Некоторые авторы, трактующие судебно-медицинскую экспертизу как осуществляемое экспертом-медиком исследование, недостаточно фиксируют внимание на этой стороне проблемы. Тем не менее можно утверждать, что в советской юридической науке все больше пробивает себе дорогу верное, с нашей точки зрения, мнение, согласно которому экспертиза рассматривается именно как процессуальное, т. е. как юридически значимое действие, регламентированное процессуальным законом [35].
Но по-прежнему остается дискуссионным вопрос о том, относится ли судебная экспертиза (в том числе судебно-медицинская) к числу следственных действий. Есть авторы, которые, считая экспертизу процессуальным действием, данный вопрос оставляют тем не менее нерешенным [36]. Известен и взгляд, суть которого состоит в отрицании за судебной экспертизой свойств следственного действия, в стремлении рассматривать ее как некую автономную форму дознания в уголовном процессе [37]. Противоположное мнение состоит в том, что любая экспертиза является не просто процессуальным, а именно следственным действием [38]. Наконец, в имеющейся юридической литературе встречаются и высказывания о том, что экспертиза в рассматриваемом плане имеет двойственный характер. В. М. Галкин, к примеру, полагает, что судебная экспертиза в узком смысле выражается во внепроцессуальной деятельности эксперта по исследованию представленных ему материалов на основе специальных познаний, а в широком смысле — в следственном (судебном) действии, направленном на установление имеющих значение для дела фактов путем привлечения экспертов [39]. На правомочность такого подхода, охватывающего гносеологическую (специальную, научно-методологическую) и процессуально-правовую сторону рассматриваемого явления указывают и некоторые другие авторы [40].
Вполне понятно, что в пользу каждой из отмеченных позиций приводятся те или иные аргументы. Например, признание судебной экспертизы следственным действием чаше всего обосновывается указанием на то, что она начинается по постановлению следователя (органа дознания, прокурора, суда), который определяет объем и направление экспертного исследования, контролирует его ход, получает и оценивает заключение эксперта и т. д. Ученые же, отстаивающие противоположный взгляд, упор делают на то, что сердцевину судебной экспертизы составляет вся деятельность эксперта, заключающаяся в исследовании представленных ему материалов на основе специальных познаний, что содержание и «технология» этой деятельности выходят за рамки процессуальной формы, определяются научными и научно-методическими положениями соответствующей области специальных знаний. Авторы же, усматривающие в судебной экспертизе двойственную природу, стремятся учесть и ту, и другую характеристику этого явления, хотя, как это будет показано нами позднее, соединение их необязательно предполагает такую «двойственность».
Нельзя отрицать, что эти и некоторые другие аргументы, приводимые в обоснование той или иной позиции по рассматриваемому вопросу, сами по себе правильные. В судебно-медицинской экспертизе, как в сложном комплексе актов (действий, документов, решений), присутствуют моменты, в разной степени регламентируемые уголовно-процессуальным законом и, стало быть, «процессуальные» не в одинаковой мере. Если действия следователя (органа дознания, прокурора) или суда по назначению экспертизы достаточно подробно регулируются статьями 78–79, 81, 184–189, 193–194 и 208 УПК РСФСР, то действия эксперта по исследованию представленных ему материалов на основе своих специальных познаний такой регламентации в законе не находят. И это вполне резонно, ибо исследовательская часть этого сложного комплекса осуществляется специалистом на базе накопленных в соответствующей области науки знаний и с применением адекватных этим знаниям специальных методов. Сугубо экспертные исследования — творческий процесс, в котором проявляются умение эксперта тщательно анализировать и решать поставленные перед ним специфические задачи, его личный опыт, знания и владение методами и достижениями представляемой им области науки, техники, искусства или ремесла [41]. Этот творческий процесс, естественно, не «персонофицирован», по каждому делу сугубо индивидуален. Его методика, причем как общая, так и частная, разрабатывается наукой, постоянно обогащается за счет вновь накапливаемых экспертных знаний. Законодатель не может в процессуальных нормах регламентировать его подробно, не подменяя правовое регулирование общественных отношений попыткой создать методику того или иного экспертного исследования, «заорганизовать» его и тем самым лишить эксперта творческой самостоятельности.
