Конечно, Агранову было над чем задуматься. Спустя месяц, 17 мая, Ежов направил его начальником управления НКВД по Саратовской области, но это еще не означало крах. Его арестовали 20 июля. Он признал себя причастным к антисоветской троцкистской организации и 1 августа был приговорен к смертной казни.
Рыбин ошибся, говоря, что комдив П.П. Ткалун застрелился. Его тоже арестовали, но лишь спустя полгода после расстрела военных заговорщиков, 8 января 1938 года. Примечательно, что уже на следующий день он признался, что является участником военного заговора, в который его вовлек еще в 1933 году Якир, а позже он поддерживал связь с Гамарником.
В заявлении, написанном 9 января 1938 года на имя Ежова, Ткалун указал: «К Гамарнику я явился по указанию Якира. Гамарником на меня возложена была, как он выразился тогда, особо ответственная задача по участию в подготовке совершения переворота в Москве, поскольку в то время [я] был комендантом города Москва. В связи с моим назначением комендантом Кремля, Гамарник сказал мне, что моя роль в заговоре еще более усиливается и мне лично от имени антисоветского центра поручается задача ареста членов Политбюро ЦК ВКП(б), когда об этом я получу сигнал от него или Ягоды».
На допросе 20 февраля на вопрос следователя: «Как же вы практически намечали осуществить арест членов Политбюро ЦК ВКП(б)» – Ткалун перечислил несколько вариантов. Он показал: «Арест... я мыслил себе осуществить следующим образом: расставив надежных и решительных заговорщиков внутри соответствующих подъездов квартир, занимаемых членами Политбюро [в Кремле], а также в подъездах № 2 и № 3 здания рабоче-крестьянского правительства, по сигналу Гамарника или Ягоды арестовать при выходе из квартиры или здания правительства...
Другой вариант ареста членов Политбюро ЦК ВКП(б) сводился к тому, чтобы одновременно захватить их в момент нахождения на квартирах в Кремле, что обычно бывает накануне 1 Мая и 7 ноября.
Эти варианты мною были доложены как Гамарнику, так и Любченко (отдельно каждому). Гамарник принял второй вариант – арест по квартирам, как он говорил, это спокойнее и без шума».
Нужно ли удивляться, что еще в августе 1937 года, когда продолжились аресты военных заговорщиков, председатель СНК Украинской СССР Панас Любченко застрелил жену и покончил самоубийством сам? Но, кстати сказать, в допросах Ткалуна участвовал тот же удачливый следователь Зиновий Ушаков (Ушамирский), который вел допросы Фельдмана и Тухачевского.
Таковы мизансцены того времени. Даже после ареста членов заговорщицкой «команды» Ягоды национальная особенность руководящего состава аппарата НКВД не претерпела изменений. Все так называемые выдвиженцы Ежова являлись фигурами того же набора, той же пробы, что и при бывшем наркоме. Впрочем, некоторым из них далее не пришлось менять кабинеты.
В числе наиболее значимых сотрудников центрального аппарата НКВД, проводивших чистку до конца 1938 года, были: М.П. Фриновский – 1-й заместитель и начальник Главного управления государственной безопасности; Б.Д. Берман – заместитель наркома; Л.Н. Вельский (Абрам Левин) – заместитель наркома.
Не утратили своего положения начальник Особого отдела Израиль Моисеевич Леплевский и Иностранного – Абрам Аронович Слуцкий. Сохранили его и другие руководители отделов: В.Е. Цесарский – Секретно-политического, Я.М. Вейншток – Тюремного (тюрьмы ГУЛАГа), Г.И. Бокий – Спецотдела, И.Я. Дагин – Охраны, Л.И. Рейхман – Оборонной промышленности, И.И. Шапиро – ответственный секретарь Особого совещания, В.Д. Фельдман – Особоуполномоченный НУВД.
Таким образом, пока пребывавший в одиночной камере бывший нарком Ягода метался между надеждой и отчаянием, комиссары госбезопасности прокалывали новые дырочки на петличках лацканов гимнастерок. Получив повышение в звании, они продолжали работу, заполняя папки делами очередных разоблаченных врагов народа.
Одним из шулерских приемов антисталинской пропаганды стало то, что имена и фамилии этих, как и других непосредственных руководителей репрессий, тщательно скрывались. Командарм 1-го ранга М.П. Фриновский оказался востребованным и при Ягоде, и при Ежове. Сын учителя, он получил духовное образование. В январе 1916 года он поступил в кавалерию вольноопределяющимся, но уже в августе унтер-офицер дезертировал из армии.
До революции Михаил Фриновский был связан с анархистами и участвовал в убийстве генерал-майора М.А. Бема. Работу в ВЧК он начал с ноября 1919 года, в качестве начальника активной части Особого отдела Московской ЧК. В 1934 году Фриновский возглавил Главное управление пограничной и внутренней охраны. После снятия Ягоды и прихода в НКВД Ежова «любимчик» бывшего наркома Фриновский не потерял своего положения.
