...У них какая уловка практиковалась? Требуется военный атташе, представляют семь кандидатур, шесть дураков и один свой, он среди дураков выглядит умницей (смех). Возвращают бумаги на этих шесть человек – не годятся, а седьмого посылают.
У них было много возможностей. Когда представляются кандидатуры шестнадцати дураков и одного умного, поневоле его подпишешь. На это дело нужно обратить особое внимание».
Он привел примеры того, как на начальственные должности назначались пьяницы, но люди с «выправкой». Но могли ли эти «полководцы», входившие в состав заговора военных, заслонить страну в 1941 году? Много ли потерял народ, лишившись таких «талантливых» людей?
Повторим, что к моменту выступления Сталина их было арестовано около 400 человек, примкнувших к заговору. И в том, что такой группе было по силам свержение правительства, не может быть сомнений. Когда Ельцин громил законный «парламент», избранный населением страны, он обошелся лишь пятью офицерами-танкистами, расстрелявшими из орудий здание Верховного Совета.
Сталин не был намерен героизировать заговорщиков. Комментируя их замыслы, он иронически указывает: «Если бы вы прочитали их план, как они хотели захватить Кремль, как они хотели обмануть школу ВЦИК. Одних они хотели обмануть, сунуть в одно место, других – в другое, третьих – в третье и сказать, чтобы охраняли Кремль, что надо защищать Кремль, а внутри они должны были арестовать правительство. Днем, конечно, лучше, когда собираются арестовывать, но как это можно сделать днем? ...Люди начнут стрелять, а это опасно. Поэтому решили лучше ночью (смех). Но ночью тоже опасно, опять начнут стрелять».
Практически он интерпретировал показания комкора Корка, зафиксированные в протоколе допроса от 26 мая. Конечно, он умышленно оттенял деревенскую примитивность замыслов заговорщиков, не имевших политической базы и рассчитывавших лишь на банальный путч:
«Слабенькие, несчастные люди, оторванные от народных масс, не рассчитывающие на поддержку народа, на поддержку армии. Боящиеся армии и прятавшиеся от армии и от народа. Они рассчитывали на германцев и на всякие махинации: как бы школу ВЦИК в Кремле надуть, как бы охрану надуть, шум в гарнизоне произвести. На армию они не рассчитывали, вот в чем их слабость. В этом же наша сила.
Говорят, как же – такая масса командного состава выбывает из строя. Я вижу кое у кого смущение, как их заменить.
Голоса: Чепуха, чудесные люди есть.
Сталин: В нашей армии непочатый край талантов. В нашей стране, в нашей партии, в нашей армии непочатый край талантов. Не надо бояться выдвигать людей, смелее выдвигайте снизу...».
Осторожный человек может сказать много, не выдав ничего. И в этом пространном и лишь выборочно процитированном выступлении Сталин умышленно упростил ситуацию, приземлил ее. Удар последовал с неожиданной стороны, и в этот период ни он, ни следствие еще не знали полностью действительных масштабов заговора. Многие сторонники заговорщиков могли находиться здесь же в зале. Поэтому он поступил как осторожный человек, не выдав своих намерений, но и не солгав.
Он тонко отделил в своем выступлении руководителей заговора от примкнувших соучастников. Первых он уличил в шпионаже, поставив их за грань политической борьбы. Лишив их, таким образом, ореола авантюрного благородства. Они предстали не классическими шпионами – по убеждениям, и даже не платными агентами, а людьми, пойманными на компромате, – невольниками. Вторых он обвинил в простодушии и наивности, выставив дурачками. Примечательно то, что в реальности именно так и обстояло дело. Это был тот случай развенчания, когда, взглянув глазами трезвого человека, можно было увидеть «голого короля».
Одновременно это была своеобразная подсказка условий «разоружения» тем, кто еще не был разоблачен. Но он никому заранее не дал индульгенций, и уже на следующий день после Военного совета, 5 июня, НКВД арестовало начальника бронетанковых войск комдива Бокиса.
Однако в это время паника охватила не военных, а другую ветвь заговора – чекистскую. 14 июня был снят с должности начальник отдела охраны правительства, с апреля по июнь 1937 года заместитель наркома внутренних дел СССР В.М. Курский. Бывший начальник Секретно-политического отдела ГУБГ НКВД застрелился 8 июля, но еще 16 июня застрелился Председатель ЦИК Белоруссии Червяков.