Однако сказанное вовсе не означает, что экспертное исследование осуществляется вообще вне рамок процессуального закона. УПК РСФСР определяет права и обязанности эксперта, процессуальную форму его выводов (ст. 80, 82, 187, 189, 190–192 и 288 УПК РСФСР). Вся исследовательская деятельность эксперта осуществляется в рамках его нрав и обязанностей, предусмотренных в этих уголовно-процессуальных нормах. Оттого что уголовно-процессуальный закон не описывает способов (приемов, методов) осуществления предусматриваемых им прав и обязанностей эксперта, ни сами эти права и обязанности, ни совершаемые в их осуществление действия не меняют своей юридической характеристики, не теряют тех уголовно-процессуальных свойств, которые придаются им уголовно-процессуальным законом.
Больше того, эти права и обязанности, в рамках которых производится исследование представленных эксперту материалов, строго соотнесены с правами и обязанностями следователя (органа дознания, прокурора, суда) и других участников советского уголовного судопроизводства. Иначе говоря, они возникают, существуют и осуществляются в правоотношении между экспертом, с одной стороны, с другой — только что названными субъектами уголовно-процессуальной деятельности. Поэтому эксперт — это не просто лицо, наделенное процессуальными правами и обязанностями, но и одновременно участник (субъект) соответствующих уголовно-процессуальных отношений.
Сказанное выше говорит о том, что эксперт является относительно самостоятельным субъектом уголовно-процессуальной деятельности. Трудно себе представить положение, при котором то или иное лицо, с одной стороны, является полноправным участником уголовно-процессуальных отношений, а с другой — не считается субъектом уголовно-процессуальной деятельности, неразрывно связанным с этими отношениями. Представляется более логичным вывод обратного порядка о том, что эксперт, как и любой другой участник уголовного судопроизводства, выступает и в роли субъекта уголовно-процессуальных отношений и предпринимаемой в их рамках уголовно-процессуальной деятельности.
Можно говорить о степени (уровне) детализации в правовом регулировании деятельности судебно-медицинского эксперта. Но этот вопрос возникает и применительно к другим участникам уголовного судопроизводства, совершающим иные следственные действия. Если, скажем, взять ход производства следователем или органа дознания, обыска или выемки по уголовному делу, то действующее законодательство ограничивается указанием на основания, общий порядок производства и на круг возможных участников этих следственных действий (ст. 167–171 УПК РСФСР), отнюдь не регулируя ни методики, ни тактики, ни каких-либо других подобных сторон этих действий. Примерно то же самое наблюдается и при регулировании остальных следственных действий: допрос обвиняемого (ст. 156–160 УПК РСФСР), допрос свидетелей (ст. 155–160 УПК РСФСР), очная ставка (ст. 152–163 УПК РСФСР) и т. д.
Хотя в советской юридической литературе подчас говорится о детальной правовой регламентации процессуальных действий [42], следует согласиться с тем, что здесь имеется в виду регламентация не операциональной структуры, не предпринимаемых при этом познавательных и удостоверительных операций того или иного действия в уголовном судопроизводстве, а его процессуальная форма. Последняя действующим уголовно-процессуальным законом регламентируется в той мере, в какой это необходимо для обеспечения законности, обоснованности и целенаправленности того или иного юридически значимого действия, для гарантии в ходе его производства прав, свобод и юридически охраняемых интересов граждан и других участников соответствующего процессуально-правового отношения.
Приведенные выше соображения убеждают нас в том, что судебно-медицинская экспертиза, как и любая другая, не только в какой-либо своей части, а целиком взятая в качестве единого правового явления, служит процессуальным действием, совершаемым по уголовному делу при участии следователя (органа дознания, прокурора, суда), эксперта и некоторых субъектов уголовно-процессуальной деятельности.
