Действия Икрамова не были исключением. 8 июля в ЦК поступила шифрограмма от первого секретаря Омского обкома Булатова: «Решением обкома председатель облисполкома Кондратьев снят с работы за связь с врагами народа, как не заслуживающий доверия партийный работник. Снят также секретарь Тарского окружкома Карклин; бывший уральский работник, за связь с врагами народа, арестованными в Свердловске. Прошу ЦК утвердить наше решение и командировать работника на должность председателя облисполкома».
Ровно через два месяца, 8 октября, как не обеспечившего «руководство областной парторганизацией», решением обкома Булатова отстранят от должности, позже арестуют и расстреляют.
13 июля шифрограмму на имя Сталина направил и первый секретарь ЦК КП(б) Казахстана Л.И. Мирзоян. Он указывал: «Во время съезда Компартии Казахстана кандидатура председателя Казахского ЦИК тов. Кулумбетова после длительного обсуждения на пленуме съезда тайным голосованием была провалена. Основным мотивом отвода и провала был факт перехода в 1919 г. тов. Кулумбетова с оружием в руках на сторону врага. За последние два месяца после съезда ряд арестованных участников контрреволюционной рыскуловской и нурмановской организации показывают на Кулумбетова как на одного из активных участников этой национал-фашистской организации. Возможно, в ближайшие дни следствие покажет необходимость ареста Кулумбетова. Мы считаем совершенно необходимым освободить Кулумбетова от обязанностей председателя ЦИК...»
По просьбе первого секретаря ЦК КП(б) Туркмении Анна-Махамедова ЦК санкционировал 22 июля отстранение от должности, исключение из партии и арест председателя ЦИК республики Н. Айтакова и его заместителя К. Сахатова. Осенью, 5 октября, Анна-Махамедов будет арестован.
Уже в следующем году та же судьба постигнет в Казахстане Мирзояна, планировавшего подвергнуть репрессиям в своей республике 6749 человек. Причем высшей меры наказания он потребовал для 2346 человек. Л.И. Мирзоян не только осуществил свои намерения, он сделал больше. Поэтому в 1938 году его арестуют и расстреляют, но в 1956 году Хрущев его реабилитирует и восстановит в партии.
Подобные метаморфозы имели место и других регионах страны. Происходящее там отражало уровень мышления руководителей того периода. Их деловые и профессиональные качества. Они не являлось следствием политических разногласий. Характерной особенностью атмосферы национальных республик всегда являлись семейственность и клановость. Поэтому результаты карьеристской борьбы часто являлись обычным сведением счетов.
Между тем сам Центральный Комитет отнюдь не стремился вешать на освобожденных работников ярлыки «врагов народа». Отстраняя провинившихся с постов, ЦК указывал более прозаические причины. Среди уже названных секретарей Булатова сместили с должности за «слабость в деле руководства». Криницкого и Носова – «за халатность». То есть падение этих партократов было следствием кадровой политики, целью которой стала замена недостаточно грамотных «ветеранов»-леваков свежими, деловыми людьми.
Летом 1937 года в партийных организациях страны прошли республиканские пленумы и собрания. На пленум ЦК КП(б) Белоруссии, состоявшийся 29 июля 1937 года, из Москвы отправились Г.М. Маленков и А.Я. Яковлев (Эпштейн). Приезд последнего объяснялся чрезвычайными обстоятельствами. Заведующему сельскохозяйственным отделом ЦК Яковлеву предстояло до 1 августа временно исполнять обязанности 1-го секретаря ЦК компартии Белоруссии вместо Шаранговича, смещенного за беззакония, осуществляемые в республике по отношению к крестьянству.
Накануне постановлением от 27 июля «О руководстве ЦК КП(б) Белоруссии» Политбюро обвинило ранее снятых с постов руководителей республики Червякова, Голодеда и наркома земледелия Бенека в «левом уклоне». Суть обвинения заключалась в том, что в Белоруссии была осуществлена «принудительная реорганизация десятков колхозов в совхозы». В результате ее совхозам были переданы огромные площади колхозной земли и изъятых у колхозников приусадебных участков. Центральный комитет расценил такую головотяпскую меру как «левый уклон».
