Помимо этого проявлял демократичность и в ведении заседаний. Сталин стремился ближе приобщать к руководству правительства заместителей Председателя Совнаркома СССР. В дальнейшем он установил порядок, по которому по очереди некоторые из его заместителей вели заседания бюро Совнаркома. В частности, это поручалось Вознесенскому, Косыгину, Маленкову, Берия».
Переводчик Сталина В. Бережков пишет, что «другим заметным качеством Сталина было его умение слушать. Он вызывал нужных ему людей, как бы случайно затевал разговор и незаметно вытягивал из собеседника все, что тот знал. Он обладал феноменальной памятью, он запоминал всю полученную информацию по конкретному вопросу...».
Это были не праздные, а именно рабочие встречи. Методы управления, применяемые Сталиным, были необычны и объяснялись особенностями того периода, требованием времени и условиями, в которых находилось государство, представлявшее собой как бы огромное предприятие. Слишком много и в предельно короткие сроки следовало решить. Эта деятельность не афишировалась в печати, но она в тех условиях была необходимой системой руководства страной, и без нее многое сложилось бы не так.
Сталин не только мобилизовывал людей, принимавших участие в решении и выполнении государственных задач, общих и конкретных заданий, такой стиль руководства стал для многих людей школой управления. Знаменитый летчик-испытатель М.М. Громов вспоминает: «Сталин сделал поворот в моей жизни. Это был деятель большого государственного диапазона... Имел свойство магически действовать на должностных лиц, вдохновлять их на героические подвиги. Сталин был руководителем, не терпящим в работе шаблонов, обмана, общих фраз, карьеризма и подхалимства.
Надо сказать, что мы были безудержными фанатиками. Удали много, а знаний – мало. Он заставил нас всех мыслить глубоко, нередко предлагая нам посмотреть, что делается в авиации на Западе». Эта оценка сделана после смерти Сталина в период, когда только смелые люди позволяли себе отзываться о нем честно.
Развернув антисталинскую кампанию, Хрущев попросил Маршала Советского Союза К.К. Рокоссовского «написать что-нибудь о Сталине, да почерней, как делали многие в те и последующие годы. Из уст Рокоссовского это прозвучало бы: народный герой, любимец армии, сам пострадал в известные годы...».
Маршал наотрез отказался писать подобную статью, заявив Хрущеву: «Никита Сергеевич, товарищ Сталин для меня святой!». Когда на другой день Константин Константинович приехал на работу, в его кабинете, в его кресле, уже сидел маршал Москаленко. Он предъявил Рокоссовскому решение Политбюро о снятии его с поста заместителя министра, даже не оповестив заранее. Кстати, поведение Хрущева – это тоже стиль руководства.
В отличие от приемов Гитлера и Хрущева встречи у Сталина всегда были деловыми. В тот период, полный своеобразной гонки со временем, вызывая специалистов, он руководствовался не праздным интересом и не человеческим любопытством. Это была его работа, завершавшаяся конкретным решением или постановкой задач, осмысленных им и имевших далеко идущие последствия.
Вспоминая свою первую встречу с вождем, авиаконструктор А. Яковлев писал: «Сталин задал несколько вопросов. Его интересовали состояние и уровень немецкой, английской и французской авиации... Я был поражен его осведомленностью. Он разговаривал как авиационный специалист».
Быть может, одной из самых замечательных черт интеллекта Сталина являлась его способность к очень быстрой реакции, но это не складывалось из спонтанного озарения. Он рационально готовился к таким обсуждениям, изучал проблему и, как исследователь, принимающий окончательное решение, выслушав дополнительную информацию исполнителя, уже уверенно и профессионально формулировал постановку задачи.
О том, что занятие Сталина авиацией было не дилетантским увлечением, а повседневной государственной работой среди других многообразных дел, свидетельствует и выдающийся летчик-испытатель Байдуков: «Сталин имел большие познания в техническом оснащении самолетов. Бывало, соберет профессуру поодиночке, разберется во всех тонкостях. Потом на совещании как начнет пулять тончайшими вопросами, – мы все рты разеваем от удивления».
Все сталинские «мозговые атаки» заканчивались конкретными решениями о производстве того или иного вида вооружения. Практически Сталин выступал в роли, не свойственной обычным болтунам-политикам: он был заказчиком новой техники. Он выполнял роль руководителя оборонной промышленности. К осуществлению таких функций в мировой истории прибегали редкие выдающиеся деятели стран и народов.
