Давая возможность свободному развитию дискуссии во время обсуждения вопроса, Сталин обычно завершал ее сам. «Мы, – отмечал Байбаков, – участники кремлевских совещаний, утверждались в уверенности: Сталин в любом сложном деле знает, что предпринять. Никогда, ни разу не принимал он пустых и расплывчатых решений. Это происходило лишь после того, как все аспекты обсуждаемой проблемы были досконально разобраны и все сомнения были устранены. Только тогда, когда Сталин окончательно убеждался, что нужное решение найдено и оно реально выполнимо, он твердо подытоживал: «Итак, я утверждаю».
Характерной особенностью личной системы Сталина было отсутствие бюрократизма – этого извечного врага работы любого аппарата. Уже в конце войны, объявив Байбакову о назначении его наркомом нефтяной промышленности, Сталин тут же попросил сообщить, что необходимо для развития отрасли. Байбаков «решился тут же изложить все свои наиболее принципиальные соображения о путях развития нефтяной промышленности. Сталин слушал вдумчиво-сосредоточенно. «Хорошо! – наконец сказал он. – Вы изложите эти конкретные требования в письменной форме, я скажу Берия».
Он сразу же взял трубку телефона и позвонил Берия, который как первый заместитель председателя Совнаркома курировал топливные отрасли. «Лаврентий, вот здесь товарищ Байбаков. Все, что он просит, ты ему дай». В процессе дальнейшего разговора Байбаков «предложил Сталину, назвав конкретные оборонные заводы, перевести их на выпуск буровых станков и другого нефтяного оборудования для промыслов. Сталин тут же через Поскребышева (секретаря Сталина. – К. Р.) отдал необходимые и важные распоряжения». Байбаков отмечал: «Наша отрасль вскоре получила все – и материалы, и оборудование, и толковых строителей».
Но, пожалуй, самой сильной чертой сталинской системы был «постоянный и дотошный контроль за выполнением принятых решений. Весь управленческий аппарат страны строил свой трудовой день в соответствии с рабочим режимом Сталина, который мог и днем и вечером, и среди ночи потребовать отчета о выполнении плановых заданий или справки по тем или иным вопросам отрасли.
«Конечно, – признавался Байбаков, – работать с ним было непросто и нелегко; работать приходилось в зоне повышенной ответственности: Сталин от каждого требовал глубокого знания своего дела, конкретности. Он всегда проникал в самую суть исследуемой проблемы, обладая при этом какой-то мистической (не побоюсь этого слова) способностью чувствовать и находить наиболее слабые и уязвимые места в позиции собеседника.
Было очень трудно понимать, что ты почти безоружен перед его сжатыми до самой сути доводами. Мы знали, какую огромную власть он держал в руках, но сколько власти, столько и тяжелой ноши. И мы все – от Сталина до простого шахтера – несли эту ношу, непомерную и гордую, каждый по своим силам».
Управляющий делами Совнаркома Я.Е. Чадаев размышлял: «Почему так беспрекословно покоряются его воле и желаниям миллионы людей? Почему эти неторопливые слова так бурно и сильно впечатляют слушателей, вызывая у них прилив огромной энергии и подъема?
...Выступление Сталина было всегда событием. Его выступления всегда ждали. А когда он говорил, все слушали его внимательно, с захватывающим интересом, чуть ли не с благоговением. Его речи не были насыщены набором красивых оборотов и фраз, но это были речи, которые зажигали слушателей, зажигали их сознательно и разумно действовать так, и идти туда, и решать задачи так, как начертала партия. Он всегда оставался сдержанным в словах, но эти слова были простыми, честными, понятными. Они содержали такую большую логику, глубину, огромную внутреннюю правду, что их трудно было не понять, не подчиниться, не выполнить их. Сталин непроизвольно привязывал к себе содержанием своих речей...».
Чадаев приходит к выводу, что «его сила была в положительном влиянии на окружающих, в безусловном доверии, которое он вселял, в твердости его характера. Он проявлял непререкаемую волю в делах, заставляя людей верить в его талант, мудрость, силу, вселяя в них энтузиазм и пафос борьбы... Видимо, сила этого воздействия состояла в том, что Сталин был уверен в правильности, верности своих слов, в ясности своих мыслей, безошибочности выдвигаемых им предложений, и его уверенность охватывала и завоевывала массы... Хотелось делать именно так, как говорил Сталин, не сомневаясь, с полной ответственностью выполнять все его указания и распоряжения».