При этом мы учитываем и то обстоятельство, что в структуре любой человеческой деятельности выделяются сначала определенные, относительно самостоятельные действия, а внутри их — операции, приемы и выборы способов, которые, в свою очередь, составляют структуру этих действий и олицетворяют процесс их реального осуществления. При правовом регулировании уголовно-процессуальной деятельности законодатель упорядочивает, думается, непосредственно сами действия, оставляя определенный простор тем или иным субъектам этой деятельности для выбора наиболее оптимальных в каждом конкретном случае приемов, операций, способов и т. д. Это обстоятельство, связанное с общенаучным фактором, и методологии, и методики человеческой деятельности в целом применительно к нашей проблеме свидетельствуют о том, что при анализе процессуальной природы судебной экспертизы (включая сюда судебно-медицинскую) необходимо учесть, о чем — о целостном действии как о полиструктурном феномене или об отдельных его структурных частях и способах их взаиморасположения и взаимодействия — идет речь [43]. От этого зависит не только уровень юридического опосредования, степень детализации уголовно-процессуального регулирования рассматриваемого явления, но и правильное соотнесение друг с другом, с одной стороны, его юридически значимых и, следовательно, регламентируемых законом, с другой — остальных сторон (моментов, проявлений). При таком, с нашей точки зрения, наиболее оптимальном подходе становятся очевидными преимущества вывода о целесообразности признания сложным, полиструктурным процессуальным действием судебной экспертизы в целом, включая сюда все те действия субъектов уголовно-процессуальной деятельности, из которых она в конечном счете складывается.
Однако из того, что судебно-медицинская экспертиза в общем и целом является процессуальным действием, однозначно еще не вытекает, что одновременно надо ее считать и следственным действием. Дело в том, что в советской юридической литературе не всегда ставится знак тождества между процессуальными и следственными действиями. Не вдаваясь в подробности этой проблемы, выходящей за рамки данной статьи, отметим, что многие советские ученые стремятся последовательно их разграничивать, полагая, что следственными являются только определенные процессуальные действия [44].
Правда, в теории пока не сложилось единства мнений в понимании существа следственных действий. Но наиболее распространенной и, с нашей точки зрения, верной является позиция, соответственно которой следственными являются процессуальные действия, направленные на обнаружение, закрепление, проверку и оценку доказательств [45]. Эти действия имеют достаточно сложную структуру (стало быть, состоят из множества различных приемов, операций), предпринимаются во время предварительного или судебного следствия по делу, отличаются друг от друга своеобразным сочетанием в собственной структуре разных методов познания, приспособленных к выявлению, закреплению, проверке и преобразованию в определенные виды доказательств тех или иных фактических данных.
С этой точки зрения мы не видим каких-либо препятствий к тому, чтобы судебно-медицинскую экспертизу признать полнокровным следственным действием. Она проводится в ходе предварительного или судебного следствия, направлена на выявление, проверку, закрепление и преобразование в специфический источник доказательств, именуемый заключением экспертизы, определенной доказательственной информацией. В ней, наряду с экспертом, проводящим специальное исследование с целью дачи экспертного заключения, активное участие принимают орган дознания, следователь или суд, т. е. те субъекты уголовно-процессуальной деятельности, которые ведут уголовное судопроизводство, проводят предварительное или судебное следствие. Поэтому нельзя не согласиться с выводом о том, что судебно-медицинская экспертиза в целом входит в систему следственных действий [46].
Подчас сторонниками иной позиции высказывается мнение, что самое экспертное исследование специалистом, а не следователем и не судом носит по отношению к нему опосредованный характер, в силу чего оно никак не может выступать как следственное действие, поскольку последнему опосредованность не свойственна [47]. Такое соображение, однако не представляется в достаточной мере убедительным.
Во-первых, нельзя забывать, что любая доказательственная информация, на базе которой решается вопрос о существовании или несуществовании входящих в предмет доказывания по делу фактов и об их юридически значимых свойствах, по отношению к следователю и суду носит в конечном счете опосредованный характер. Следователь и судья непосредственно сами не являются очевидцами содеянного и других обстоятельств дела, они воссоздают их образы на основе доказательственной информации, полученной из определенных источников (документов, показаний и т. д.), и в этом плане их знания «опосредованы» при совершении подавляющего большинства следственных действий в советском уголовном процессе. Исключением в данном отношении могут, пожалуй, служить только следственные осмотры, в ходе которых сам следователь или суд могут непосредственно «воспринимать» значимые по делу свойства материальных следов содеянного (скажем «следы» автотранспортного происшествия на дороге и на самих столкнувшихся автомобилях). Что же касается допросов, очных ставок, исследования документов как источников доказательств (ст. 88 УПК РСФСР) и других подобных следственных действий, то признак «опосредованности» присущ всем им вполне закономерно. Почему степень такой опосредованности может быть различна не только при разных следственных действиях, но даже при одном и том же способе получения и проверки доказательств (например, при допросе свидетеля в одних случаях следователь получает доказательственную информацию «из первых рук», в других — «из вторых рук» и т. д.). Судебная экспертиза не является исключением, поскольку та доказательственная информация, которую следователь или суд черпают из ее заключения, может базироваться в одних случаях на фактах реальной действительности, которые воспринимались непосредственно самим экспертом, в других — основываться на информации, взятой из других источников, в-третьих, и на лично воспринятых реальных фактах, и на «опосредованной» другими источниками доказательственной информации.