Профессионализма, информированности Сталин требовал и от других руководителей. Он был требователен и не давал спуска людям, пренебрегавшим своими обязанностями. Однажды «во время выступления начальника Краснодарского нефтекомбината С.С. Апряткина, – рассказывал в воспоминаниях Н.К. Байбаков, - Сталин спросил его, каковы общие запасы нефти в Краснодарском крае. Апряткин назвал цифры – 160 миллионов тонн. Сталин попросил его «расшифровать» эти запасы пО их категориям. Начальник комбината не помнил точных данных. Сталин изучающе посмотрел на него и укоризненно произнес:
– Хороший хозяин, товарищ Апряткин, должен точно знать свои запасы по их категориям.
Все мы были удивлены конкретной осведомленностью Сталина. А начальник комбината сидел красный от стыда».
В кремлевском кабинете принималось подавляющее большинство решений, касавшихся хозяйственных, научных, оборонных, технических и других вопросов. И хотя поднимаемые темы Сталин предварительно обдумывал, нередко допускалась импровизация, и повестка дня формировалась уже в ходе самого обсуждения. Состав участников подбирался заранее, но в ходе дискуссий, часто выходивших за пределы решаемой проблемы, в нее могли включаться новые лица, в результате чего появлялись принципиально новые решения.
Сам Сталин тщательно готовился к встрече со специалистами, получая необходимую информацию от референтов, работников аппарата и ведомственных аппаратчиков. Но он не рисовался своими знаниями. Он работал.
Впрочем, сами участники встреч в кабинете вождя не всегда улавливали внутреннюю логику сталинской интеллектуальной системы руководства. «Заседания у Сталина, – рассказывал секретарь ЦК П.К. Пономаренко, – нередко проходили без какой-либо заранее объявленной повестки дня, но все поднимавшиеся на них вопросы продумывались очень тщательно, вплоть до мелочей.
...Идти к Сталину с докладом неподготовленным, без знания сути дела было весьма рискованным и опрометчивым шагом со всеми вытекавшими отсюда последствиями. Но это не означает, что атмосфера во время заседаний с участием Сталина или встреч с ним была какой-то напряженной, гнетущей. Отнюдь. Имели место дискуссии и даже острые споры, хотя за ним всегда было последнее слово».
В практической деятельности он блестяще использовал свою природную одаренность. Нарком вооружения Устинов вспоминал: «Обладая богатейшей, чрезвычайно цепкой и емкой памятью, И.В. Сталин в деталях помнил все, что было связано с обсуждением, и никаких отступлений от существа выработанных решений или оценок не допускал. Он поименно знал практически всех руководителей экономики и Вооруженных сил, вплоть до директоров заводов и командиров дивизий, помнил наиболее существенные данные, характеризующие как их лично, так и положение дел на доверенных им участках. У него был аналитический ум, способный выкристаллизовывать из огромной массы данных, сведений, фактов самое главное, существенное».
В организаторской манере Сталина нет места суетливости, пустопорожней болтовне, рисовке или стремления произвести дешевый эффект. По словам А.А. Громыко, Сталин «в редких случаях повышал голос. Он вообще говорил тихо, ровно, как бы приглушенно. Впрочем, там, где он беседовал или выступал, стояла абсолютная тишина, сколько бы людей ни присутствовало. Это помогало ему быть самим собой».
Жуков, часто встречавшийся с ним в годы войны, так описывал свое восприятие вождя: «Невысокого роста и непримечательный с виду, И.В. Сталин производил сильное впечатление. Лишенный позерства, он подкупал собеседника простотой общения. Свободная манера разговора, способность четко формулировать мысль, природный аналитический ум, большая эрудиция и редкая память даже очень искушенных и значительных людей заставляли во время беседы с И.В. Сталиным внутренне собраться и быть начеку».
Он действительно всегда оставался самим собой. При этом он воспринимался по-разному. «Сталин был весьма проницательным, – отмечал Чадаев. – Хотя он долго не всматривался в находящегося перед ним человека, но он сразу как бы охватывал его всего. Он не переносил верхоглядства, неискренности и «виляния». При обнаружении подобного выражение лица Сталина мгновенно изменялось. Наружу прорывались презрение и гнев». А. Рыбин, телохранитель вождя, свидетельствовал, что он «любил пошутить. Не терпел соглашателей; угодников. Узнав его характер, я нередко вступал с ним в дискуссии. Сталин иногда задумчиво говорил: «Может, вы и правы. Я подумаю».
Есть множество свидетельств, подчеркивающих, что каждая встреча с ним оставляла у людей неизгладимое впечатление. Это была своеобразная магия неординарной личности, усиливаемая ощущением сопричастности присутствовавших к решению важнейших задач в управлении страной.
