- Трое схоронено, а за одной могилой пригляд настоящий, хоть у других, сказывают, и женки оставши. В самый день Варламова кончины уже гренадер был и панихиду заказывал. Тот самый, что плиту на могилу ставил. Прибаутошник такой.
- Ну, коли так, - сказал Иванов, - то на могилу схожу да обратно. Ты мне, однако, скажи, как ее сыскать? Я с похорон не бывал, а крестов, верно, немало наставили.
- Мрём, конешно, на то и богадельня, - сказал инвалид. - А ее сряду сыщешь, как на кладбище взойдешь. Ваш-то как был, так размел, песочком да ельником убрал. Все любоваться ходим.
- А где же служил, браток? - спросил Иванов.
- Отседа рукой подать, в Софии, в лейб-гвардки гусарском полку, отрапортовал инвалид. - Первым ездоком считался, вахмистром шефского эскадрона состоял. Тридцать лет отбухал, пять ран имею - сколько наград, столько и ран. Зато сюда и сдали помирать на казенные харчи... А ты где красовался?
- В Конной гвардии, тоже вахмистром.
- То-то ростом тебя выгнало.
- Я из средних был.
- А толку что в росте? Мал золотник, да дорог. Большого рубить да стрелять легше, какими железками ни покрывайся.
"Экий задира! - подумал Иванов. - Ведь видит, поди, офицерский темляк, да что ему, тут-то живучи..."
- Ну, будь здоров, братец.
- Будь и ты, гренадер.
Натянул вареги, вышел, свернул за здание. Да, крестов уже десятка три стоит. "Мрём, конешно, на то и богадельня".
Сразу видны Савельевы труды. Ельник да песок могилу выделяют. Подошел, чугунная плита, как у знатного барина, на тесаных камнях уложена. Рядом веничек, снегом полузасыпанный. Обмел и прочел выпуклые строки:
На сем месте погребен
Гренадер дворцовой роты и кавалер
КАРП ВАСИЛЬЕВ ВАРЛАМОВ
Скончался 4 марте 1831 года
Жития его было 45 лет.
"Ай да Савелий! И никому ничего". Снял шапку, перекрестился. Ох ты, как сряду голову прохватило - волос-то немного осталось. Ну, теперь домой скорей. Будто ветер в спину на обратном пути. Или он в Петербурге со всех сторон?..
Как вышел на Московскую дорогу, сразу потрафило: подсел на дровни к пулковскому огороднику, ехавшему на Сенной рынок. А тут уж и до дому рукой подать.
От рассказа мужа Анна Яковлевна даже всплакнула.
- Вот видишь - зубоскал и гуляка, а какой душевный! Ведь плита заказная, немало стоит. Позвал бы его к нам в гости.
- Нет, матушка. Ему за стол без полуштофа не накрывай, а того у нас заводить не стану. Лучше вместе в Графский зайдем, Карпа помянем.
- Ну, как знаешь.
Встретясь назавтра во дворце, унтер сказал:
- Был в Чесменской. Настоящую годовщину Варламова прозевал, так хоть после. Видел твое устройство. Вот уж истинно красу навел нельзя лучше и денег не пожалел.
Павлухин ответил, по обыкновению, виршами:
Не забыл свово я друга.
Двадцать лет рядом ходили, На войне и в час досуга Смех и горе с ним делили...
С ним, бывало, выпьем дружно, По душам погуторим.
Нам одно, бывало, нужно, За одно душой горим...
Савелий помолчал, шевеля губами, видно, искал нужные слова.
А Иванов смотрел в его лицо, сейчас вовсе не похожее на обычное дурашливое, и думал: "Что ж, и твоя душа за то горит, что 14 декабря на площади не рванулись СБОИМ братьям помочь..."
Но Павлухин перевел дух и закончил:
Так его могилу кто же,
Кроме Савки, соблюдет
И вокруг плиты пригожей
В день кончины приберет?..
В конце апреля Иванов принес Жандру двести пятьдесят рублей из жалованья и двести - полученных от Пашкова.
- Теперь ты уже и ехать бы мог, - сказал Андрей Андреевич. - Четыре тысячи семьсот рублей налицо. А ежели отпуск выйдет в сентябре, то все пять тысяч своих накопишь. И письмо нужное генерал-адъютант князь Белосельский-Белозерский мне обещал. А он член Военного совета и Зурову ох как пригодиться может.
Иванов пересказал разговор с Пашковым.
- Что ж, как говорится, маслом каши не испортишь. Камергеру твоему к пасхе "Владимира" за благотворительность пожаловали, о чем Зуров, конечно, где следует прочитал. Из сего поймет, что при дворе даже после долгого отсутствия его отмечают, значит, когда-то понадобиться может.
- Так они и знакомые давние, с первых чинов, - заметил Иванов.
- Оно хорошо, но про Зурова слух идет, что ему нонешнее прежнего важней.
Близилась пора просить полковника о небывало длинном отпуске, а значит, рассказать, зачем нужно ехать в Епифань, оттуда в Тулу и опять в Епифань, про срок в полтора месяца между присутствиями и про письма, которые уже пишут о нем губернатору. Но такой разговор унтер откладывал до подходящей минуты.
В конце мая царская семья и двор выехали в Петергоф, в Зимнем наступило обычное летнее затишье. С утра залы обходили с самой малой уборкой камер-лакеи, полотеры и приглядывающие за порядком гоф-фурьеры да со дворов доносилась команда пожарных офицеров. Там экзерцировали дворцовые роты со своими ручными помпами и подъемными лестницами.
Раз в неделю механик-англичанин топил печь в подвале, поднимавшую воду в бак под крышей. Утром этих дней пожарные появлялись в парадных залах и выпускали прежний запас через краны и рукава на мостовые дворов, в резервуары для поливки Висячего и Зимнего садов.
А часам к двум все во дворце затихало. Неслышно прохаживались по залам дежурные гренадеры, раз в два часа обходили посты унтера. В Эрмитаже хоть иногда бывали господа, любящие поглядеть на тамошние сокровища, или художники, копировщики. Осматривали картины Лабенский с Митрохиным. А в дворцовых залах - полная тишина. Остановись и слушай, как тикают часы, потрескивает паркет, глухо гудит за стенами город...