Подготовка судебного процесса над верхушкой заговора военных началась 5 июня. Из большой группы арестованных в мае были отобраны восемь. Днем раньше постановлением Президиума ЦИК СССР был утвержден состав судей: Алкснис, Белов, Блюхер, Буденный, Горячев, Дыбенко, Каширин и начальник Генштаба командарм 1-го ранга Б.М. Шапошников.
Обвинение Примакову было предъявлено 7 июня, а на следующий день – Тухачевскому, Якиру, Уборевичу, Корку, Фельдману и Путне по ст. 58-1 «б», 58-3, 58-4, 58-6 и 58-9 Уголовного кодекса РСФСР (измена Родине, шпионаж, террор и т. п.). 9 июня Вышинский и помощник Главного военного прокурора Субоцкий провели в присутствии следователей НКВД короткие допросы арестованных, заверив прокурорскими подписями достоверность показаний, данных на следствии в НКВД. Субоцкий объявил об окончании следствия и разрешении обратиться с заявлениями.
Раскаялись все. Якир 9 июня писал на имя Сталина: «Родной и близкий тов. Сталин. Я смею к Вам обращаться, ибо я все сказал, все отдал и мне кажется, что я снова честный (курсив мой. – К. Р.), преданный партии, государству, народу боец, каким я был многие годы. Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной честной работе на виду партии, ее руководителей – потом провал в кошмар, в непоправимый ужас предательства... Следствие закончено. Мне предъявлено обвинение в государственной измене, я признал свою вину, я полностью раскаялся. Я верю безгранично в правоту и целесообразность решения суда и правительства... Теперь я честен каждым своим словом, я умру со словами любви к Вам, партии и стране, с безграничной верой в победу коммунизма».
Унизительное по форме и противоречивое по смыслу это заявление беспринципно. Признаваясь в измене и заявляя о раскаянии, Якир уверяет в своей «честности». В чем его «честность»? По существу, он предал дважды: сначала вступив в заговор, затем – сдав своих сообщников.
Может ли это заявление вызвать жалость? Наверное, нет. Оно не могло вызвать ничего, кроме брезгливости, как малодушие перед страхом смерти. Такие чувства и отразили увековечившие его резолюции. И, хотя они и суровы, но тоже искренни: «Мой архив. Ст.»; «Подлец и проститутка. И. Ст.»; «Совершенно точное определение. К. Ворошилов»; «Молотов». Еще более эмоциональна фраза «единородца» Якира: «Мерзавцу: «сволочи и б... одна кара – смертная казнь. Л. Каганович».
В обвинительном заключении, подписанном Вышинским 9 июня, указывалось, что в апреле – мае 1937 года органами НКВД был раскрыт и ликвидирован в г. Москве военно-троцкистский заговор, в «центр» руководства которым входили Гамарник, Тухачевский, Якир, Уборевич, Корк, Эйдеман и Фельдман. Военно-троцкистская организация, в которую вступили все обвиняемые по этому делу, образовалась в 1932-1933 годах по прямым указаниям германского генштаба и Троцкого. Она была связана с троцкистским центром и группой правых Бухарина – Рыкова, занималась вредительством, диверсиями, террором и готовила свержение правительства и захват власти в целях реставрации в СССР капитализма.
Обратим внимание, что в нем ни слова не говорится о шпионаже. 11 июня было опубликовано официальное сообщение об окончании следствия и предстоящем судебном процессе, написанное редактором «Правды» Мехлисом. В нем констатировалось, что подсудимые обвиняются в «нарушении воинского долга (присяги), измене Родине, измене народам СССР, измене Рабоче-крестьянской-Красной Армии».
То есть в официальном сообщении не упоминалось не только о шпионаже, но и о «военно-политическом заговоре». Слово «заговор» было заменено понятием «измена». И это не случайно. Хотя, выступая на Военном совете, Сталин и говорил о военных заговорщиках: «Это агентура германского рейхсвера», но ни следствие, ни суд не стали делать акцент на этой стороне вины подсудимых.
Юридическое обвинение в шпионаже заговорщикам даже не было предъявлено. Их обвинили в ином: в измене и нарушении присяги. Слово «шпионы» в деле заговорщиков фигурировало лишь как близкий к сути предательства термин.
