- Что же вы мне того раньше не рассказали? - упрекнула мужа Ольга Николаевна, - Я бы к старику внимательней была.
- Вы и так ко всем добры, - ответил Пашков.-А ежели я вам все, что знаю про папеньку своего и его подвиги, пересказывать начну, даже только тех слуг касаемое, что сейчас живы, так вы в сих стенах обитать не пожелаете. Пока матушка была жива, он еще воздерживался, а когда скончалась и меня в Пажеский корпус определил, тут уж пошел дым коромыслом...
Анна Яковлевна с удовольствием согласилась на предложенный госпожой Миклашевич домик рядом с дачей, снятой ею в Ульянке. Сначала тревожилась, где муж ее будет столоваться, но полковник зачислил Иванова на довольствие в роту с оплатой по пятаку за день. Правду сказать, и сам унтер не прочь был подсесть к артельному столу рядом с Павлухиным, Крыловым или Тёмкиным. Последний ел за двоих, а все оставался тощ и бледен.
- Ты, Федот, как фараонова корова, - сказал как-то Иванов.
- Все за детство голодное не отъемся, - отозвался писарь.
- Так, сказывают, кантонистам полную солдатскую дачу отпущают, заметил кто-то из гренадеров.
- Но воруют там в три раза больше, - ответил Тёмкин. - Вы за артельщиками своими присматриваете и, как зарвутся, сейчас смените, а ребята что могут? За все семь лет кантонистских не помню, чтобы досыта ел. И теперь во снах вижу тех мальчишек, с которыми кусок делил, какие у них глаза страшные с голоду да со страху бывали. Коли ад существует, то эконом наш, майор Редькин, там в масле сворованном век кипеть должен...
Если Иванов бывал свободен в воскресенье, то рано утром вместе отправлялись пешком в Ульянку - Тёмкин, как нижний чин, не имел права ездить на извозчике. Идти надо было верст двенадцать, но в хорошую погодку, по холодку от того только польза после маршировки по дворцу унтера и канцелярского сидения писаря. А придя, разделялись: Тёмкин оставался около Анны Яковлевны и Лизаветы "для домашних дел и посылок", как он выражался, а унтер поступал в распоряжение дочки. Они пересекали Петергофское шоссе и уходили, минуя обывательские огороды, версты за две, на безлюдный берег залива, где без конца строили из песка, прутиков и щепочек загоны для скота, крепости, города и деревни, населяя их травками, листиками, камешками, рыли канавы, перекидывали через них мостики.
А когда уставали, садились в тени кустов на коврик-половичок, который вместе с запасом съестного и бутылкой молока давала с собой Анна Яковлевна, и смотрели на голубую, сверкающую под солнцем воду залива. По ней ползли в Петербург и обратно, распустив паруса, корабли или дымили высокими трубами пироскафы, которые теперь стали понятнее называть пароходами.
Если девочка задремывала на коврике, он обмахивал ее от мух веткой, а сам вспоминал, как сиживал на похожем берегу в Стрельне с Красовским у окраины солдатского огорода. Мог ли тогда подумать, что станет когда-то на лето свое семейство за город вывозить!.. Слов нет, хорошо тут, красиво, но все-таки жаль, что родные места только осенью видел. Следующий раз в Козловку в начале лета поедет, чтобы жаворонков наслушаться и увидеть, как хлебные поля ветер любовно гладит. Опять один поедет или с Машей, как матушка просила? Для него там родина, а ей каково будет?..
Иногда девочка среди рассказов о собаках и котятах задавала отцу житейские вопросы:
- Я слышала, как Поля-горничная прачке говорила, что ты офицер не настоящий, раз эполетов не носишь. А как же тогда ты бабушку и деда выкупил? Я им так и сказала: "Как же не настоящий, когда двенадцать людей на себя купил?"
- А они что сказали?
- Они сначала-то меня не заметили, я за крыльцом в траве с Белкой играла. А тут и говорят: "Ну, если так, то, знать, эполеты ему в новом чине дадут". Ведь тебя, папаня, произведут еще выше?
- Произведут, доченька, наверное, да еще не скоро.
- Ну, подождем и тогда им твои эполеты покажем.
В эту весну наследник отправился в далекое путешествие по России. В его свите поехал и Жуковский со своим Максимом.
От него Тёмкин слышал, что Василий Андреевич надеялся показать своему ученику хоть издали, может, в церкви, ссыльных за 1825 год и упросить ходатайствовать о смягчении их участи.