И все же, при очевидной убедительности приведенных мнений, личностный портрет Сталина будет неполным, если хотя бы бегло не коснуться других сторон его характера. Уже упомянутый Лион Фейхтвангер, под впечатлением встреч с вождем в 1937 году, пишет: «... Сталин, в противоположность другим стоящим у власти лицам, исключительно скромен. Он не присвоил себе никакого громкого титула и называет себя просто Секретарем Центрального Комитета. В общественных местах он показывается только тогда, когда это крайне необходимо; так, например, он не присутствовал на большой демонстрации, которую проводила Москва на Красной площади, памятуя принятие Конституции, которую народ назвал его именем. Очень немногое из его личной жизни становится известным общественности».
Писатель приводит услышанные в Москве рассказы, рисующие, «как близко он принимает к сердцу судьбу каждого отдельного человека, например, он послал в Центральную Азию аэроплан с лекарствами, чтобы спасти умирающего ребенка, которого иначе не удалось бы спасти, или как он буквально насильно заставил одного чересчур скромного писателя, не заботящегося о себе, переехать в приличную, просторную квартиру... О частной жизни Сталина, о его семье, привычках ничего точно не известно...
Когда его приветствуют в публичных местах, он всегда стремится подчеркнуть, что это приветствие относится исключительно к проводимой им политике, а не лично к нему. Когда, например, съезд постановил принять предложенную и окончательно отредактированную Сталиным Конституцию и устроил ему бурную овацию, он аплодировал вместе со всеми, чтобы показать, что он принимает эту овацию не как признательность ему, а как признательность его политике».
Действительно, личная жизнь вождя не афишировалась. Ее наблюдали лишь немногие, но некоторые свидетельства сохранились. После самоубийства жены Сталин сменил квартиру. Он поселился в бельэтаже здания Сената. Домой он приходил только обедать в шесть-семь часов вечера, а затем уезжал на ближнюю дачу в Кунцево. Уходя поздно ночью, он заходил поцеловать спящую дочь. Во время обеда он расспрашивал детей об учебе, потом иногда смотрел тетради и проверял оценки.
Кремлевская квартира выходила окнами на Арсенал. В центре столовой размещался стол на двенадцать персон, накрытый белоснежной скатертью. Слева вдоль стены стоял старинный резной большой буфет с наборами посуды. Прямо напротив дверей, между окнами была расположена тахта, а справа от нее, у стены, книжный шкаф и дверь в другие комнаты.
К его приходу накрывали стол, но даже при большом количестве гостей застолье проходило без официантов. Обслуживающая его женщина только приносила еду. Первые блюда стояли на отдельном столике, рядом тарелки. Он подходил, снимал крышку и словно для себя комментировал: «Здесь харчо... А тут уха... Здесь щи... Нальем щей». Наполнив тарелку, он осторожно нес ее к столу. Этот ритуал самообслуживания повторяли гости. Пили за столом умеренно. Сам Сталин выпивал рюмку-две кавказского вина.
Молодой генерал Генштаба С.М. Штеменко вспоминал, что, обратив внимание на запотевший графин, из которого Сталин доливал содержимое в бокал с сухим вином, он решил, что там водка и, во время отсутствия хозяина, наполнил свою рюмку. Вернувшийся в этот момент Сталин заметил эту хитрость, и когда после очередного тоста генерал выпил, он наклонился к Штеменко и тихонько с явной иронией спросил: «Ну, как, – крепкая?». Генерал смутился – в рюмке оказалась ледяная вода.
Обед заканчивался традиционным чаем; воду наливали из самовара. Разговор за столом обычно был сугубо деловым либо затрагивал различные темы от политических и международных до литературных и театральных. Ночевать Сталин неизменно уезжал на Ближнюю дачу. Его черный американский «Паккард» с бронированным кузовом и пуленепробиваемыми стеклами сопровождали две машины с охраной.
Двухэтажный дом дачи (второй этаж возвели в 1948 году) располагался в лесу близ селения Кунцево. Дача была окружена забором из досок, без колючей проволоки. Главный дом находился справа от ворот, и к нему вела асфальтированная дорога, а на крыше, до сооружения второго этажа, располагался солярий. Сталин не любил входить в дом через парадные двери. Там порой без необходимости толпились люди, и поэтому машина подвозила его вплотную к небольшой задней двери.
Сразу за парадным входом начиналась облицованная светлым дубом прихожая. Прямо был вход в большой зал с длинным столом, а справа – дверь, ведущая в кабинет. Второй этаж, предназначавшийся для гостей, практически был нежилым. Обстановка в доме была по-спартански простой: «книги и несколько портретов, мебель простая, самая необходимая.
«Единственный комфорт, – отмечала в дневнике летом 1935 года М. Сванидзе, – это диваны, их всегда у него по несколько в каждой комнате, разных форм, а иногда и цветов». Пожалуй, еще предметами «роскоши» был камин в углу центральной комнаты, – Сталин «всегда любил зимний огонь». Позже в комнате появился расстеленный во весь зал персидский ковер ручной работы.