Наоборот, с октября 1936 года он заместитель, а с 15 апреля следующего года 1-й заместитель наркома внутренних дел СССР. Одновременно до июня 1938-го он возглавлял Главное управление Государственной безопасности. Он участвовал во всех мероприятиях «большой чистки», и основная часть ордеров на аресты этого периода подписана лично им. Как профессиональный чекист, в репрессиях он играл более значительную роль, чем Ежов. «В 1937-1938 годах все дела наркомов, маршалов и командармов шли непосредственно через него. Фриновский лично участвовал в арестах, допросах и расстрелах».
Между тем официальная пропаганда причисляла Фриновского к жертвам репрессий, включая его в число пятерых командармов 1-го ранга, расстрелянных до войны. Дело в том, что, через 17 дней после прихода в НКВД Берия, 8 сентября 1938 года Фриновский был назначен народным комиссаром Военно-Морского флота.
Виктор Суворов в книге «Очищение» не без сарказма подчеркивает: «Нам в голову вдалбливали: пять из пяти! пять из пяти! пять из пяти! Но имен великолепной пятерки не называли. Так сколько же их расстреляли? ...Имен не называют. Стесняются. Но им есть чего стесняться: самый высокий пост в великолепной пятерке занимал командарм первого ранга Фриновский... Вы знаете такого стратега? ...Фриновский носил воинское звание, поэтому непосвященным казалось, что он имеет какое-то отношение к Красной Армии. Но он из другого ведомства... Был он другом народа, чекистом...» Арестовали командарма Фриновского 6 апреля 1939 года, а 4 февраля 1940 года он «получил свой последний приговор».
Арест Ягоды, а также расстрел Тухачевского и его подельников отозвались неожиданным эхом. И оно прозвучало там, где, казалось бы, его менее всего можно было ожидать. Летом 1937 года поспешно ударились в бега резиденты внешней разведки. Комбриг А.Г. Бармин (Граф), как и многие, участвовавшие в агентурной деятельности, свою работу осуществлял под дипломатическим прикрытием.
Занимая посты советского консула на Востоке, а затем в Италии и во Франции, он являлся резидентом Главного разведывательного управления. Находясь в Париже, уже 18 июля 1937 года он неожиданно попросил политического убежища. С начала 1940 года он перебрался в США, где с 1953 года работал заведующим отделом Русской службы «Голоса Америки».
Вальтер Кривицкий – настоящие имя и фамилия Самуил Гершенович Гинзберг – улизнул из СССР как раз в день ареста Тухачевского, 22 мая 1937 года. 6 октября того же года в Париже он обратился с просьбой о предоставлении политического убежища и сразу связался с сыном Троцкого. Оказавшись в США, а позже в Англии, Гинзберг услужливо сдавал советскую агентуру. Он назвал британцам «свыше 100 разведчиков, агентов, доверительных связей и оперативных контактов, а также свыше двух десятков вспомогательных агентов». То есть накануне войны он нанес советской разведке непоправимый урон, лишив ее разведчиков, агентов, связников, курьеров, содержателей конспиративных явочных квартир, телефонов, почтовых ящиков и т. д.».
В июле Москва вызвала в СССР Игнатия Рейсса (настоящие имя и фамилия Натан Порецкий). Однако он игнорировал этот вызов и 17 июля выступил во французских газетах с открытым письмом, обличавшим политику Сталина. Он заявил: «Только победа социализма освободит человечество от капитализма и Советский Союз от сталинизма». В октябре отказался вернуться в СССР бывший директор лондонского отдела Интуриста Арон Шейнман. Правда, еще один чекист, резидент НКВД в Испании Орлов – Лев Фельдбин бежал в США лишь в июле 1938 года. Мастер шпионажа, «посетивший уже в сентябре этого же года там синагогу», тоже не случайно пошел на этот шаг.
Дело в том, что еще 29 апреля 1937 года заместителя наркома НКВД Украины Зиновия Кацнельсона отозвали из Киева и назначили заместителем начальника ГУЛАГа, но арестовали его лишь 17 июля, больше чем через месяц после осуждения Тухачевского и его подельников. Приговор о высшей мере наказания он выслушал 10 марта следующего года. Видимо, это и стало основанием для побега Фельдбина. В своей книге Фельдбин написал, что «о заговоре военных и скором падении Сталина» он узнал от своего родственника заместителя наркома внутренних дел Украины Кацнельсона.
В октябре 1938-го стал невозвращенцем капитан госбезопасности Матус Азарович Штейнберг.
