- Внизу, в свидетельской, дожидается гражданин Блажко. Приведите его сюда! - попросила часового девушка.
Красноармеец, стукнув прикладом, ушел.
- А вы, ребята, свободны, - сказала нам Кудревич. - Давайте ваши повестки, я отмечу.
Уже внизу, у выхода, мы столкнулись со сторожем Старой крепости. Вот оно что! Так это и есть Блажко. Он держал в руках такую же, как и наши, повестку и, прихрамывая, шел нам навстречу. Сторож нас не узнал.
На улице Куница возмущенно сказал:
- Ты смотри, вражина, как отпирается!
- А ты ему хорошо сказал, что он брехун. Пусть знает!
Мы вошли на Новый бульвар с чувством большого облегчения, чуть усталые и взволнованные. Вокруг хорошо пели птицы. То здесь, то там на утоптанных глинистых аллеях искрились желтые пятна солнца. Спешили куда-то по своим делам суетливые прохожие. Мы побрели вслед за ними.
...Сегодня с самого утра льет проливной дождь. Струи дождя стучат по железной крыше. Вода гремит в водосточных трубах и разливается по всему двору мутными пенящимися лужами. По окнам, извиваясь, бегут прозрачные струйки. В комнатах так темно, будто наступил вечер.
В эту пору со двора ко мне на кухню вдруг ввалился Куница - весь мокрый, блестящий от дождя.
- Васька, я уезжаю!
Я изумленно уставился на Куницу.
- Куда?
- В Киев! К дядьке! На, читай!
И с этими словами Куница протянул мне влажное, слегка помятое письмо. Пишет его дядя - тот самый, о котором не раз рассказывал мне Куница. Он плавает старшим механиком на днепровском пароходе "Дельфин". Дядя зовет Куницу к себе в Киев. Он обещает устроить его в школу моряков. Пока я, усевшись на топчане, читал письмо, Куница ждал. В мокрых его волосах блестели, как росинки, крупные капли воды. Тонкие струйки ее стекали по щекам Куницы.
- Когда едешь?
- Послезавтра. Мама уже пирожки печет на дорогу, - усаживаясь около меня, с гордостью говорит он.
Осторожно смахнув с письма дождевую каплю, Куница спрятал письмо в карман штанов. Я следил за его движениями, и мне стало почему-то очень грустно. Вот Куница уедет в большой город, а мы с Петькой Маремухой останемся здесь одни. Распалась наша компания. Вдвоем уже будет не то. Разве Петька сможет заменить Куницу? Никогда. С ним даже в Старую крепость - и то не полезешь... Эх, жалко, что Куница уезжает.
А он, точно угадывая мои мысли, сказал:
- Вот я выучусь в морской школе на капитана, тогда приезжай ко мне, я тебя бесплатно на пароходе покатаю!
- Да, покатаешь... Когда это еще будет... - с горечью ответил я.
- Когда? Ну, когда... Очень скоро... - утешил меня Куница, но говорил он это неуверенно. Видно, он чувствовал, что расстается со мной надолго.
Дождь как будто перестает. Проясняется.
Юзик подошел к окну. Он провел пальцем по заплывшему стеклу и, не глядя на меня, сказал:
- А хочешь, попрошу дядю, он тебя устроит в школу. Поедешь в Киев, будем жить вместе...
- Да, устроит... Он меня и не знает...
- Ничего... Устроит... - так же нерешительно протянул Куница.
Теперь мне стало совсем ясно, что он сам не верит своим обещаниям.
- Васька, хочешь, я тебе турманов своих подарю? Банточных! - вдруг предложил Куница. - Они хорошие, ты не думай, они тебе таких молодых еще выведут?
- Подари!
- Конечно! Ты будешь Петькиных голубей подманивать. Приходи завтра после обеда...
- Приду, только смотри - никому не отдавай.
- Ну, что ты! - возмутился Куница. - А писать мне будешь? Я тебе оставлю дядькин адрес.
Я записал новый, киевский, адрес Юзика и мы расстались с ним до завтра.
...Наступил день отъезда Куницы. Вечером вместе с Маремухой мы отправились к Юзику домой.
У ворот усадьбы Стародомских топчется запряженная в линейку их тощая лошадь. Чтобы отвезти Юзика к поезду, его отец снял с линейки черный фургон - собачью тюрьму.
- Давай, тато, скорей. Опоздаем, - раздался за воротами голос Куницы, и он выбежал на улицу.
Куница одет по-праздничному. На нем голубая шелковая рубашка, сшитая из куска скаутского знамени - из того самого куска, который достался ему по жребию. Ворот рубахи наглухо застегнут; новенькие перламутровые пуговки так и переливаются на голубом шелке. На Кунице какие-то особенные серые брюки, чуть ли не из настоящей шерсти, на ногах деревянные сандали. Я никогда не видел Юзика таким нарядным, гладко причесанным. Ишь нарядился, прямо франт!
- Ну вот... сейчас поедем, - увидев нас, тихо сказал Куница. Видно, ему было не по себе в этом наряде - он стыдился и своей новой рубашки, и новых штанов.
- Это все твои вещи? - спросил Маремуха, показывая на маленькую плетеную корзинку.
- Ага, мои! Тут белье, пирожки... - устанавливая корзинку на линейке, сказал Юзик.
Вышел кривоногий Стародомский с кнутом в руках.
- Тато, можно, чтобы хлопцы тоже с нами поехали? - попросил Куница. Они пришли провожать меня.
- Ладно, садитесь, - разрешил Стародомский. И пока он расправлял поводья, мы уселись на линейку.
- А твоя мама не поедет? - шепнул Маремуха.
- У мамы ноги опухли, ревматизм, - сказал Куница.
Линейка трогается.
Мы едем к вокзалу. Тощая лошадка хорошо бежит. Линейка так дребезжит и подпрыгивает на камнях, что нам трудно разговаривать друг с другом. Лишь за городом, выехав на мягкую и ровную проселочную дорогу, мы заговорили, и Куница напомнил мне:
- Так гляди же, пиши!