Во-вторых, говорить об «опосредованном» характере одних и «неопосредованности» других следственных действий в научном плане вообще некорректно. И гносеологически, и онтологически любое действие — это внешнее выражение волеизъявления именно того лица, которое его совершает. Ни один дееспособный человек не нуждается в том, чтобы в совершаемом им действии присутствовал момент «опосредованности». Это в равной мере относится и к любому следственному действию, являющемуся всегда неопосредованным волеизъявлением того, кто его в соответствии с законом предпринимает.
Но если даже на какое-то время отойти от отмеченного выше общенаучного постулата и идти по пути условного конструирования свойства «опосредованности» того или иного следственного действия в том значении, в каком, очевидно, понимает его С. А. Шейфер, то нетрудно заметить, что такое свойство в той или иной мере можно усмотреть во многих следственных действиях. «Опосредованность» в подобном значении налицо, к примеру, полностью при выполнении следственных действий в другом месте по отдельному поручению (ст. 31, 132 УПК РСФСР), а частично при следственном осмотре или эксперименте, производимом с участием специалиста (ст. 179, 180, 183 УПК РСФСР).
И, в-третьих, выделение следственных действий из системы всех процессуальных действий осуществляется ведь не по признаку их «опосредованности» или «неопосредованности» и даже не в зависимости от того, кем, когда они производятся. Например, если следователь составляет обвинительное заключение по делу (ст. 205 УПК РСФСР), то речь идет не о следственном, а об ином процессуальном действии. И, наоборот, следственным являются определенные действия органа дознания или суда первой инстанции. Здесь важно другое — назначение и характер производимого действия. Если последнее выражается в обнаружении, закреплении, проверке и оценке доказательств по уголовному делу, направлено на осуществление таким путем доказывания, то оно признается следственным, если даже его предпринимает не следователь, а орган дознания, прокурор или суд. В сложных же следственных действиях вполне возможно полноценное участие других субъектов уголовно-процессуальной деятельности, что не меняет их процессуально-правовой природы.
Все изложенное выше дает, на наш взгляд, достаточное основание для того, чтобы судебно-медицинскую экспертизу признать таким процессуальным действием, которое закономерно входит в общую систему следственных действий в советском уголовном процессе.
Дальнейшая конкретизация рассмотренных выше признаков судебно-медицинской экспертизы предполагает отграничение ее от процессуальных институтов, имеющих с ней какие-то общие черты. Здесь возникает, по существу, три группы проблем. Надо отграничить судебно-медицинскую экспертизу: во-первых, от иных форм использования специальных медицинских познаний в советском уголовном процессе; во-вторых, от такого весьма близкого к ней следственного действия, как освидетельствование живых лиц, и, в-третьих, от некоторых видов судебной экспертизы (например, биологической, криминалистической и т. д.), которые по объекту, методам и некоторым другим параметрам имеют общие моменты с судебно-медицинской экспертизой.
Решение первой группы вопросов, думается, не представляет собой сложности. Когда речь идет об использовании по уголовному делу консультационной или справочно-консультационной помощи со стороны лиц, обладающих специальными медицинскими познаниями, то налицо совершенно иная форма привлечения специальных познаний в уголовном судопроизводстве и смешение ее с судебно-медицинской экспертизой вряд ли возможно. Эта форма применения специальных знаний в уголовном процессе в советской юридической литературе освещена достаточно подробно [48]. Применительно к судебно-медицинской экспертизе эта проблема какой-либо специфики не имеет и поэтому нет необходимости в ее рассмотрении.