Ликвидация последствий антикрестьянской политики Политбюро поручило Шаранговичу, второму секретарю Денискевичу и наркому земледелия Низовцеву. Однако новые руководители не исправили положение. В постановлении отмечалось, что Шарангович, Денискевич, Низовцев «не только не выполнили этого задания ЦК ВКП(б), но не приступили к его выполнению». Вопиющее равнодушие к вопросам сельского хозяйства, пренебрежение интересами людей привели к тому, что в Белоруссии «появились очереди за хлебом». Ситуация могла повторить трудности с хлебом 1933 года на Украине.
Безусловно, это было прямой дискредитацией Советской власти. Причем руководство республики скрыло этот факт от Москвы. Оно не обратилось в ЦК ВКП(б) за помощью. Запустив хозяйственные дела, поставив их на грань катастрофы, Шарангович преуспел в ином. Потребовав от Ежова санкций на репрессирование в Белоруссии 12 800 человек, 3000 из них он предполагал расстрелять; и этот план он выполнял старательно.
Исправляя положение, ЦК ВКП(б) и СНК ЦИК 2 августа приняли совместное постановление «Об оказании помощи колхозному крестьянству Белоруссии». Принятое решение возвращало 32 тысячи га земли колхозам. Постановление объявляло о «передаче прежним владельцам приусадебных участков, ликвидации 138 совхозов и передаче земель, 230 тысяч га, и скота частью колхозам, а частью государству. Предусматривалось создание 60 машинно-тракторных станций и обеспечение их 900 гусеничными тракторами».
Склонность к левым перегибам Шарангович, Денискевич и Низовцев проявляли еще в период коллективизации. Но, если тогда все сошло им с рук, то на этот раз их деятельность характеризовалась «вредительской и враждебной в отношении советской власти и белорусского народа». Дело было передано в НКВД. Это было время, когда даже за неумышленные ошибки приходилось платить по высшей цене.
Одной из причин перетряски эшелонов власти стало то, что слой руководителей, пришедших к управлению с начала двадцатых годов, уже не удовлетворял ни верхи в лице руководства страны, ни массы, представлявшие население страны. И то, что почти сразу административные меры дополнялось обвинениями с навешиванием политическими ярлыков, становилось нравственной оценкой их общественной вины.
Нетрудно заметить, что всех названных секретарей, попавших в конечном итоге под репрессии, из общей среды выделяла ярко выраженная социальная агрессивность. Но в это время в сознании многих людей не только агрессивность, но и бюрократизм, приспособленчество, стяжательство, разгильдяйство, волокита, подхалимаж ассоциировались уже не с формой отражения обычных человеческих пороков. Они воспринимались как проявление враждебной деятельности. Понятие «враг народа» стало ассоциироваться с любыми проявлениями антиобщественного поведения, поступков и действий. Оно приобрело нарицательный смысл.
Люди, не умевшие исполнять свое дело, подвергались критике со стороны рядовых членов партии и производственных коллективов. Курс Сталина и ЦК на демократизацию общества вызвал у людей осознание сопричастности высшей власти. И нравственные эмоции толкали людей на борьбу за ликвидацию контрастов между «идеалами и действительностью, между намерениями и результатами, между возможностями и обещаниями».
Конечно, население страны в предвоенные годы было не только неоднородным. Оно не было и идеальным. Как в лице обвинителей, так и обвиняемых. Нередко доносы и жалобы отражали культурное и психологическое состояние их авторов. В них проявлялись не только справедливые мотивы, но и зависть к привилегированным, и озлобление «против начальства», которые легко можно было использовать как повод для доноса. Смещение одних давало дорогу другим. Для ждавших своей очереди это был верный способ продвижения по служебной лестнице. Одновременно это давало возможность отвлечь внимание от себя и при этом завоевать благосклонность власть предержащих.
Но главной особенностью происшедшего стало то, что 37-й год вымел из правящих структур людей, не принадлежавших к государствообразующим нациям. «Чужаков», вознесенных революцией, но не имевших национальных корней среди народов, населявших страну.
Глава 12.
Репрессии
Контрреволюционным признается всякое действие, направленное к свержению, подрыву или ослаблению власти рабоче-крестьянских Советов и избранных ими рабоче-крестьянских правительств... основных хозяйственных, политических и национальных завоеваний пролетарской революции.
