Покосившись на своего напарника Павлухина, увидел, что еле заметно шевелит губами: видно, опять набалтывает про себя вирши. Сейчас и глупостей его послушал бы для отдыху...
Когда через полчаса, по окончании обедни, сменились с поста и через пустые залы пошли в роту, Иванов спросил:
- Опять, Савелий, плёл давеча?
- А я завсегда к концу смены, чтоб усталь менее чувствовать. Было б к чему зацепиться. Давеча услышал, как господин Жуковский про крестника тревожился, и давай подбирать:
У господ свои заботы.
Во дворец не ездит кто-то
Ждать за то ему беды.
А у нас не те труды:
Отстоять исправно смену,
Истуканом влипнув в стену,
Аль дежурным мерить залы
Тоже труд, скажу, не малый.
Вот и думаешь порой:
Не в отставку ль, на покой?
Но боюсь я спиться с круга
От излишнего досуга...
А дальше пошло про Графский, чего ты и слушать не захочешь, - подмигнул Савелий.
- Верно, мне и того довольно... - засмеялся Иванов.
Увидя на другой день Тёмкина, гренадер передал разговор
Василия Андреевича с каким-то своим тезкой, который доводится крестным отцом Пушкину, и что говорили про его жену.
- Что супруга Александра Сергеевича первейшая красавица, то я слышал, а вот что крестный отец ихний здесь пребывают, то впервой узнаю, - не без важности сказал писарь. - Но понятно, что старшие беспокоятся, раз таков горяч. Ведь господина Пушкина дед кровный арап были, у Петра Великого в денщиках, а потом до генерала дошли, прозвание только запамятовал...
- Все тебе Максим Тимофеевич, поди, рассказывает?
- Они-с, раз видят, что я стихи ихнего барина да господина Пушкина наизусть читаю и каждое слово в душу кладу.
А еще через сутки писарь поманил Иванова зайти в канцелярию, где они оказались одни, и сказал:
- Разъяснили мне, что барин тот, которого Александром Ивановичем кликали, Тургенев по фамилии. С юности господину Жуковскому близкий друг, но только в шутку зовутся крестным Александру Сергеевичу, потому что когда ихние родители в Москве проживали, то господин Тургенев их подросточком в учение отвозили в Царское. - Тёмкин понизил голос до шепота и продолжал: А сами хотя превосходительные и на службе состоят, но у государя на заметке, потому что братец ихний в двадцать пятом году из главных были, только, когда на площадь выходили, за границу посланы оказались и сюда не вернулись, но заочно приговорены.
- Ну ладно, молчи-ка, - сказал Иванов также тихо, - да лучше про то и думать забудь. Не солдатское дело такое знать.
- Да что же, раз всем то известно. Они вот и во дворец по чину своему вхожи, - возразил Тёмкин.
- Мало ли кому что известно! - сказал Иванов. - А ты больше никому не болтай.
В конце февраля, сидя в канцелярии роты, Иванов строчил списки на разграфленных листах нарядов. За дверью раздалось шарканье: кто-то вытирал ноги от снега. Вошел господин в теплой шинели с черным мерлушковым воротником. Когда снял шапку такого же меха, гренадер узнал живописца Голике.
- Я пришел вас пригласить, господин кавалер, на похороны Александра Васильича Полякова, - произнес он с печальной миной.
- Спасибо, что известили, - вставая, сказал Иванов. - Доконала, знать, его чахотка?
- Именно доконала, - подтвердил Голике. - Последние полгода покойный кисть в руки не брал, отчего средства на похороны отпускает Общество поощрения художников, и я от себя прибавил. Завтра вынос из Андреевского собора в одиннадцать часов.
Если бы не присутствие Голике, Иванов навряд ли поверил, что в полутемной церкви перед ним лежали останки Полякова.
Всегда был тщедушен, а сейчас острый нос и восковой лоб над запавшими глазницами - вот все, что выдавалось над краем гроба. Действительно, съела беднягу чахотка.
"Грех какой, что не разыскал его на новой квартире, - думал гренадер. Так ведь и он не шел к нам, хоть столько приглашали. Чувствовал же, что от души зовем..."
Кроме Голике, проводить покойного пришли два художника - один высокий и угрюмый, посматривавший на упитанного немца далеко не ласково, и второй среднего роста, с добродушным лицом, показавшимся гренадеру знакомым.
- Я про вас от покойного наслышан. Рассказывал, как заботились о нем еще во дворце, - сказал Иванову этот художник, когда пошли рядом за гробом по Среднему проспекту. - И особенно печально, - продолжал он, - что умер Поляков, когда уже преодолел тяжкие последствия тех лет, что копированием занимался. Такие годы для настоящего художника вроде яду и безвредны только для ремесленников. - Он кивнул на спину Голике, шагавшего у самого гроба на манер родственника. Прошли еще квартал, скользя по наезженной дороге, порой хватаясь друг за друга, и художник заговорил снова: - Когда еще поймут, что в академическом курсе от копирования только вред? Руку набивает, а глаз убивает. Одну натуру надо учить рисовать и писать красками... Покойному так претило по шаблону портреты писать, что голодать предпочитал... Впрочем, верно, вы сие от него самого слышали, - закончил он.
- Даже аттестат из Академии не получил, - подал голос высокий художник. - За неделю до смерти мне сказал: "Какой же я "свободный художник", ежели, кроме копий, ничего не оставляю?.." Строг к себе был... Не то что другие...
- А есть ли у него кто из родственников в Костроме? - спросил Иванов.
- Нигде никого, - ответил высокий. - Не раз говаривал в последние дни: "Хоть то хорошо, что по мне плакать некому".
Гренадер вспомнил, как после того как рассказал Анюте о приходе Голике, заметил ее заплаканные глаза. Вспомнил и Таню, которую Поляков еще девочкой угощал сахаром, а потом
списал на портрете. И она всплакнет, как бы ни жила за своим столяром.
Когда на могиле установили деревянный крест, Голике, раскланявшись, первый пошел с кладбища. Остальные двинулись следом.
- Как ваш капитан поживает? - спросил общительный художник.
- Что ему делать? Командует - другого дела не знает.
- А мне показался добряком обходительным, - удивился художник. - Когда в 1827 году, сряду как рота ваша устроилась, я заказ получил галерею написать и в ней чинов во всяком обмундировании, то очень бы затруднился, ежели б не его помощь.
Он людей отобрал и младшего офицера в полном параде позировать попросил, а себя изображать из скромности не велел. Сказывали, что та картина в Царском селе, во дворце. Так что попрошу, коли не забудете, капитану почтение передать от Чернецова Григория.
- Так вы командира роты Качмарева помните, - догадался Иванов. - А он полковником давно произведен. То-то я вас будто признал, раз видел там рисующим, и Поляков около стаивал.
- И вот где снова встретились! А ведь как он тогда одушевлен был, что общество за него вступилось...