ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
В конце марта, как правило, солнечные дни чередуются с хмурыми, метельными, а сегодня как раз выдалось тихое утро, обещавшее хорошую погоду на весь день. Это было видно и по чистому, прозрачному небу, и по раннему восходу солнца, и еще по хорошему настроению Евлампия Петровича, обычно молчаливого и замкнутого. Он ехал немного впереди Ольги, легко, по-молодецки избоченясь в седле и что-то весело напевая.
Но чем глубже просека уходила в тайгу, тем медленнее шли лошади. Местами снег лежал такой высокий и рыхлый, что низкорослые монголки проваливались в него по самое брюхо. Часа через два выбрались, наконец, на бесснежную возвышенность, и лошади, которым надоело плестись шагом, сами затрусили рысцой. Ольге было и приятно и страшновато качаться в седле, но она была довольна, что хоть немного сократится дорога. Заметив на холмах обожженные пеньки и остатки какого-то жилища, она спросила:
- Дедуся, здесь кто-то жил?
- Давно когда-то здесь Быхиньки зили. Потом с моря худое поветрие присьло. Люди стали болеть, а немного после поцти все померли. Тогда стойбисьце созьгли, цтобы болезнь не посьла дальсе.
- И никто не уцелел из рода Быхинька?
- Один целовек, наверно. Он нынце узе старик, в Уське, слысьно, зивет. - И, раскурив трубку, добавил: - В презнее время немало насих людей от болезни погибло. Зато нынце цють кто мало-мало заболеет, мы с тобой, мамка-доктор, помогать едем.
- Сколько вам лет, Евлампий Петрович?
- Много, наверно, а сколько - не сказю, сцитать не научился...
- На седьмой десяток, должно быть, перешло?
- Наверна!
Неожиданно он осадил коня.
- Что случилось, Евлампий Петрович? - испуганно спросила Ольга, резко осаживая и свою монголку.
- Бидями! - он указал на реку в неширокой, стиснутой сопками долине.
Когда он осторожно съехал с крутого берега, Ольга медленно двинулась за ним. На середине реки под лошадью Евлампия в нескольких местах треснул лед и наружу хлынула вода. Тогда Ольга решила взять правее. Она дернула поводья, поддала лошадь под бока, та перешла в галоп, но поскользнулась и припала на передние ноги, проломив тонкий и в этом месте лед. Образовалась полынья. Ольга инстинктивно выпрыгнула из седла и до половины погрузилась в ледяную воду.
- Дедушка, спасайте, я тону! - закричала она, но тут же ощутила под ногами дно и успокоилась.
Когда старик помог ей выбраться на берег, она, вся промокшая, отяжелевшая, со слезами обиды на глазах, села на широкий обгоревший пень и закрыла лицо руками.
Евлампий Петрович привязал к дереву лошадей, куда-то ушел, но вскоре вернулся и заявил, что неподалеку есть охотничий шалаш, и предложил Ольге перебраться туда.
- В салясе костер разведем, - пообещал он.
Но Ольга решительно отказалась.
- Нет, дедуля, надо ехать дальше!
- Однако, матуська, ты тозе заболеть мозесь.
- Ничего со мной не случится. Я выпила спирту и согрелась.
- Как хоцесь, ты нацяльник! - угрюмо ответил он.
Чтобы не расстраивать себя, Ольга больше не спрашивала Евлампия, далеко ли до Вербного... Она была благодарна ему и за то, что старик не вздумал, как это было во время поездки в Кегуй, чаевать у костра. То ли он боялся, что Ольга, на которой еще не высохла одежда, может простудиться, то ли потому, что недоглядел за ней, он чувствовал себя виноватым и стал торопиться.
Зимний день короток. В шестом часу в тайге стало сумеречно, над горным хребтом загорелся закат, он так быстро отпылал, что не оставил даже всполоха на горизонте. Но до Вербного еще было добрых четыре часа езды, и мысль о том, что она может опоздать к больному ребенку, очень тревожила Ольгу. Тем временем в тайге все больше смеркалось, показавшаяся из-за горных вершин луна ныряла в темных облаках, и света от нее почти не было. Ослепшие от темноты лошади шли очень медленно, казалось, наугад, однако не теряли проложенную охотниками тропу.
Был уже десятый час, когда из-за поворота выскочила собачья упряжка с нартой.
- Не из Вербного ли едут?
- Из Вербного, конецьно! - подтвердил Евлампий и крикнул по-орочски людям, сидевшим на нарте.
- Сородэ, Евлампий Петрович! Не с доктором ли едешь? - И через несколько минут человек, управлявший нартой, вонзил в снег остол и собаки остановились.
- Сородэ, Максим Иванович! - поздоровался с ним Евлампий.
Только теперь Ольга увидела, что на нарте сидит молодая женщина и на руках у нее закутанный в одеяло ребенок.
Осадив лошадь, Ольга спешилась, подбежала к нарте.
- Это у вас ребенок заболел?
- У нас, доктор, - сказала женщина, посмотрев на Ольгу печальными глазами.
- Что с ним?
- Второй день сильный жар. Не ест, не пьет. Дышать тяжело. А сегодня к вечеру горлышко у девочки совсем перехватило, задыхается. Мой Максим Иванович телеграмму в район послал. Оттуда ответ пришел: срочно высылаем из Агура доктора. Видим, долго вас нету, решили девочку в больницу везти.
- Как только мне сообщили из райздрава, я сразу и выехала. Правда, в дороге немного не повезло, - на Бидями лед проломился, и я угодила в воду. Хорошо, что на мелком месте. - Она взяла из рук орочки ребенка.
Та сошла с нарты.
- Раскутайте немного, - попросила Ольга.
Как только орочка откинула с лица девочки край одеяла, на Ольгу пахнуло жаром.
- Достаточно, закройте, - сказала она и, подумав, позвала Евлампия Петровича, который о чем-то разговаривал с Максимом Копинкой. - Евлампий Петрович, нет ли тут поблизости охотничьего шалашика?
- Тут близко наш шалашик стоит, - отозвался Максим Копинка, указывая рукой в сторону распадка.
- Отлично, пошли!
Копинка быстро выбил ногой жердь, подпиравшую легкую берестяную дверь, и так сильно дернул ее, что сорвал с петель.
В темном, тесном шалаше с обледенелых стен пахнуло холодом.
- Так не годится, - сказала Ольга, - надо развести костер.
- Сейчас разведем, - сказал Копинка, - тут все есть.