Уголовный кодекс РСФСР.
Ст. 58 (ред. 1926 г.)
Во второй половине 37-го года общественное мнение было достаточно возбуждено очевидностью подрывных действий врагов народа, вскрывшихся на прошедших судебных процессах. Информация о заговоре военных лишь подогрела гнев по отношению к ним. Оценки становились максималистскими, суждения категоричными, и страна славила чекистов, разоблачавших врагов.
Сразу после революции романтически настроенные – и еще не подозревавшие, чем все закончится, – большевики отпускали противников советской власти под «честное» слово. Так были освобождены все арестованные члены Временного правительства. «На честное слово» выпустили генерала Краснова, попавшего в конце 1917 года в плен советским войскам под Гатчиной. Объявленный «красный террор» по отношению к контрреволюционерам начался с лета с 1918 года, после покушения на Ленина и убийства Урицкого.
Сразу после Октября 1917 года в стране были созданы два ведомства. Наркомат внутренних дел (НКВД), которым поочередно руководили А. Рыков, Г. Петровский и В. Толмачев. С 1923 по 1927 год его главой был А. Белобородов, игравший не последнюю роль в расстреле царской семьи.
Одновременно с НКВД была создана Всероссийская чрезвычайная комиссия (ВЧК), которую возглавил Феликс Дзержинский. В июле 1922 года она была преобразована в Объединенное государственное политическое управление при НКВД РСФСР. После смерти Дзержинского председателем ОГПУ, с июля 1926 года по май 1934 года, являлся поляк В. Менжинский.
Тогда же, во время Гражданской войны, по непосредственной инициативе Лейбы Бронштейна (Троцкого) и председателя ВЦИК Якова Свердлова, издавшего 19 января 1919 года директиву о массовом терроре «против богатых казаков», началось «расказачивание». Вскоре репрессии распространились на православную церковь.
Церковь не вписывалась в идеологию революции. Уже 1 мая 1919 года председателю ВЧК было дано строго секретное указание: «как можно быстрее покончить с попами и религией. Попов надлежит арестовывать как контрреволюционеров и саботажников, расстреливать беспощадно и повсеместно. И как можно больше». Церкви подлежали закрытию, помещения храмов – опечатыванию и превращению в склады. Из предосторожности этот «секретный документ» был подписан не инициатором этой акции Троцким, а Калининым и Лениным.
Следующее наступление на православную религию и репрессии служителей русской церкви Троцкий инициировал в 1922 году. В связи с голодом в Поволжье он выдвинул предложение по изъятию церковных богатств, но это была лишь одна интересовавшая его сторона. 26 мая Троцкий настоял на «недопустимости волокиты в исполнении расстрельных приговоров». В этом же году состоялось более 250 судебных процессов. В следующем их прошло уже более 300. За два года было осуждено 10 тысяч человек, причем каждого пятого из них расстреляли.
Одной из особенностей в этом яром ниспровержении церкви было то, что Лейба Бронштейн каждый раз действовал анонимно. Ленин категорически потребовал: «Официально выступить с каким то ни было мероприятием должен только тов. Калинин, никогда и ни в коем случае не должен выступать ни в печати, ни иным образом перед публикой тов. Троцкий...».
Такая предосторожность легко объяснима. Ленин не хотел допустить, чтобы населению стало известно, что уничтожение православной религии в стране инициировано людьми еврейской национальности. Конечно, революционный экстремизм в его антирелигиозном проявлении: «церкви и тюрьмы сровняем с землей» – не являлся прерогативой одних евреев. Но именно евреи, в том числе и в Политбюро – Троцкий, Зиновьев и Каменев, – играли ведущую роль в репрессиях по отношению к православию.
Историческая подлость состоит в том, что в период так называемой перестройки с началом фарисейского заигрывания с религией вину за уничтожение русской церкви та же официальная пропаганда стала переносить на Сталина. В действительности все было наоборот.
Уже через год после начала этой акции именно Сталин остановил антирелигиозную истерию и репрессии, развязанные троцкистами. 16 августа 1923 года Генеральный секретарь направил тогда всем партийным комитетам циркулярное письмо № 30 «Об отношении к религиозным организациям».