Сам хозяин свободное время проводил в большой комнате, а иногда работал в кабинете. Рабочий кабинет Сталина представлял собой двадцатиметровый зал с массивным овальным столом хозяина и придвинутым к нему перпендикулярно прямоугольным столом. У стены стоял диван и четыре стула с высокими спинками.
Но по существу он жил в одной центральной комнате, которая служила ему всем. На диване он спал (ему стелили там постель). Рядом у стены был столик с телефонами, а на обеденном столе он размещал газеты и книги; здесь же, на краю, ему накрывали ужин-обед. У противоположной окнам стены стоял буфет с посудой и медикаментами в одном из отделений. Телефона было три: черный – обыкновенный, белый – вертушка и цвета слоновой кости – высокочастотный.
Слева от гостиной овальный зал заседаний с большим количеством двустворчатых окон и тяжелыми гардинами. Дверь рядом со входом в зал заседаний вела в квадратную спальню с двумя окнами. Белые «учережденческие» шторы. Слева от входа высокая кровать с деревянными спинками, застеленная покрывалом, с подушками, накрытыми крахмальной накидкой. Против кровати платяной, а чуть дальше, у этой же стены, книжные шкафы. Перед окнами покрытый черным лаком рояль, который, как говорили, прежде принадлежал А.А. Жданову.
По периметру дом окружали три террасы, одна из них была застекленной. Зимой, накрывшись пледом, Сталин иногда спал на террасе. В последние годы жизни он облюбовал маленькую западную терраску. Она выходила прямо в сад с цветущими вишнями и сюда падали последние лучи заходящего солнца.
Сад вокруг дома был его развлечением. Правда, землю он не копал, но иногда подстригал кусты и деревья. В саду – бывшем культивированном лесу – росли яблони и вишни. В пору цветения он любил прогуливаться среди деревьев или наблюдать период созревания плодов. На территории сада и в лесу со скошенной травой, окружавшем дом, в разных местах были сооружены беседки с навесами и без них, а то и просто деревянный настил со столиком, плетеной лежанкой или шезлонгом. Летом свободное время он проводил в парке. Сюда ему приносили «бумаги, газеты и чай». В отдалении от дома располагалась кухня и небольшая баня с «каменкой», где в примыкавшей к ней комнате поместили бильярдный стол.
Конечно, Сталин недостаточно уделял внимания детям. На это у него просто не было времени. Очевидно, что большую часть любви он отдавал дочери. Он был нежен с ней, баловал, любил играть и называл Сетанкой, как она произносила в раннем детстве свое имя. С дочерью у него сложилась игра, в которой он называл ее «хозяйкой», а себя «Секретаришка Сетанки-хозяйки бедняк И. Сталин».
Девчушка охотно включилась в эту игру и писала отцу печатными буквами «приказы»: «21 октября 1934 г. Тов. И.В. Сталину секретарю № 1. Приказ № 4. Приказываю тебе взять меня с собой. Подпись Сетанка-хозяйка. Печать». Или: «Приказываю тебе позволить мне пойти в кино, а ты закажи фильм «Чапаев» и какую-нибудь американскую комедию» – 28 октября 1934 года». Он подписывался под «приказами»: «Слушаюсь», «Покоряюсь», «Согласен» или «Будет исполнено. И. Сталин».
Он тоже пишет ровными печатными буквами в одном из писем шестилетней дочери, отдыхавшей на юге: «Сетанке-хозяйке. Ты, наверное, забыла папку. Потому-то и не пишешь ему. Как твое здоровье? Не хвораешь ли? Как проводишь время? Лельку не встречала? (Лелька – тоже выдуманная идеально-послушная девочка из игры, которую Сталин ставил дочери в пример. – К. Р.) Куклы живы? Я думал, что скоро пришлешь приказ, а приказа нет как нет. Нехорошо. Ты обижаешь папку. Ну, целую. Жду твоего письма. Папка».
Внучка Горького М. Пешкова вспоминала, что впервые увидела дочь Сталина в 1934 году на даче своего деда в Горках. Ее привез туда Сталин. Девочки были ровесницами и их хотели подружить, и вскоре М. Пешкову отвезли в гости на сталинскую дачу в Зубалово.
«Первое впечатление, – вспоминала она, – встречает меня няня Светланы, ведет наверх, в комнате девочка сидит и ножницами режет что-то черное. «Что это?» – спрашиваю. – «Мамино платье. С бисером. Кукле перешиваю». У нее не было матери, у меня недавно умер отец. Мы заплакали».
Сталин очень любил дочь. На одном из ее уже подростковых посланий 11 октября 1940 года, которое она начала словами: «Дорогой мой папочка!..», он написал: «Моей воробушке. Читал с удовольствием. Папочка».
