- Смотри тут у меня, папка Щеглов, будь здоровый!
Потом поцеловала Ольгу, Фросечку и попрощалась с Костиковым.
- Сходи в городе на могилу мамы Люды, - наказал Щеглов, - поклонись от меня и цветов букет положи.
- Конечно, схожу, мы с Алексеем Константиновичем сходим! - пообещала Катя.
- Ну, счастливо тебе!
- И вам с Ольгой Игнатьевной счастливо!
Поезд тронулся, стал набирать скорость и скрылся среди заснеженного леса...
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Пятнадцатого февраля 1967 года Аркадию Осиповичу Окуневу исполнилось семьдесят лет. Из них тридцать пять прожил он в Турнине, однако старый добрый доктор и не помышлял уходить на покой, да и районное начальство не предлагало ему - так он еще был здесь нужен.
Готовилось пышное торжество.
Лидия Федоровна позвонила Ольге, просила ее приехать, ибо Аркадий Осипович не мыслит себе никакого юбилея без своей "девочки".
Ольга сказала, что непременно приедет, и, возможно, не одна.
Тактичная Лидия Федоровна не стала спрашивать, кто он, и в душе искренне порадовалась за Ольгу.
- Обязательно, дорогая, приезжайте вдвоем!
Когда Ольга сказала Щеглову о юбилее доктора Окунева и что они приглашены на торжественный ужин, Сергей Терентьевич тут же позвонил в магазин Питре.
- Гордей Капитонович, не сочти за труд, подбери, пожалуйста, самые лучшие наручные часы, желательно золоченые, потом три бутылки цимлянского, две коробки шоколадных конфет из дорогих, поаккуратнее все это упакуй. Через часик придет доктор Ургалова и рассчитается. - Питря, должно быть, спросил, для начальства ли это, в ответ Щеглов громко рассмеялся: - Тебе, Капитоныч, только начальство мерещится! - и добавил: - А разве я тебе не начальство? - Тот сказал, что самое непосредственное, на что Щеглов ответил со значением: - То-то, Гордей Капитонович! Значит, договорились? и, положив трубку, обратился к Ольге: - На часах полагалось бы сделать надпись, да где у нас тут найдешь гравера?
- Ничего, будет без надписи!
Щеглов полистал на столе календарь:
- В субботу рано утром выезжаем на собачках, а к вечеру будем в Турнине, - и добавил: - Отличная будет у нас с тобой прогулка!
- Скажу Евлампию Петровичу, чтобы приготовил упряжку с нартами.
- Пускай готовит, а обойдемся без него. Я не хуже ороча каюрить могу, - заверил Щеглов.
Погода установилась отличная. Хотя мороз был крепкий, градусов тридцать, на небе ни облачка и полное безветрие. Ольга с вечера приготовила все, что нужно в дорогу, уложила в щегловскую охотничью сумку.
- А чайник и котелок, наверно, забыла? - спросил Щеглов. - А ложки, вилки? Ведь нам придется сделать самое меньшее два привала. В этакую стужу без костра не обойтись. Вот и сварим какого-нибудь супу, чайку вскипятим... Ну и, само собой разумеется, не забудь для сугреву положить четвертиночку, - и, посмотрев на. Ольгу с доброй усмешкой, сказал: - Сразу видно, что еще не таежник!
- Неправда, - возразила она, - давно уже таежник! Меня Тимофей Уланка отаеживал...
- И поплатился за это паря.
- Вот и нехорошо, что за любовь поплатился.
- Вовсе не за любовь!
- Тогда за что?
- За придурь свою, вот за что! - твердо сказал Щеглов. - Нет чтобы прийти и по-человечески в любви объясниться, так он, видите ли, древние обычаи надумал воскресить.
Она с удовольствием поймала его на слове:
- Помнится, ты тоже Сергей Терентьевич, не приходил ко мне по-человечески в любви объясниться, Катю свою подослал!
- Словила все-таки, ох и словила! - и разразился громким смехом.
...Евлампий подогнал к дому упряжку, Щеглов подошел, ухватился руками за поворотный шест, приподнял нарту, стукнул о мерзлую землю; нарта была не новая, много раз побывавшая в дальних дорогах, но еще довольно крепкая, с ободом впереди, чтобы держаться за него при быстрой езде; попробовал постромки у вожака - рослого, вислоухого кобеля с подпалинами на брюхе.
- Ты, однако, цего так глядись? - спросил почти с обидой Евлампий. Думась, паря, до Турницка не доедесь?
- Вижу, что доедем, Евлампий Петрович, Собаки кормлены?
- Мало-мало кормил, много не надо, слиськом тязелые будут.
Щеглов сел впереди, свесив с нарты ноги в меховых унтах, положил рядом с собой охотничью бердану; Ольга - позади, Евлампий закутал ей ноги медвежьей шкурой.
- Такх, тах, кхай! - как заправский каюр, с придыханием произнес Щеглов и слегка тронул остолом вожака, Кобель взял с места, натянул постромки. Евлампий с минуту подталкивал нарту поворотным шестом, потом отпустил, пронзительно свистнул, взмахнул руками.
- Сцясливо ехай, мамка-доктор! - закричал он вслед.
Просека вела в глубь тайги. Медленно поднималась студеное зимнее солнце. Вовсю уже трудились дятлы, дробно стучали клювами по гулким от мороза стволам. Чем дальше просека уводила вперед, тем все чаще стали попадаться черные, обезображенные осенним пожаром тополя, тисы, дубы с короткими, точно культи, обгорелыми ветками; на них негде было удержаться снегу, и он лежал внизу небольшими сугробами, тускло поблескивая. Миновав просеку, Щеглов взял с колен остол, с размаху вонзил его в снег и, притормозив нарту, слегка осадил упряжку, - вожак понял, что нужно сворачивать в сторону. Дальше пошла петлять охотничья тропа, тесная даже для нарты, однако Щеглова это ничуть не смутило: он знал, что тропа намного сократит путь до протоки, откуда по льду реки прямая дорога до Турнина.
- Не озябла? - спросил он Ольгу.
- Пока не очень!
- А мне так жарковато, - и, скинув полушубок, остался в замшевом жилете.
С полчаса ехали молча, потом Щеглов сказал как-то робко, неуверенно:
- Может, ошибаюсь, - как тебе известно, я в этих тонких делах не слишком сведущ... - он помедлил, - мне почему-то кажется, что между Катей и доктором Берестовым что-то такое происходит...
Она улыбнулась:
- О том, что ты несведущ в этих делах, мог и не говорить, но в данном случае, кажется, не ошибся.
- Значит, и ты заметила? - и, не дождавшись ответа, продолжал: Меня, собственно, не это тревожит, против доктора Берестова я ничего решительно не имею, скорей, наоборот...
- Что же тебя в таком случае тревожит, Сергей Терентьевич? - Она все еще не привыкла называть его просто по имени.