Симптоматично, что предательство «великих нелегалов» началось с банальных краж. Так, «прощаясь» с СССР, Кривицкий-Гинзберг украл несколько десятков тысяч франков, Орлов-Фельдбин прихватил 68 тысяч долларов, Рейсс-Порецкий украл 60 тысяч долларов. По тем временам это были огромные деньги.
Примечательно и то, что именно в период, когда резиденты разведки скатывались на путь предательства, в Советский Союз вернулись из эмиграции писатель Куприн, поэтесса Цветаева и композитор Прокофьев. После возвращения Прокофьев написал свою знаменитую оперу «Ромео и Джульетта», а к 20-летию Октября создал кантату на тексты Маркса, Ленина и Сталина. Как у бежавших, так и у вернувшихся были не только разные взгляды на будущее, но и противоположные оценки происходившего в стране.
Впрочем, для 1937 года вообще характерна противоречивость оценок, и чаще всего эта особенность является следствием неинформированности. Историки сделали все возможное, чтобы, заморочив читающей публике голову, десятилетиями держать ее в неведении относительно действительного развития событий и участия в них конкретных лиц.
В те по-летнему жаркие дни июля 37-го года, когда старейшие чекисты Агранов-Соренсон и Кацнельсон оказались под арестом, из Москвы в республики и края страны отправились комиссары госбезопасности в высоких чинах. Израиль Леплевский стал наркомом внутренних дел на Украине, Борис Берман – в Белоруссии, Генрих Люшков занял пост начальника управления в Дальневосточном крае, откуда и сбежал в Японию!
В этом не было никакого коварства. Репрессии, которые затребовали у ЦК партийные руководители на местах, только начинались. И то, что во главе их вставали профессионалы, комиссары высокого ранга, лишь результат того, что иных кадров у Ежова просто не было. Безусловно, что репрессии осуществляли не только евреи. В Московской области их проводил поляк С.Ф. Реденс, в Ленинградской – латыш Л.Н. Ваковский (Штубис). Однако именно замалчивание роли евреев в репрессивном процессе повлекло за собой необъективность оценок и смещение акцентов в событиях 37-го года.
В тенденциозной литературе вообще чрезмерно преувеличена роль Ежова, как якобы едва ли не единственного инициатора и координатора репрессий. Но так ли уж велика роль «маленького» наркома? Мог ли Ежов лично развернуть и осуществить сотни тысяч («либералы» бездоказательно уверяют – миллионы!) «необоснованных» арестов, обвинений и осуждений? Обладал ли он такой властью и реальной практической возможностью?
Публицисты, неоправданно-гротескно, дважды лепили из «железного наркома» ложный образ. Сначала «героя», а затем «злобного садиста». Однако то, что из Ежова сделали «стрелочника», некоего «козла отпущения», не случайно. За тенью этой плакатно нарисованной в литературе фигуры была умышленно скрыта значительная группа людей, являвшихся непосредственными исполнителями карательных акций.
В том, что процесс, начавшийся с пресечения потенциально опасной деятельности националистов, бывших кулаков и уголовников почти закономерно перешел в чистку партийных и государственных структур, аппарата НКВД и армии, не было особой заслуги Ежова. Кстати, сам «маленький нарком» и не претендовал на эти лавры. Он осознавал, что не дорос до античного героя, очистившего мифические конюшни.
Уже на суде Ежов так подвел итоги своей деятельности: «Я почистил 14 тысяч чекистов... Везде я чистил чекистов. Не чистил их только в Москве, Ленинграде и на Северном Кавказе. Я считал их честными, а на самом деле получилось, что я под своим крылышком укрывал вредителей, шпионов и других мастей врагов народа».
Правда, Б. Соколов «поправляет» Ежова, отметив, что «в действительности в 1937-1938 годах было арестовано 11 407 чекистов ». Впрочем, вряд ли Николай Иванович мог лично «почистить» и 11 тысяч профессионалов. Но даже если допустить такую работоспособность, то очевидно, что у него одного никак не могли бы дойти руки до всех остальных репрессированных в 1937 году. Врагов «чистила» вся страна. Во всех слоях общества находились люди, полагавшие, что нельзя останавливаться на полумерах.
И все-таки главными вдохновителями, организаторами, фактически жрецами репрессивной практики являлись партийные руководители регионов. Среди них находились такие одиозные фигуры, как 1-й секретарь Московского городского и областного комитетов ВКП(б) Хрущев и 1-й секретарь Западно-Сибирского крайкома партии Р.И. Эйхе. Мало им уступали в агрессивности Косиор – генеральный секретарь ЦК КП(б) Украины и первые секретари обкомов партии: Куйбышевского – Постышев, Донецкого – Прамнэк, Азово-Черноморского и Ростовского – Евдокимов, Генеральный секретарь ЦК ВЛКСМ Косарев.