Жизнь Светланы Аллилуевой не сложилась. И не потому, что жизнь ее отца после смерти была подвергнута клеветническому поруганию. В его дочери преобладал характер матери, но ее подвело другое. Еще в ранней юности ее буквально стали осаждать ухажеры, руководствующиеся очевидными целями. Первым на совращение дочери главы государства устремился Люся. Такую игривую кличку в богемной среде носил соавтор сценариев к известным кинофильмам еврей А. Каплер. Это было в переломном 1942 году войны. По словам Аллилуевой, «он давал мне «взрослые» книги о любви, совершенно уверенный, что я их пойму».
Этот почти сорокалетний, рано располневший мужчина стал показывать шестнадцатилетней школьнице (на спецпросмотрах для двоих) заграничные фильмы с «эротическим уклоном». Кстати, дочь вождя не отличалась женским обаянием и, по собственному ее определению, «была смешным цыпленком».
Похоже, что Светлана, даже под старость, не поняла причины «любви» к ней Люси. Более того, она обиделась, когда узнавший об этой истории отец «не мог больше сдерживаться: «Идет такая война, а она занята...» – «Нет, нет, нет, – повторяла стоявшая в углу няня Светланы, отмахивалась от чего-то страшного своей пухлой рукой, – нет, нет, нет». – «Как так – нет?! Как так нет, я все знаю!» – возмущался Сталин и, обращаясь к дочери, объяснил: «У него кругом бабы, дура!» Люсю от школьницы «изолировали» и послали в Воркуту, где он работал пять лет... – в театре...
Великовозрастного ухажера сменил не менее расчетливый еврей Г.И. Мороз. Сталин пытался вразумить дочь: «Слишком он расчетлив, твой молодой человек...» – говорил он ей. – «Смотри-ка, на фронте ведь страшно, там стреляют, а он, видишь, в тылу окопался...».
Но на этот раз Сталин не стал препятствовать дочери. «Любовь» увенчалась браком, и вскоре Светланину квартиру заполнили родственники мужа, докучавшие просьбами и требованиями... В итоге отношения между супругами стали осложняться и закончились разводом... Кстати, позже, уже в 45-летнем возрасте, первый муж С. Аллилуевой (правда, безуспешно) пытался жениться на дочери А. Громыко.
Пожалуй, можно привести и еще одну, почти анекдотичную историю, касающуюся сына Сталина Василия, изложенную А. Сергеевым. В ту же осень 1942 года, когда летчик Василий Сталин сошелся с Ниной Орловой, женой кинооператора Р. Кармена, тоже еврея, Кармен написал письмо. Сталину его передал бывший тесть кинооператора Миня Израилевич Ярославский. Сергеев рассказывал, что Стал ин вызвал Генерального прокурора и дал указания насчет своего сына: «Судить мерзавца по закону!». Главный законник страны вызвал Василия:
– У вас живет жена Кармена?
– Живет.
– А почему она у вас живет?
– Сам не знаю.
– Почему вы ее не отпускаете?
– Так пусть уходит, пожалуйста.
Когда отцу доложили об этом разговоре, он покачал головой, приговаривая: «Вот подлец! Вот подлец!». И синим карандашом была продавлена такая резолюция:
«1. Эту дуру вернуть Кармену. 2. Полковника Сталина посадить на 15 суток строгого ареста».
Конечно, отношения Сталина с советскими евреями касались не только казусов с его детьми. Хотя, может быть, они и подталкивали к определенным выводам. В. Успенский пишет, что во время войны на пленуме ЦК Сталин сказал: «Некоторые товарищи еврейского происхождения думают, что война ведется за спасение еврейской нации. Эти товарищи ошибаются. Великая Отечественная война ведется за спасение, свободу и независимость нашей Родины во главе с великим русским народом».
Большое видится на расстоянии. Если взглянуть на события последнего предвоенного десятилетия в Советском Союзе с позиции XXI века, отстранившись от мелочности оценок и психологических пристрастий людей предшествовавшего века, то следует признать, что к 1934 году, к моменту завершения коллективизации, в стране исчезли идеологические предпосылки для политической борьбы.
У любого объективного современника Сталина, исповедующего патриотизм и любовь к своей Родине, не могло быть к нему претензий, как и сомнений с целью отрицания правильности выбора пути и хозяйственно-политических методов, которыми осуществлялось строительство и укрепление государства. Историческую правильность его действий подтвердили результаты Второй мировой войны...
Именно в начале 30-х годов в стране была создана база мощной современной индустрии, а колхозный строй гарантировал независимость государства от опасности голода, связанного с природными катаклизмами и конъюнктурой рынка. В стране исчез вечный бич капитализма (даже с «человеческим лицом»...) – безработица.