Несколько сложно отграничить судебно-медицинскую экспертизу от участия специалиста в некоторых следственных действиях, если в качестве такого специалиста выступает лицо, обладающее медицинскими познаниями. Такая картина нередко встречается при осмотре места происшествия, при обысках, выемках, при следственном эксперименте, при опознании трупов и живых лиц. Все эти следственные действия проводятся следователем (лицом, производящим дознание), а специалист выступает в них лишь в роли лица, призванного оказать ему помощь своими специальными познаниями. Условия привлечения органом предварительного расследования специалиста, процессуальное положение последнего при производстве следственных действий регламентированы ст. 1331 УПК РСФСР. Все те научные, организационные и методические положения, которые разработаны советской юридической наукой по применению этой статьи УПК РСФСР [49], в полной мере распространяются на специалиста-медика.
Когда речь идет даже о наружном осмотре трупа на месте его обнаружения, то это следственное действие в соответствии со ст. 180 УПК РСФСР производится следователем (органом дознания) в присутствии понятых и с участием врача-специалиста в области судебной медицины, а при невозможности его участия — иного врача. Нетрудно видеть, что специалист с медицинскими знаниями при таком осмотре трупа не превращается в эксперта, его процессуальное положение ограничено теми правами и обязанностями, которыми наделен любой специалист в соответствии со ст. 1331 УПК РСФСР. Другое дело, что этот специалист впоследствии может быть назначен экспертом. Однако это происходит лишь постольку, поскольку органом предварительного расследования назначается судебно-медицинская экспертиза и ее производство поручается именно этому специалисту. Если же в качестве эксперта назначается любое другое лицо, обладающее медицинскими познаниями, то специалист-медик, участвовавший в наружном осмотре трупа, в эксперта по делу не превращается.
Возникает вопрос: не изменяется ли только что высказанное положение, если осмотр сопряжен с эксгумацией трупа? Часть 2 ст. 180 УПК РСФСР предусматривает, что «в случае необходимости извлечения трупа из мест захоронения следователь выносит об этом постановление. Извлечение трупа производится в присутствии следователя, понятых и врача-специалиста из области судебной медицины, а при необходимости — и в присутствии иного специалиста». По смыслу этой нормы ведущим лицом в производстве этого процессуального действия все же остается следователь, а судебный медик так же, как и любой присутствующий при этом специалист (например, криминалист), остается специалистом в смысле ст. 1331 УПК РСФСР. Это в достаточной мере очевидный признак, не позволяющий смешивать осмотр трупа, сопряженный с эксгумацией, с судебно-медицинской экспертизой [50].
Соответственно сказанному при эксгумации врач-специалист из области судебной медицины своими познаниями помогает следователю и другим участникам этого следственного действия решить, какие меры предосторожности предпринимать при извлечении, осмотре и в случае необходимости транспортировки трупа, обнаружить и квалифицированно описать в протоколе совершаемого следственного действия данные, имеющие значение по делу (в том числе те, которые необходимо учесть в ходе последующего экспертного исследования). При этом медик может обратить внимание на глубину захоронения, состояние гроба, характер позы трупа, имеющиеся на нем повреждения и на иные обстоятельства, которые могли повлиять на сохранность трупа, на его внешний вид и т. д. [51].
Положение, на наш взгляд, не меняется в тех случаях, когда эксгумация трупа осуществляется в целях опознания последнего. Здесь, по существу, имеет место участие врача-специалиста из области судебной медицины последовательно в двух процессуально-значимых действиях: сначала в эксгумации, затем в опознании. Оба эти действия предпринимаются следователем соответственно требованиям ст. 180, 165 УПК РСФСР, участие в них лица с медицинскими познаниями не выходит за пределы того статуса специалиста, который очерчен в ст. 1331 УПК РСФСР. Иначе говоря, лицо с познаниями из области судебной медицины оказывает необходимую помощь следователю (органу дознания) в производстве соответствующего следственного действия, которое в силу отмеченных выше обстоятельств никоим образом не превращается в судебно-медицинскую экспертизу.