Конечно, сговор с лидерами и силовыми службами иностранной державы о политической поддержке государственного переворота и обещание удовлетворения территориальных интересов иностранной стороны в случае его удачи не являются «классической» шпионской, агентурной деятельностью.
Тухачевского и его подельников резоннее назвать коллаборационистами. Что происходит от французского слова «collaboration» – сотрудничество. Так назывались лица, сотрудничавшие с оккупационными властями в захваченных Германией странах. По современным понятиям, это «агенты влияния».
Еще точнее, характер такой подрывной предательской деятельности определяет термин «пятая колонна». Он появился в 1936-1939 годах в Испании. В то время когда 4-я колонна фашистских мятежников наступала на Мадрид, «пятой колонной» стали называть агентуру генерала Франко, действовавшую в тылу республиканцев.
Но Сталин не стал вдаваться в тонкости лингвистической философии и, говоря о сотрудничестве заговорщиков с рейхсвером, называл их всем понятным русским словом «шпионы». Между тем такое логическое обобщение, как лингвистический, языковой казус, привел к потрясающему парадоксу. Существует устоявшееся мнение, будто бы лица, осужденные по делу «военно-троцкистского заговора», были реабилитированы. На самом деле и юридически, и морально такая реабилитация не произошла!
Дело в том, что, объясняя реабилитацию Тухачевского и его подельников, официальная пропаганда 60-х годов делала упор именно на их «непричастности» к шпионажу! На этой версии и строился вывод о якобы необоснованности осуждения и расстрела этой группы заговорщиков.
Обвинения в измене и нарушение воинской присяги реабилитационной комиссией исследованы не были. О заговоре военных хрущевская пропаганда вообще не упоминала. Время сбрасывания масок еще не наступило, и реабилитаторы запутались во лжи. Построив аргументацию решения о реабилитации Тухачевского и его подельников только на выводе о непричастности их к шпионажу, компетентные органы совершили юридический подлог.
Однако они не освободили расстрелянных заговорщиков от ответственности за те преступления, по которым они были осуждены. Таким образом, с точки зрения права такая «реабилитация» недействительна! Нельзя реабилитировать осужденных преступников на основе отрицания обвинения, которое им при определении меры пресечения даже не предъявлялось.
Отсюда следует логический вывод: приговор Специального судебного присутствия Верховного суда СССР от 11 июня 1937 года в отношении военных заговорщиков де-юре и де-факто до сих пор остается в силе!
Чрезвычайный пленум Верховного суда СССР, состоявшийся 10 июня 1937 года, заслушал сообщение Вышинского о деле по обвинению Тухачевского и его соучастников. Все обвинялись в измене Родине. Пленум постановил для рассмотрения этого дела «образовать специальное судебное присутствие Верховного суда СССР».
В этот же день секретарем суда всем обвиняемым были вручены копии обвинительного заключения, начальник Особого отдела НКВД Леплевский представил Ежову план «охраны и обеспечения порядка судебного заседания».
Закрытое заседание Специального судебного присутствия Верховного суда СССР началось 11 июня. Оно проходило на втором этаже здания на Никольской улице, расположенном по левую сторону от Кремля. За столом судей расположились Ульрих, Алкснис, Блюхер, Буденный, Дыбенко, Каширин и Горячев. Восемь подсудимых находились за барьером-перегородкой. На стуле, выдвинутом вперед, сидел Тухачевский. В зале для публики присутствовало около пятидесяти человек в основном из лиц высшего командного состава.
Председательствовал армвоенюрист В.В. Ульрих. После зачтения обвинительного заключения, отвечая на вопросы председателя суда, все подсудимые заявили о признании себя виновными. В ходе судебного заседания они подтвердили те показания, которые дали на следствии. Но каждый пытался вызвать у судей сочувствие.
Якир в своем выступлении на процессе всячески подчеркивал роль Тухачевского в организации заговора. Допрос Тухачевского и Уборевича прошел в форме вопросов и ответов, как и исследование деятельности Примакова и Путны. Корк начал свои признания заявлением: «Я попросил бы, гр-н председатель, позволить мне вкратце... рассказать то, что мне известно как члену центра, то, что я делал. Я думаю, это будет полезно не только суду, но и всем тем командирам, которые здесь присутствуют».
