тем временем лица, названные на процессе обвиняемыми в качестве сообщников, спешили продемонстрировать свою лояльность власти. «Правда» 21 августа опубликовала статьи Раковского «Не должно быть никакой пощады» и Пятакова «Беспощадно уничтожать презренных убийц и предателей".
Отмыться спешили многие. В этот же день «Известия» поместили материал Карла Радека «Троцкистско-зиновьевско-фашистская банда и ее гетман Троцкий», а 24-го числа в «Правде » появилась статья Преображенского «За высшую меру измены и подлости – высшую меру наказания».
Поэтому нет оснований относиться критически к тому, что Каганович, Орджоникидзе, Ворошилов и Ежов телеграфировали 24 августа в Сочи: «Политбюро предложило отклонить ходатайство и приговор привести в исполнение сегодня ночью. Завтра опубликуем в газетах об отклонении ходатайства и приведении приговора в исполнение».
Сталин ответил в этот же день: «Согласен». Четырнадцать приговоренных по делу «троцкистско-зиновьевского центра» к смертной казни были расстреляны, а через два дня после приведения приговора суда в исполнение тема процесса вообще совершенно исчезла со страниц печати.
Безусловно, не процессы над врагами народа составляли особенность того времени. Жизнь обычных людей была заполнена другими интересами. У каждого в ней были успехи и неудачи, радости и огорчения. Газеты сообщали о рекордах стахановцев, о новых стройках, о героях-авиаторах.
Авиации Сталин уделял особое внимание. На смотре авиационной техники в 1932 году на Московском центральном аэродроме собравшиеся восхищались летными качествами истребителя «И-5», развивавшего скорость 280 километров в час. Однако сразу после смотра Сталин сказал: «Это ничего. Но нам нужны не эти самолеты. Надо, чтобы самолет давал четыреста километров в час...» И уже в 1933-1934 годах Н.Н. Поликарпов создал истребитель-моноплан «И-16» с убирающимся шасси и скоростью 460 километров в час. Казалось бы, вождь мог быть удовлетворен, но он не давал передышки специалистам.
В яркий, солнечный день 5 августа 1933 года на дачу Сталина был приглашен конструктор Ильюшин. Там уже были нарком Ворошилов, начальник главного управления авиапромышленности Баранов, начальник ВВС Алкснис, авиаконструктор Туполев. В шесть часов сели обедать, но Сталин продолжал разговор. Ильюшин позже признался, что был изумлен: «Откуда Генеральный секретарь так знает авиацию?»
Когда речь зашла о мощных двигателях, Сталин заметил: «Нам надо иметь хорошие двигатели с воздушным охлаждением, но, видимо, у нас с ними что-то не получается». Баранов предложил купить лицензию у иностранных фирм. Сталин живо поддержал идею и тут же определил состав комиссии. Разговор он заключил предупреждением: «Комиссию без лицензии не возвращать...».
Вскоре Ильюшина пригласили в Кремль, где он получил задание на конструирование нового самолета. После обсуждения и уточнения деталей Сталин поинтересовался сроками выполнения проекта. Названный конструктором срок его не удовлетворил. И он спросил: «Может быть, вам следует изменить метод вашей работы? Не надо стремиться делать все самому». Ильюшин вспоминал, что Сталин тут же дал ему ряд практических указаний, позволивших значительно сократить сроки.
Трижды Герой Социалистического Труда, многократный лауреат Сталинской премии за создание бомбардировщиков разных типов, Сергей Ильюшин писал: «Когда я думаю о Сталине, передо мной встает прежде всего простой, сердечный человек. Я имел счастье быть согретым не раз неповторимой сталинской улыбкой...»
Как это бывает в новом деле, не все в развитии авиации складывалось легко и гладко. В начале июня 1936 года вопрос о причинах аварий самолетов рассматривался на совещании в ЦК. В перерыве В.П. Чкалов, Г.В. Байдуков и А.В. Беляков обратились к Орджоникидзе с просьбой помочь добиться разрешения на полет через Северный полюс в США. Нарком подвел летчиков к Сталину.
Он, чуть прищурившись, поинтересовался: «Зачем лететь обязательно на Северный полюс? Летчикам все кажется нестрашным – привыкли рисковать». – «Риска мало, товарищ Сталин, – с волжским оканьем убеждал Чкалов, – машина отличная, моторы тоже».
Сталин улыбнулся и предложил: «Прежде чем лететь в Америку, надо хорошо и подробно все изучить. Наша страна огромна, места для полетов хватит. – И, подумав, добавил: – Вот вам маршрут: Москва – Петропавловск-Камчатский».
Искреннее уважение к летчикам проявлялось у Сталина с нескрываемой очевидностью. Они чувствовали и знали это. 19 июля 1936 года экипаж в составе Чкалова, Байдукова и Белякова на советском самолете «АНТ-25 » успешно совершил перелет по «сталинскому маршруту» – Москва – Петропавловск-Камчатский – остров Удд. Сталин, Ворошилов и Орджоникидзе встретили возвратившихся героев на аэродроме в Москве. Вождь спросил Чкалова, что бы он еще хотел сделать? «Еще разок полететь, товарищ Сталин, – ответил пилот. – Куда-нибудь подальше».