В нем Сталин обратил «самое серьезное внимание на ряд серьезных нарушений, допущенных... в области отношений к верующим и их культам», «нарочито грубые приемы, часто практикующиеся в центре и на местах, издевательства над предметами веры и культа ».
В циркуляре Сталина требовалось: «воспретить закрытие церквей и закрытие молитвенных помещений...», «воспретить аресты «религиозного характера». Ответственность за проведение в жизнь этой директивы он возложил «на секретарей губкомов, обкомов, облбюро национальных ЦК и крайкомов лично (Подчеркуто Сталиным)».
И хотя в этот период он еще не обладал всей полнотой власти, это было прямое противостояние не только троцкистам, но и Ленину. К моменту завершения коллективизации он сделал следующий шаг, обратив внимание на церковные сооружения. В постановлении ЦК № 1037/19 от 12 сентября 1933 года отмечалось: «В период с 1920 до 1930 года в Москве и на территории прилегающих районов полностью уничтожено 150 храмов. 300 из них переоборудованы в заводские цеха, клубы, общежития, тюрьмы, изоляторы и колонии для подростков и беспризорников».
Сталин запретил планируемый в столице «снос более чем 500 оставшихся строений храмов и церквей», как и дальнейшее «проектирование застроек за счет разрушения храмов и церквей». Они были признаны «памятниками архитектуры древнего русского зодчества».
Таким образом, именно Генеральный секретарь не только спас национальное достояние страны от вандализма троцкистов, в общественном сознании появился новый мотив в отношении к религии. Между тем это были не простые решения. С точки зрения политической целесообразности для Сталина они являлись даже опасными. Ибо именно в это время еврейская оппозиция, члены которой сидели в НКВД, в государственных учреждениях и играли ведущие роли в партии, искали любую возможность для отстранения его от руководства, вплоть до убийства.
Приняв такое решение, он давал в руки оппозиции козырную карту. Она имела полную возможность встретить в штыки его политику примирения с церковью. Теперь противники могли обвинить его не только в отступлении от «революции». Человека, получившего теологическое образование, его могли заклеймить в отходе от постулатов марксизма и даже в приверженности идеалистической философии. И это могло стать серьезным обвинением.
Трезвый прагматик, он не мог сбрасывать со счетов такие соображения, не мог не учесть реакции на его действия противников. Однако он пошел на такой шаг. И уже само то, что все эти постановления шли под грифом «секретно», очевидно свидетельствуют, что Сталиным двигали не популистские, а действительно гуманные мотивы.
Знаменательно, что окончательное запрещение антицерковной практики и восстановление прав как Русской православной церкви, так и других конфессий, произошло после окончания «большой чистки». То было завершающее звено его политики успокоения и солидаризации общества.
Покончив с оппозицией, с троцкистским радикализмом в партийных эшелонах, он поставил окончательную точку и в антирелигиозном экстремизме. На заседании 11 ноября 1939 года Политбюро ЦК рассмотрело отношение «к религии, служителям Русской православной церкви и православно верующим».
Решением, постановившим отменить «Указание товарища Ульянова (Ленина) от 1 мая 1919 года за № 13666-2 «О борьбе с попами и религией», Сталин практически «реабилитировал» и саму религию.
Постановление обязывало прекратить «практику органов НКВД СССР в части арестов служителей Русской православной церкви, преследования верующих». Эта реабилитация не была символической. Берия сообщал Сталину в середине декабря 1939 года, что «из лагерей ГУЛАГ НКВД СССР освобождено 12 860 человек, осужденных по приговорам судов в разное время. Из-под стражи освобождено 11 223 человека». Уголовные дела в их отношении были прекращены. Начавшаяся вскоре «ревизия осужденных и арестованных граждан по делам, связанным с богослужительской деятельностью», распространилась и на служителей других религий.
Именно этим событием завершились репрессии 1937 года! Сталин не афишировал такую сторону своей деятельности и не спекулировал на возможности приобретения дешевой популярности. Все документы по этому вопросу имели гриф «Совершенно секретно», и поэтому широкая общественность не могла знать, что инициатива либерализации в вопросах веры исходила именно от него.