Примаков заявил, что он «прошел все стадии борьбы с партией, вплоть до вооруженного восстания». На вопрос председательствующего: «На какие силы вы рассчитывали? Ведь с вами танковая бригада не пошла. Вы завербовали только командира бригады», – Примаков ответил молчанием.
Заискивающую готовность к даче показаний демонстрировал Фельдман, его выступление заняло 12 листов стенограммы. Когда председательствующий обращался к Путне, то, вставая, тот непременно спрашивал: «Как прикажете отвечать – кратко или развернуто?». На что неизменно звучал ответ: «Говорите кратко, если будет толково, то и развернуто».
Тухачевский пытался выдержать «позу непонятого и незаслуженно обиженного человека, хотя внешне производил впечатление человека очень растерянного и испуганного». На вопрос Ульриха, как он увязывает мотивировку своих показаний на суде «с тем, что он показал на предварительном следствии, а именно, что он был связан с германским генеральным штабом и работал в качестве агента германской разведки еще с 1925 г... Тухачевский заявил, что его, конечно, могут считать и шпионом, но что он фактически никаких сведений германской разведке не давал...».
Запасной член суда командарм 1-го ранга И. Белов так описал свои впечатления в записке Ворошилову: «Буржуазная мораль трактует на все лады – «глаза человека – зеркало души». На этом процессе за один день больше, чем за всю свою жизнь, я убедился в лживости этой трактовки. Глаза всей этой банды ничего не выражали такого, чтобы по ним можно было судить о бездонной подлости сидящих на скамье подсудимых. Облик в целом у каждого из них... был неестественный.
Печать смерти уже лежала на всех лицах. В основном цвет лица был так называемый землистый... Тухачевский старался сохранить свой «аристократизм» и свое превосходство над другими... Пытался он демонстрировать и свой широкий оперативный кругозор. Он пытался бить на чувства судей некоторыми напоминаниями о прошлой совместной работе и хорошим отношением с большинством из состава суда. Он пытался и процесс завести на путь [оценки] его роли, как положительной, и свою предательскую роль свести к пустячкам...
Уборевич растерялся больше первых двух. Он выглядел в своем штатском костюмчике, без воротничка и галстука, босяком...
Корк хотя и был в штатском, но выглядел как всегда по-солдатски... Фельдман старался бить на полную откровенность. Упрекнув своих собратьев по процессу, что они, как институтки, боятся называть вещи своими именами, занимались шпионажем самым обыкновенным, а здесь хотят превратить это в легальное общение с иностранными офицерами.
Эйдеман. Этот тип выглядел более жалко, чем все. Фигура смякла до отказа, он с трудом держался на ногах, он не говорил, а лепетал... Путна только немного похудел, да и не было обычной самоуверенности в голосе...
Последние слова все говорили коротко. Дольше тянули Корк и Фельдман. Пощады просили Фельдман и Корк. Фельдман далее договорился до следующего: «Где же забота о живом человеке, если нас не помилуют». Остальные все говорили, что смерти мало за такие преступления... Клялись в любви к Родине, к партии, к вождю народов т. Сталину...».
Пожалуй, наиболее ярким было последнее слово Примакова. Его зафиксировала сохранившаяся стенограмма: «Я должен сказать последнюю правду о нашем заговоре... Из кого состоит заговор? Кого объединило фашистское знамя Троцкого? Оно объединило все контрреволюционные элементы, все, что было контрреволюционного в Красной Армии...
Какие средства выбрал этот заговор? Все средства: измена, предательство, поражение своей страны, вредительство, шпионаж, террор. Для каких целей? Для восстановления капитализма.
Какие же силы собрал заговор для того, чтобы выполнить этот план? Я назвал следствию больше 70 человек – заговорщиков, которых я завербовал сам или знал по ходу заговора... Я составил себе суждение о социальном лице заговора, т. е. из каких групп состоит наш заговор, руководство, центр заговора.
Состав заговора из людей, у которых нет глубоких корней в нашей Советской стране потому, что у каждого из них есть своя вторая родина. У каждого персонально есть семья за границей. У Якира – родня в Бессарабии, у Путны и Уборевича – в Литве, Фельдман связан с Южной Америкой не меньше, чем с Одессой, Эйдеман связан с Прибалтикой не меньше, чем с нашей страной...»