Ю.В. Емельянов пишет, что Сталин как дирижер оркестра «удерживал внимание участников совещания на главной теме. Только вместо дирижерской палочки он держал в руках трубку, коробку папирос, или записную книжку, или карандаши». Емельянов приводит воспоминания своего отца, многократно участвовавшего в совещаниях в Кремле по вопросам обороны: «В одной руке у него был блокнот, а в другой карандаш. Он курил хорошо знакомую короткую трубочку... Вот он выбил из трубочки пепел. Поднес ближе к глазам и заглянул в нее. Затем из стоящей на столе коробки папирос «Герцеговина флор» вынул сразу две папиросы и сломал их. Пустую папиросную бумагу положил на стол около коробки с папиросами. Примял большим пальцем табак в трубочке. Медленно вновь подошел к столу, взял коробку со спичками и чиркнул».
Эту почти гипнотическую манеру использования предметов, замеченную во время встречи Сталина с писателями 19 октября 1932 года, отмечает и критик К. Зелинский: «Когда Сталин говорит, он играет перламутровым перочинным ножичком, висящим на часовой цепочке под френчем... Сталин, что никак не передано в его изображениях, очень подвижен... Сталин поражает своей боевой снаряженностью. Чуть что, он тотчас ловит мысль, могущую оспорить или пресечь его мысль, и парирует ее. Он очень чуток к возражениям и вообще странно внимателен ко всему, что говорится вокруг него. Кажется, он слушает или забыл. Нет... он все поймал на радиостанцию своего мозга, работающую на всех волнах. Ответ готов тотчас, в лоб, напрямик, да или нет... Он всегда готов к бою».
На этих своеобразных советах ярчайших умов государства царила деловая обстановка, где каждое мнение не остается без внимания, сам Сталин самым тщательным образом выслушивал докладчиков и скрупулезно вникал в проблему.
Ставший в 60-70-е годы министром иностранных дел СССР А.А. Громыко вспоминал: «Очень часто на заседаниях с небольшим числом участников, на которых иногда присутствовали также товарищи, вызванные на доклад, Сталин медленно расхаживал по кабинету. Ходил и одновременно слушал выступающих или высказывал свои мысли. Проходил несколько шагов, приостанавливался, глядел на докладчика, на присутствующих, иногда приближался к ним, пытаясь уловить их реакцию, и опять принимался ходить.
...Когда Сталин говорил сидя, он мог слегка менять положение, наклоняясь то в одну, то в другую сторону, иногда мог легким движением руки подчеркнуть мысль, которую хотел выделить, хотя в целом на жесты был очень скуп».
Председатель Госплана СССР Байбаков считал, что на совещаниях Сталин «проницательно приглядывался к людям, к тому, кто как себя держит, как отвечает на вопросы. Чувствовалось, что все это его интересовало, и люди раскрывались перед ним именно через их заинтересованность делом». Сталин не изображал собственную заинтересованность, он искренне вникал в тему и осмысливал содержание обсуждения.
Он не скрывал своей заинтересованности мнением собеседника, но его собственная реакция на сказанное сохраняла при этом таинственность. Его великолепное умение слушать оппонента поражало собеседников, которым порой казалось, что он читал чужие мысли.
Громыко обращает внимание на мимику вождя: «Глядя на Сталина, когда он высказывал свои мысли, я всегда отмечал про себя, что у него говорит даже лицо. Особенно выразительными были глаза, он их временами прищуривал. Это делало его взгляд острее. Но этот взгляд таил в себе тысячу загадок... Сталин имел обыкновение, выступая, скажем, с упреком по адресу того или иного зарубежного деятеля или в полемике с ним, смотреть на него пристально, не отводя глаз в течение какого-то времени. И надо сказать, объект его внимания чувствовал себя в эти минуты неуютно. Шипы этого взгляда пронизывали».
Сталин не спешил навязать свои выводы и впечатления. Он ждал реакции других участников обсуждения, и в этом была осмысленная логика: он не хотел предопределять окончательную точку зрения, подавлять мнения других участников действия.
Внимательно выслушав докладчика, Сталин, отмечает Громыко, «направлялся к столу, садился на место председательствующего. Присаживался на несколько минут... Наступала пауза. Это значит, он ожидал, какое впечатление на участников произведет то, о чем идет речь. Либо сам спрашивал: «Что вы думаете?». Присутствующие обычно высказывались кратко, стараясь по возможности избегать лишних слов. Сталин внимательно слушал. По ходу выступлений, замечаний участников он подавал реплики».
Эти реплики всегда были тщательно взвешенными. «Что бросалось в глаза при первом взгляде на Сталина? Где бы ни доводилось его видеть, прежде всего обращало на себя внимание, что он человек мысли. Я никогда не замечал, чтобы сказанное им не выражало его определенного отношения к обсуждаемому вопросу».