А государь в середине лета выехал с огромным штабом в Вознесенск, где предстояли небывалые кавалерийские маневры из трехсот шестидесяти эскадронов. Ежели считать по сто человек в эскадроне, то уже тридцать шесть тысяч всадников да конная артиллерия, штабы, обозы - словом, до пятидесяти тысяч людей и коней. Сколько же следует подвезти туда на две недели сбора продовольствия и фуража? И какие нужны поля для маневрирования, если на Марсовом едва тесно строятся двадцать тысяч, две трети которых пехота?
Такие подробности рассказал Иванову, встретясь с ним в Белом зале за день до отъезда, флигель-адъютант Лужин. Он дожидался здесь бумаг, которые составляли в канцелярии коменданта, поэтому собеседники не спеша прохаживались туда и сюда.
- А есть ли от таких маневров, Иван Дмитриевич, польза для войск? решился спросить Иванов. - Как вспомнишь наши красносельские, то, право, сомнение берет. Или, говорят, теперь государь в аллюрах порядок навел и выкладку облегчил.
- Да, кое в чем от глупостей Константина Павловича отошли, - кивнул Лужин. - Но эти-то маневры все равно не учебную цель преследуют, а всей Европе показать, какая сила у нас и какая выучка. Недаром на них иностранные послы приглашены, которые все генералы, раз государь статских дипломатов не любит. Я-то на войне настоящей не бывал, но подозреваю, что для нее все, что тут покажут, вовсе не нужно... Вот как в жизни случается: в юности о подвигах мечтал, а до тридцати пяти лет пороху не понюхал. К слову, за верное слышал, что князя Александра Ивановича рядовым драгуном в Нижегородский полк переводят, тот самый, куда и Лермонтова-гусара спровадили. Там война настоящая, не то что под Вознесенском. Так ты же, верно, Александра Бестужева-Марлинского у князя не раз видел. Недолго эполеты носил. Давно ли в прапорщики, а третьего дня пропечатано: "Исключить из списков..."
- Неужто, Иван Дмитриевич? Может, в плен чеченцы взяли?
- Да нет, там написано "убит в бою при высадке с флота на мысу Адлер". Так еще одного известного литератора Россия потеряла. Зарубили горцы в лесу. Сегодня кто-то говорил - зарвался вперед с охотниками-солдатами... Так что, знаешь, Александр Иванович, пусть уж лучше маневрами забавляются да Европу сотнями эскадронов пугают, чем в настоящую войну ввязаться... Не тужи, братец, - он хоть отмучился...
Этим же вечером Иванов с Тёмкиным отслужили у Пантелеймона панихиду по трем убиенным болярам Александрам - Грибоедову, Пушкину и Бестужеву. "Неужто же вскоре и четвертый Александр за ними последует?" - с горечью думал Иванов, слушая надрывные песнопения.
В Ульянке, когда Анюта рассказала мужу, как они с Лизаветой плакали, узнав от Андрея Андреевича о гибели Марлинского, унтер не сказал о переводе на Кавказ Одоевского. Но Жандру, когда прогуливались вдвоем, передал разговор с Лужиным.
- Наш Александр тоже весьма даровитый поэт, хотя стихи свои не записывает, - грустно сказал Андрей Андреевич. - И по званию ссыльного ждет его на Кавказе невеселая судьба. Правда, умные люди говорят, что в драгунах убыль меньше, чем в пехоте, в боях то есть. А насчет лихорадок да поносов все роды войск одинаковы... Да, не забыть, получил от предводителя епифанского письмо, в коем просит справку одну для него в Сенате навесть...
- Вот вам за меня забота. Я в их дому епифанском побывал, чтобы благодарить, но в деревню уехавши были.
- То он знает, и забота не велика. В Сенате знакомых много, справку настрочат. Но в заключение он спрашивает, когда собираешься вольную родичам давать, и содействие предлагает.
- С жалованья на пошлины по сему делу уже откладываю, - ответил Иванов, - и в году тридцать девятом туда съезжу.
- Ну, добро. А податные дела свои знаешь? Сколько тебе и куда за них в год платить надлежит?
- Отцу на три года на сей расход деньги оставлены, он считать по-хозяйски умеет, и племянник Михаиле грамотный, за тем следит. Полагаю, что себя и меня подвесть не должны...