Необходимо четко провести грань между собственно эксгумацией, проводимой от начала до конца следователем и остающейся следственным действием, и самостоятельным экспертным исследованием, осуществляемым судебным медиком. В имеющейся литературе на этот счет подчеркивается, что эксгумация и экспертиза извлеченного из земли трупа являются двумя самостоятельными действиями. В частности, правильно, на наш взгляд, подмечено, что собственно эксгумация — это извлечение трупа из земли (могилы) с представлением его судебно-медицинскому эксперту для исследования. Согласно ст. 180 УПК РСФСР и соответствующим статьям УПК союзных республик извлечение трупа из места захоронения производится в присутствии следователя, судебно-медицинского эксперта и понятых. Судебно-медицинская же экспертиза эксгумированного трупа выполняется экспертом или комиссией экспертов [52].
В случае появления необходимости применения специальных познаний из области судебной медицины для исследования эксгумированного трупа следователь (орган дознания) или суд решают вопрос о назначении судебно-медицинской экспертизы.
УПК РСФСР не содержит специальных указаний об оформлении назначения судебно-медицинской экспертизы эксгумированного трупа. Из этого следует, что такие экспертизы назначаются в обычном порядке, т. е. следователь выносит постановление, в котором указывает обстоятельства дела, обусловившие необходимость эксгумации и проведения экспертизы (первичной, дополнительной или повторной), перечисляет вопросы, подлежащие экспертному разрешению и т. д.
В тех случаях, когда назначается дополнительная судебно-медицинская экспертиза эксгумированного трупа, что согласно ст. 81 УПК РСФСР производство ее может быть поручено тому же либо другим экспертам. Повторная же экспертиза поручается другому или другим экспертам. Но в любом случае в распоряжение эксперта представляется труп я все необходимые материалы уголовного дела.
Необходимо отграничить судебно-медицинскую экспертизу также от такого процессуального действия, как получение образцов для сравнительного исследования. Это следственное действие, как известно, правовую регламентацию впервые в истории советского уголовного процесса получило в ныне действующем уголовно-процессуальном законодательстве. В частности, ст. 186 УПК РСФСР предусматривает:
«следователь вправе получить у подозреваемого или обвиняемого образцы почерка или другие образцы, необходимые для сравнительного исследования, о чем составляется постановление.
Следователь вправе также получить образцы почерка или иные образцы для сравнительного исследования у свидетеля или потерпевшего, но лишь при необходимости проверить не оставлены ли указанные лицами следы на месте происшествия или на вещественных доказательствах.
В необходимых случаях изъятие образцов для сравнительного исследования производится с участием специалиста.
Об изъятии образцов для сравнительного исследования составляется протокол с соблюдением ст. 141 и 142 УПК РСФСР».
Аналогично сформулированы соответствующие статьи УПК большинства других союзных республик [53].
В соответствии с этим нормативно-правовым предписанием образцы для сравнительного исследования могут быть получены следователем как с участием, так и без участия специалиста. Вопрос об отграничении судебно-медицинской экспертизы от рассматриваемого следственного действия возникает в тех случаях, когда в качестве такого специалиста выступает лицо с познаниями из области судебной медицины. Скажем, надо получить кровь потерпевшего для сравнительного исследования, необходимого по делу. Когда же речь идет об изъятии крови, находящейся на теле подозреваемого, подногтевого содержимого у подозреваемого или о других подобных объектах будущего экспертного исследования, то мы сталкиваемся с несколько иным явлением, связанным скорее с получением вещественных доказательств. Поэтому в подобной ситуации нужно, очевидно, руководствоваться теми правилами уголовно-процессуального закона, которыми определяется порядок обнаружения, изъятия и закрепления вещественных доказательств (ст. 83–86 УПК РСФСР).
Врач с познаниями из области судебной медицины, привлеченный для участия в получении образцов для сравнительного исследования, является, бесспорно, не кем иным, как специалистом в смысле ст. 1331 УПК РСФСР. Изложенные выше соображения о процессуальном положении специалиста и его отличия от судебного эксперта полностью сохраняют силу и применительно к данному случаю. Поэтому нет надобности особо обосновывать вывод о том, что врач, принимающий участие в получении следователем образцов для сравнительного исследования, не превращается в судебно-медицинского эксперта.
Конечно же, вопрос о получении сравнительных образцов от трупа или у живых лиц может возникнуть и в ходе судебно-медицинской экспертизы, назначенной в установленном законом порядке. Однако рассмотрение его представляется более целесообразным в том разделе пособия, где освещаются порядок и методические вопросы производства судебно-медицинской экспертизы.
Более сложным и острым является вопрос о соотношении судебно-медицинской экспертизы и освидетельствования.
