- Неужто вправду нас выкупать хочешь? - дрогнувшим голосом спросил Иван Ларионыч. - А деньги откуль взял?
Сын рассказал, как и сколько скопил, от кого известился, почем у них души, и что привез письма от важных господ к самому губернатору, чтобы не тянули с купчей. Старик слушал, прижав к груди черес и глядя в рот сыну. А когда тот окончил, то одной рукой обнял за шею и вымолвил:
- Сказать что - не знаю... Хоть бы бог тебя наградил!
Ведь как Мишка опосля Лебедяни про тебя сказывал, а потом во дворце повидал, то все сомлевался, откуль деньги берешь.
- Теперь, папаня, только как с барином сговорюсь.
- Сговоришься. Не с прежним дураком нашим. Новый своего гроша не упустит, но и кобениться не станет. Ты стой на своей цене и как все прознал поясни, чтоб видел - не лыком шитой. А ему сейчас деньги нужны слышно, лес около своей родовой торгует. Нашу-то дуром у пьяницы взял, за полцены.
- Матушка молвила, будто на казаках каких-то нажился?
- От его людей слух идет, что в Новочеркасском городе при генералах каких-то пером скрыпел да с просителей драл.
В чины знатные не вышел, а кису толстую набил и жену взял от начальника, евону полюбовницу, себя старе, да с хорошим приданым. А мужикам оно все едино. После Ивана-то Евплыча не зверь да не блудник, то чего не жить? Ты ему барщину отработай - и ладно. Пока плохого не видели. Так что можно бы тебе опять нам малу толику оставить, а остальное все обратно увезть.
- Нет, папаня, то дело решенное. Ежели столкуемся, так вас пока на свое имя куплю, чтобы только на себя работали, мне барщины не надо. А может, и сряду, ежели денег хватит, на волю перепишу. Ну, пойдем-ка, я тебя попарю.
- И то... А чересок туда возьму. На гвоздок взвешу... Ты помни, Саня, что земли у нас одиннадцать десятин: девять под пашней да по десятине луговой и выгона. Чтоб как не обдул.
Когда уже лежали на полке, вдыхая жаркий воздух, Иван Ларионыч спросил:
- А у царя-то банька есть?
- Для него только одного и есть в полподвале.
- Ну, слава богу, хоть он чистый ходит. А дворские как же?
- Господа в тазах да лоханках полощутся, а простой народ в торговые бани ходит.
Смеркалось, когда вышли в предбанник, но унтер рассмотрел, что дед раскраснелся, как молодой, и дышит не чаще его.
Напились квасу, поставленного под лавкой. Вот это так баня!
- Лучше, Санюшка, ты его снова опояшь, - сказал Иван Ларионыч. - Я ведь и сна лишусь, коль на мне будет, а ты привычный. Аль в подполье схоронить и тебе отдох дать?..
Ин ладно, поспи послаще ночку-другую. Ну, пойду окунусь.
А ты как?
- Схожу, как возвернешься и тебе караул сдам.
- Ан первый иди. Дорогу-то не забыл?
Да прошло ли тридцать-то лет? Все как бывало до службы, когда бежал по траве к Дону и с мостков ухал в студеную воду...
А на пороге уже отец дожидается - и бегом к мосткам. Ну и крепок! Куда дольше его плавал и как вскочил, пожимаясь, в предбанник, то сразу же:
- А скажи, сынок, страшно воевать было?
- Воевать, папаня, не так страшно, раз всем одна судьба, кто рядом скачет - солдат ли, генерал ли. А в команду офицеру злому попасть - вот где страх. Чисто как заяц перед волком.
Два раза мне такое выпадало, да выручали добрые люди.
- А ты тех людей в поминание аль за здравие записал?
- Как же, все где положено.
В эту ночь, после бани и без череса, Иванов спал еще крепче, не слышал коров, а петуха только на зорьке, когда пробрало холодом и увертывался получше в приданое одеяло.
А утром, когда уже поел и думал, не пойти ль помолотить, чем без дела прохлаждаться, прибежал малый и сказал: барин приехал, чтоб дядя Саня к нему шел, не то по ригам уйдет.
- Чей паренек-то? - спросил Иванов матушку.
- Елисеев-меньшой, восьмой никак.
Побрился, подчернил усы и баки, надел полную парадную форму, белые перчатки, водрузил на голову медвежью шапку и пошел.
И вовремя. Барин в сереньком сюртучке и военной фуражке вышел на крыльцо. Увидел Иванова и, поднявши брови, остановился. Видно, никто не упредил о приезде такого гостя.
Подойдя на три шага, унтер поднял два пальца к шапке:
- Здравия желаю, ваше высокоблагородие!
- Здравствуйте, - ответил Вахрушов, уставясь на невиданный галунный погон унтера, потом опустил глаза к темляку на сабле и добавил: - Чина господина офицера не имею чести знать.
- Прапорщик Иванов почел долгом представиться по приезде в деревню вашего высокоблагородия! - отрапортовал унтер.
- Весьма приятно. Пожалуйте ко мне, - ответил Вахрушов. - Но прошу простить за неустройство, я здесь по-походному.
Через переднюю вошли в большую комнату, занимавшую угол дома, верно прежнюю залу. Но сейчас в ней стоял только овальный стол перед диваном, застланным постелью, три стула да бюро.
Хозяин указал гостю на стул, сел сам и спросил:
- Вы где же служите и по какой надобности пожаловали?
- Служу в роте дворцовых гренадер при собственном его величества Зимнем дворце в Санкт-Петербурге, а прибыл в отпуск к родителю своему, крестьянину вашего высокоблагородия Ивану Ларивонову. - И, достав из-за борта мундира отпускной билет, Иванов подал его хозяину.
Тот глянул, уважительно склонил голову перед подписью министра двора и возвратил со словами:
- Милости просим. Припоминаю, что дядюшка Иван Евплыч говорил мне про вас, но последнее время столь невнятно выражался... Так не угодно ли чаю, кофею? Я сейчас прикажу.
- Никак нет, не извольте беспокоиться. Поспешил принести вам почтение. - Иванов встал. - Честь имею-с.
- Однако мне крайне интересно расспросить про службу вашу, про дворец и прочее в столице. Может, пожалуете запросто часа в два? Но не взыщите, я тут по-холостяцки, чем бог послал...