Беседы в присутствии Сталина – это разговор профессионалов; не праздный обмен информацией, а деловое содружество, требующее предельной собранности для решения проблемы. «Чтобы говорить со Сталиным, – отмечает Н.К. Байбаков, – нужно было отлично знать свой предмет, быть предельно конкретным и самому иметь свое определенное мнение. Своими вопросами он как бы подталкивал к тому, чтобы собеседник сам во всей полноте раскрывал суть вопроса».
После первого своего выступления в присутствии Сталина, рассказывал Байбаков, вождь обратил к нему вопросы: «Какое конкретное оборудование вам нужно?.. Какие организационные усовершенствования намерены ввести? Что более всего сдерживает скорейший успех дела?»
Деловитость в работе вождя, рациональность его стиля работы Громыко подтверждает таким воспоминанием: «Вводных слов, длинных предложений или ничего не выражающих заявлений он не любил. Его тяготило, если кто-либо говорил многословно, и было невозможно уловить мысль, понять, чего же человек хочет. В то же время Сталин мог терпимо, более того, снисходительно относиться к людям, которые из-за своего уровня развития испытывали трудности в том, чтобы четко сформулировать мысль». Байбаков отмечает: «Сталин... умел выявлять то, что истинно думают его собеседники, не терпел общих и громких фраз».
Он действительно не терпел общих фраз, пустопорожней болтовни. XIX съезд ВКП(б) открылся 10 марта 1939 года. Прибывшие со всех концов страны делегаты в праздничном настроении входили в Большой Кремлевский дворец. С докладом выступал Сталин. Шел к концу третий день работы, когда очередной выступавший, говоривший «какими-то слащавыми, липкими фразами», льстиво обращенными в адрес Сталина, привлек внимание вождя. Он встал из-за стола и, подавшись всем корпусом вперед, стал внимательно вслушиваться в выступление делегата.
Зал притих. Все поняли, что что-то произойдет. И действительно, Сталин раздраженно махнул рукой в сторону трибуны и вышел из зала. Он не любил и подхалимских славословий в свой адрес. Теперь выступавшего уже никто не слушал.
Присутствовавший на съезде Н.М. Пегов, являвшийся тогда первым секретарем Приморского крайкома ВКП(б), вспоминал, что уже через несколько минут после этого эпизода его «вытащил» из зала помощник Сталина Поскребышев. Проведя Пегова в комнату, расположенную рядом с президиумом, он открыл внутреннюю дверь. Войдя, Пегов увидел идущего навстречу Сталина. Тот подошел, протянул руку приглашенному и спросил: «Как вы живете?».
Секретарь крайкома, встретившийся со Сталиным впервые, был взволнован и не сразу сообразил, что тот спрашивает о жизни на Дальнем Востоке. Быстро овладев собой, Пегов стал рассказывать о делах дальневосточников. Сталин интересовался людьми, но неожиданно задал вопрос: «Какие возможности имеются в крае для расширения посевных площадей под овощи и картофель?».
Рассказав о выращивании этих культур в районе, расположенном севернее Владивостока, секретарь крайкома посетовал, что эта территория отделена от края Сихотэ-Алиньским хребтом, так что перевозки осуществляются только морем, с множеством перевалок.
– А почему вы не пользуетесь дорогой, которая идет ущельем в горах Сихотэ-Алиня, – спросил Сталин. – Дорога эта похуже шоссейной, но лучше проселочной. В ущелье течет много речушек, которые пересекают дорогу. Мостики на них годами не ремонтировались и, скорее всего, разбиты, размыты. Отремонтируйте их и возите на здоровье урожай Ольгинского района.
Автор воспоминаний признается, что он об этой дороге ничего не знал. Но он пообещал Сталину, что, вернувшись в край, отремонтирует дорогу. Дорогу действительно освоили, и она использовалась позже не только для перевозки овощей и картофеля.
В эти дни съезда, последнего перед приближавшейся войной, решилась судьба «любимца» Ягоды и бывшего заместителя Ежова М. Фриновского, занимавшего теперь пост народного комиссара Военно-морского флота СССР. Адмирал Н.Г. Кузнецов вспоминал, что в один из последних дней работы съезда Молотов обратился к нему с вопросом, собирается ли он выступать.
Командующий Тихоокеанским флотом ответил отрицательно, сказав, что он ждет выступления своего наркома.
– Может быть, он не собирается... советую вам подумать, – загадочно посоветовал Молотов.
Кузнецов пишет: «В наркомате была какая-то странная атмосфера. М.П. Фриновский присутствовал на съезде. Я видел его из президиума, он сидел в одиннадцатом или двенадцатом ряду, но в наркомате не показывался. Уже поползли слухи, что его скоро освободят. Все текущие дела решал первый заместитель наркома П.И. Смирнов-Светловский».