У них уже был опыт, и они взялись за дело с тем же рвением, как и при проведении коллективизации. Инициированная главами верхнего эшелона, возглавлявшими регионы республик, краев и областей, начавшаяся летом 37-го года как профилактическая акция накануне предстоявших выборов первая волна репрессий сразу свернула в сторону.
В России она захватила руководителей местных Советов и рядовых коммунистов. В республиках, где репрессии проводились под лозунгом борьбы с национализмом, к осени в числе арестованных оказались и некоторые секретари парторганизаций. Однако после арестов действительных участников заговора организаторы и исполнители акции уже вошли во вкус. Чистка приобретала инерцию, и теперь под репрессии попали «маленькие люди».
Поэтому на следующий год по стране прокатилась ответная волна. Она смела тех, кто в процессе безусловно необходимой чистки осуществил произвол и беззаконие. Тогда-то на скамью подсудимых сели партийные функционеры и названные Ежовым «14 тысяч» чекистов. На ней оказались также работники прокуратуры и судов, допустившие ситуацию, при которой в сеть репрессий попало много «мелкой рыбы».
В этом разграничении периода репрессий на две составные части заключается ключевой смысл, объясняющий их характер и выделяющий их инициаторов. Одновременно он раскрывает тенденциозность той фальсификаторской реабилитации, на волне которой политический приспособленец Хрущев, с беспардонностью умудренного опытом лицемера, уже после смерти Сталина сделал свой последний карьерный спурт.
Сюжеты истории невозможно переписать заново, их можно только понять. В. Кожинов справедливо указывает, что «объяснение террора 1937 года индивидуальной сталинской психикой – это крайне примитивное занятие, не поднимающееся над уровнем, предназначенным для детей младшего возраста, книжек, объясняющих всякого рода бедствия кознями какого-либо лубочного злодея...».
Примечательно, что с началом «реабилитационной» кампании в печати не появилось абсолютно никакой статистики, поясняющей масштабы и характер репрессивного процесса. Симптоматично и то, что, нагнетая эмоциональную истерию, ее организаторы не называли имен действительных исполнителей акции; ни из сотрудников НКВД, ни из когорты партийных руководителей. Более того, кроме одиозных фигур из числа подельников Тухачевского и десятка партократов, причисленных к жертвам якобы «необоснованных» репрессий, остальные «пострадавшие» оказались за кадром.
Между тем, как очевидно из изложенного выше, уже с 20-х годов все: и руководство государственной безопасности, и пенитенциарная система, включавшая тюрьмы и колонии, и даже охрана вождя почти с арийской тщательностью были сосредоточены в руках людей, говоря словами Киплинга, принадлежавших к «одной крови».
Впрочем, концентрационные лагеря не были ни российским, ни даже немецким изобретением. Впервые их создали во время своей Гражданской войны американцы. Во время англо-бурской войны британцы продолжили эту практику. В России лагеря особого назначения были созданы в сентябре 1918 года, после убийства Урицкого и покушения на Ленина, по постановлению СНК РСФСР «О красном терроре». У их истоков стоят те же фигуры, что и при «расказачивании», – Лейбы Бронштейна (Троцкого) и председателя ВЦИК Якова Свердлова.
В единую систему исправительно-трудовые лагеря были преобразованы в начале 30-х годов. Однако мало кому известно, что одним из организаторов и долгое время руководителем пресловутого ГУЛАГа, этого «государства» заключенных, являлся М.Д. Берман. Сын торговца, разорившегося владельца кирпичного завода, Матвей Берман начал работу в ЧК еще в начале Гражданской войны. Уже в 1930 году он стал заместителем, а с 1932 года начальником Главного управления трудовых лагерей, трудовых поселений и мест заключений ОГПУ и позже – НКВД. Одновременно с 1936 года он заместитель наркома внутренних дел. Может показаться парадоксальным, но бывший начальник ГУЛАГа М. Берман, приговоренный в 1939 году к смертной казни, был реабилитирован уже в 1957 году.
Но еще раньше него, в 1956 году, хрущевские клевреты реабилитировали другого, тоже расстрелянного, всесильного руководителя карательной системы. Израиль Израильевич Плинер происходил из семьи приказчика. В 1933 году он стал помощником, в 1935-м – заместителем, а 21 августа 1937 года – начальником ГУЛАГа.
Таким образом, отметим, что участие евреев в репрессивном конвейере не ограничивалось лишь оперативными и карательными функциями, и попытаемся разобраться, что вообще происходило в ГУЛАГе. Однако не глазами с арестантских нар «обиженного» Солженицына, а ведомые стремлением к осмысленному анализу. Вот лишь несколько фамилий руководителей того ведомства, которое с определенного времени стало нарицательным образом репрессий.
Главное управления лагерей и поселений (ГУЛАГ)
Начальник – Берман Д.М.
Заместитель, а позже начальник – Плинер И.И.
Заместитель, а позже начальник – Раппопорт Я.Д.