- Стой! Стой!.. Куда, сволочь?.. - хрипел Подуст и размахивал руками.
Уклоняясь от его ударов, я метался из одного угла в другой, я уже прямо ползал по полу. Горячие соленые слезы лились по лицу, застилали мне глаза. Еще немного, и я, совсем обессилев, грохнулся бы на пол. Но в эту минуту я услышал за спиной голос директора гимназии.
- Где он? - спросил директор, опираясь на буковую палку с серебряными монограммами.
- Вот, полюбуйтесь! - сказал бледный Подуст, тыча в меня пальцем и быстро застегивая мундир.
- Вы тоже хороши! - крикнул директор и подошел вплотную к Подусту. - Я же приказывал вам проверить программу... А вы... Это же позор, позор, вы понимаете? Так оскорбить наших союзников! Так оскорбить католическую церковь!
Прислушиваясь к словам директора, я решил, что меня бить не будут. Мне даже стало радостно, что из-за меня попало Подусту. "Так тебе и надо, черт очкастый, чтоб не дрался!" Но только я подумал это, утирая грязной ладонью слезы, как директор схватил меня за воротник и, повернув свою руку так, что воротник сразу стал меня душить, закричал:
- Мерзавец! Понимаешь, что ты обесславил нашу гимназию? Да еще в такой день! Об этом доложат Пилсудскому. О боже, боже! Понимаешь ты это или нет, байстрюк?
А что я мог сказать директору, когда я ничего не понимал?
Если я, допустим, сделал ошибку, так зачем же драться?
Я думал: "Кричи, кричи, а я буду молчать".
И молчал.
Директор оглянулся. Со всех сторон, из окон и дверей этой размалеванной под украинскую хату декорации, вытянув длинные худые шеи, глядели на нас перемазанные гримом запорожцы. Одни уже сняли усы и парики, другие еще были в париках.
Вдруг из зала приоткрыли занавес. Оттуда выглянул гимназист-распорядитель и с испугом прошептал:
- Пане директор, вас требуют!
Прокопович вздрогнул и, схватив меня за шиворот, приказал:
- Будешь извиняться! - и сразу же потащил к лесенке, ведущей в зал.
- Куда?.. Я не хочу... Пустите, пане директор... Пустите! Я же ничего не сделал...
- Ах ты злыдня... Ты еще издеваешься?.. Ты ничего не сделал? Да? выкрикнул директор и сразу потянул меня за собой так, что я упал на колени и проехал на карачках по скользкому паркету несколько шагов.
Но даже извиниться мне не пришлось.
Не успел директор подтащить меня к ложе, как оттуда, звеня шпорами, спустился пилсудчик с черными бакенбардами. Следом за ним двинулись к нам Петлюра и его свита.
- Кто тебя научил, лайдак? - в упор выкрикнул офицер с бакенбардами.
Директор отпустил меня, и теперь я стоял свободный...
- Пся крев! Кто научил, я пытам? - снова повторил пилсудчик. От него сильно пахло табаком и духами.
- Никто, - ответил я, оглядываясь и думая, как бы удрать.
- Як то никто? Кто научил, мув! Ну? - И офицер поднял над моей головой кулак.
Я съежился. Еще сильнее заныла щека. Я вспомнил, как меня бил Подуст, как не дал он мне дочитать стихи Шевченко, и, всхлипывая, выпалил:
- Подуст научил!
- А-а, Подуст! Кто то таки ест Подуст? - Офицер пристально посмотрел на директора.
- Прошу прощения. Подуст - это наш преподаватель, вот он, кстати, здесь! - ответил директор, показывая на Георгия Авдеевича.
- Вы?
Пилсудчик сразу направился к Подусту.
- Это неправда! - застонал Подуст и попятился. - Это наглая клевета... Я не проходил с ними Шевченко... У них был недопущенный теперь в гимназию Лазарев. Возможно, это он...
- Що ж вы брешете, пане учитель! Вы ж мне наказували, щоб... всхлипывая, закричал я, но тут рядом с офицером появился ксендз.
- Пшепрашам! - не обращая на меня внимания, сказал он тихо Подусту. Пан его не учил. Я то розумем. Але ж як пан допустил его читать вирши тэго святотатца? Тэго одвечнэго врога косцьолу польскего и Ватикану?
- Я думал... - забормотал Подуст, - я думал, он "Садок вишневый" прочтет...
- "Думали, думали!.." - во весь голос закричал офицер, и щеки его налились кровью. - Чего вы нам морочите головы! То есть большевистска пропаганда... от цо! - И, обращаясь к директору, он со злостью добавил: Прошу убедиться, портрет этого разбойника у вас на главном месте висит. Он научит ваших гимназистов, как убивать людей на большой дороге.
И все, кто был вокруг, задрали головы и стали смотреть под потолок, туда, где в тяжелой золоченой раме, покрытой вышитым украинским полотенцем, висел нарядный портрет Тараса Шевченко. Сердитый, большелобый, в распахнутом овчинном тулупе, в теплой смушковой шапке, нахмурив брови, он смотрел с портрета прямо на нас.
Петлюра, желая угодить пилсудчикам, шагнул к директору и резко, словно совершенно незнакомому человеку, крикнул ему, указывая на портрет:
- Снять!
И в ту же минуту несколько скаутов, обгоняя друг друга, бросились к стене. Первый из них с шумом придвинул к ней высокую лакированную парту. Кто-то взгромоздил на парту длинную скамейку. Сразу же на эту скамейку полез черноволосый распорядитель.
Поймав золоченую раму портрета, он изо всей силы дернул портрет вниз.
С треском лопнула веревка.
Как только портрет Шевченко стукнулся о край парты, его мигом схватили два скаута и поволокли в темный коридор.
На желтой стене зала, под лепными карнизами, торчал теперь только один большой крюк, и возле него колыхалась запорошенная пылью, потревоженная паутина.
- А с ним как быть? - показывая на меня, тихо спросил у офицера с бакенбардами директор Прокопович.
- С ним? - Пилсудчик презрительно пожал плечами. - Ну, если пан директор и сейчас нуждается в советниках, тогда мне только остается пожалеть ваших учеников!
Прокопович вздрогнул и залился краской. Он суетливо посмотрел на Подуста. Рядом с Подустом стоял, ухмыляясь, Кулибаба.
Прокопович поманил его палкой. Кулибаба, придерживая тесак, мигом подлетел к директору и козырнул на ходу Петлюре. Кивая на меня, директор приказал Кулибабе:
- До карцеру! И не выпускать до моего распоряжения! А вы, - сказал он перепуганному Подусту, - продолжайте вечер. Завтра поговорим.