Беспосадочные перелеты советских авиаторов через огромные пространства становились убедительным подтверждением достоинств социалистического строя. Они не уступали по триумфу будущей космической эпопее. Осенью Калинин привез Чкалова, Байдукова и Белякова с женами на дачу Сталина в Сочи. Сталин и Жданов встретили гостей у ворот. Видя их смущение, хозяин предложил прогуляться; угощал лимонами и рассказывал о посаженных деревьях, особенно об эвкалиптах. Снова возник вопрос о полете через Северный полюс. На этот раз Сталин не возражал, но отметил, что для обеспечения полета необходимо иметь метеорологическую станцию в районе полюса.
Между тем, доведя под давлением Ежова дело арестованных террористов до суда, Ягода оказался в сложном положении. В период расследования и на процессе прозвучали новые имена, и глава НКВД вынужден был произвести аресты подозреваемых руководителей троцкистов. Они начались еще летом. В момент развертывания операции наркома НКВД посетил Радек.
Он спросил, как далеко Ягода пойдет в ликвидации организации? Тот признался: «Положение таково, что придется далеко идти, возможно, и до полной ликвидации, и тут я ничем не смогу помочь, так как я нахожусь под строгим контролем Ежова».
Процесс действительно уже пошел. Заместителя наркома легкой промышленности Г. Сокольникова (Гирша Янкелевича Бриллианта) арестовали 26 июля, начальника Главного управления шоссейных дорог НКВД СССР Л. Серебрякова – 17 августа. 12 сентября под арестом оказался заместитель наркома тяжелой промышленности Пятаков, а 16 числа – заведующий бюро международной информации ЦК Карл Радек. В кабинетах следователей появились заместитель наркома путей сообщения Я. Лифшиц, начальник Главхимпрома Л. Ратайчик и первый секретарь ЦК компартии Армении А. Ханджан.
Заговорщики исчезали из общественной жизни так же неизбежно и незаметно, как высыпается мелочь из прохудившегося кармана. Еще до этого в кабинетах следователей начали появляться и люди в военных гимнастерках.
Состоялись аресты командира дивизии Михаила Осиповича Зюка, начальника штаба 66-й стрелковой дивизии, полковника Исая Львовича Карпеля и начальника штаба 18-й авиационной бригады Бориса Кузьмичева. Все они подозревались в подготовке убийства наркома обороны.
Заместителя командующего Ленинградским военным округом украинца В. Примакова арестовали 14 августа, 20-го числа взяли военного атташе в Великобритании литовца В. Путну. В число арестованных попали заместитель командующего Харьковским военным округом, С. Туровский; комдив Д. Шмидт и командир 8-й механизированной бригады; комендант Летичевского укрепрайона Ю. Саблин.
На допросе 13 мая 1937 года Ягода так прокомментировал эти аресты: «В протоколах по делу троцкистской организации уже появились первые данные о наличии троцкистов в составе Шмидта, Зюка, Примакова и других. Вскоре я вынужден был пойти на аресты, сначала, кажется, Шмидта и Зюка и в дальнейшем и самого Примакова. Таким образом, линия связи Примаков – Волович механически была оборвана.
Примаков после его ареста долгое время не давал показания, даже после признания Шмидта и Зюка... Когда мне об этом докладывали, причины запирательства Примакова были для меня совершенно ясны. Примаков знал, что в НКВД «свои люди», и он предполагал, что его как-нибудь выручат.
Вопрос: Примаков не предполагал, а знал, что его выручат. У вас на этот счет была с ним договоренность?
Ягода: Нет, договоренности со мной не было. Я не допускаю, что она была и с Воловичем. Это было слишком рискованно, потому что это было уже летом 1936 года, следствие контролировалось Ежовым, и мы не могли на это пойти.
Вопрос: А Примаков знал о существе заговора в НКВД, о вашей роли?
Ягода: Кое-что он, несомненно, знал, знал от Воловича, но в какой мере и что именно, я сказать не могу».
Однако, произведя аресты троцкистов, Ягода предпринял меры, чтобы скрыть заговорщицкую деятельность правых, с которыми имел личные связи.
Поэтому через две недели после завершения процесса 16 террористов, 10 сентября прокуратура официально сообщила, что «следствием не установлено юридических данных для привлечения Н.И. Бухарина и А.И. Рыкова к судебной ответственности, в силу чего настоящее дело дальнейшим следственным производством прекращено».
Уехав еще до начала августовского судебного процесса на юг, Сталин как бы отошел в сторону, наблюдая за ходом событий издалека. Теперь он мог тщательно обдумать происшедшее. Конечно, он отчетливо понимал, что в стране есть не только недовольные его политикой, но и многие люди, близкие «по духу Троцкому».