Легкий на помине Михайло вскоре прислал письмо-просился на Беловодские заводы. Если будет на то дядино согласие, то чтобы выправил увольнительную бумагу, какая положена от помещика. А подати за все три года вперед он сполна внес, и расписка деду сдана. Затем следовало сообщение, что господина Вахрушова обокрал его молодой лакей, снявши с хмельного при укладе ко сну пояс-черес со знатной суммой денег. Произошло это месяц назад в Козловке, куда барин приехал собирать оброк, и сбежавший вор пока не разыскан. Заканчивалось послание отдельной особо старательно выведенной строкой: "А писал сие вашего благородия всепокорный молитвенник псаломщик Иона Смысловский".
- Вот тебе и счастливый чересок! Аи да Диомидка-ракалион! - качал головой Иванов. - Хоть бы не поймали дурака, а то запорют до полусмерти и в солдаты чахотным сдадут. Диомид будто имя, а что такое "ракалион"? Ругательство, верно...
В Ульянке спросил Жандра, как писать увольнительный билет. Андрей Андреевич продиктовал и приложил свою печать с французскими литерами "AJ", чуть ее нарочно сдвинув и сказав:
- На первый раз сойдет, а тридцатого августа я тебе русскую печать подарю. Гляди не вздумай сам покупать.
И верно, 30 августа утром рассыльный из Английского магазина на Невском принес на дом пакет в красивой обертке.
В нем оказалась коробка с разноцветными сургучами от Варвары Семеновны и сердоликовая печатка с литерами "А. И." в золотом перстне. Сургуч унтер с Машей после обеда перепробовали на картонке, а надеть кольцо не решился - пусть лежит с сургучами в комоде, не подходит оно к его простецкой руке.
Возвратясь с дачи, Анна Яковлевна занялась поисками новой квартиры. Сыскала светлую и сухую из четырех комнат, во дворе соседнего дома на Мойке. Пока белили, красили и заново оклеивали, пустилась покупать мебель. Все казенное полковник, оказывается, уже приказал "списать" как сломанное, и оно пошло в спальню и Машину комнатку, так что потребовалось купить гостиную, - ей обязательно хотелось с двумя трюмо, раз комната о трех окнах, и для столовой буфет, дюжину стульев и стол. Да еще подержанный рояль с круглой табуреткой. Перевезла мебель, занялась посудой - искала сервизы, обеденный и чайный. Наконец переезжали, вернее, переходили носили вещи из двора во двор. Конечно, помогал Тёмкин, без которого кровати и диван Иванов затруднился бы нести, а писарь окреп-таки на гренадерских харчах.
В первое воскресенье октября устроили новоселье. Пригласили тех же почетных гостей, что когда-то на свадьбу. Но как все постарели!.. У Андрея Андреевича хоть звезда прибавилась, у полковника - Владимирский крест, но бедным дамам приходилось возмещать годы более пышными туалетами и ожерельями, а на Густаве был новый, отлично завитой парик. Постарели, пожелтели и две мастерицы, добрые и миловидные Феня и Оля, но все приглашенные по-прежнему ласково смотрели на хозяев, не спеша обошли и очень хвалили новую квартиру, ее обстановку и расселись в столовой.
Вечер прошел на славу - душой его был Андрей Андреевич.
Он и тосты провозглашал, и дамам любезности говорил, а после обеда за роялем дал целый концерт. Сначала, посадив Машу к себе на колени, двумя ее пальчиками выстукал какую-то польку, так что она разрумянилась и его расцеловала, а потом уже сам лихо сыграл вальс, кадриль и спел смешные куплеты порусски, по-французски и по-немецки. Потом отсел за небольшой столик с полковником, Густавом и хозяином и за разговором о главной новости - открытии железной дороги до Царского села - выпили бутылку портвейна. А дамы, раскинув по дивану пышные юбки, делились кулинарными советами, после чего еще раз осматривали мебель и посуду. Наконец все пили чай и около десяти часов отбыли по домам.
Оставшиеся занялись уборкой. Иванов с Тёмкиным расставляли по местам мебель. Девушки и Анна Яковлевна на кухне мыли посуду, Лизавета укладывала спать сонную Машеньку.
Притворив к ней в комнату двери, унтер открыл в гостиной форточки и присел на новый диван, когда услышал, что дочь зовет его.
В полутьме не сразу понял, что Маша стоит в своей новой кровати - их старом диванчике, повернутом сиденьем к стене, так что оказалась огражденной тремя решетчатыми бортами.
Когда подошел, она обняла его за шею и спросила на ухо:
- А я так научусь играть, как Андрей Андреевич?
- Конечно. Варвара Семеновна еще лучше его играет.
- И поет также?