В годы становления советского уголовного процесса термин «освидетельствование» чаще всего употреблялся для обозначения деятельности любого врача (в том числе судебного медика) по проведению судебно-медицинской или судебно-психиатрической экспертизы живого лица [54]. Несколько позднее начали появляться утверждения о необходимости отграничения освидетельствования как следственного действия, проводимого органом расследования, от экспертной деятельности. М. С. Строгович, например, еще в 40-е годы писал: «По сути дела, освидетельствование — это тоже осмотр и отличается от него тем, что предметом освидетельствования является не вещь, как при осмотре, а живой человек» [55]. Такие же соображения встречались тогда в трудах М. А. Чельцова, Д. С. Карева, Р. Д. Рахунова, П. И. Тарасова-Родионова и ряда других видных ученых [56]. Для такого подхода определенные основания давал УПК РСФСР 1923 г., где освидетельствование, по существу, рассматривалось как осмотр живого лица, проводимый врачом по поручению следователя (ст. 193–194 УПК РСФСР 1923 г.).
Но уже на том этапе развития уголовно-процессуальной науки и практики выдвигалось предложение рассматривать освидетельствование в одном плане как самостоятельное следственное действие, в другом — как разновидность судебно-медицинской экспертизы. «В случае, когда освидетельствование возлагается на эксперта, — писал, в частности, Н. В. Терзиев, — мы имеем дело в процессуальном смысле с экспертизой, а когда освидетельствование производится следователем или представителем органов дознания (с привлечением специалиста и без него), происходит следственный осмотр» [57].
В ведомственных нормативно-правовых актах освидетельствования, проводимые медиком, также отождествлялись с судебно-медицинской экспертизой. Например, в Инструкции о производстве судебно-медицинской экспертизы в СССР от 13 декабря 1952 г. указывалось, что в компетенцию судебно-медицинской экспертизы входят: производство судебно-медицинского освидетельствования живых лиц, судебно-медицинского исследования трупов, судебно-медицинских и судебно-химических исследований вещественных доказательств, а также производство судебно-медицинской экспертизы» (п. 9). Здесь, как видим, судебно-медицинские исследования живых лиц рассматривались как разновидность экспертизы.
Позднее, по мере углубления понимания существа экспертизы, положение стало меняться. Все более весомыми становились соображения о необходимости четкого разграничения, с одной стороны, освидетельствования, с другой — судебно-медицинской экспертизы. Советское уголовно-процессуальное законодательство, принятое на рубеже 60-х годов, пошло именно по такому пути. Однако оно подошло к правовой регламентации данного вопроса недостаточно последовательно. Убедиться в этом можно уже при простом сопоставлении текстов соответствующих статей УПК различных союзных республик.
Ст. 181 УПК РСФСР предусматривает, что следователь вправе произвести освидетельствование обвиняемого, подозреваемого, свидетеля или потерпевшего для установления на их теле следов преступления или наличия особых примет, если при этом не требуется судебно-медицинской экспертизы».
УПК Украинской ССР решает тот же вопрос несколько иначе. Он гласит: «При необходимости выявить или удостоверить наличие у обвиняемого, подозреваемого или свидетеля особых примет следователь выносит об этом постановление и производит освидетельствование в присутствии двух понятых», а «при необходимости производит судебно-медицинское освидетельствование…, такое освидетельствование по указанию следователя производится судебно-медицинским экспертом или врачом» (ст. 193). Следственное освидетельствование, проводимое органами предварительного расследования и судебно-медицинское освидетельствование, осуществляемое специалистом-медиком, различается также в УПК Казахской ССР (ст. 130) и в УПК Азербайджанской ССР (ст. 207), хотя и в них тоже есть некоторые особенности в регулировании данного процессуального действия.
Кроме заметных различий в формулировках уголовно-процессуальные кодексы союзных республик, разграничивающие следственное и судебно-медицинское освидетельствование, не определяют ни цель, ни особенности, ни порядок производства судебно-медицинского освидетельствования, которыми оно отличалось бы от следственного.
При этом нельзя не принять во внимание то обстоятельство, что речь идет о действии, часто встречающемся в следственной И судебно-медицинской практике, причем и здесь часто не проводится четких различий между экспертизой и освидетельствованием.