Я отошел от окна и схватился за голову. Потом забегал по свободному пространству между столом и капсулами, стуча жесткими подошвами берцев по цементному полу.
Это куда ж меня закинули?
Допустим, меня усыпили и отвезли в какую-то глушь, где проводятся извращенные опыты над людьми, — возможно даже, в некий лагерь-поселение для пожизненных заключенных. Над ними можно, в принципе, какие хочешь эксперименты ставить, не выйдут, не расскажут — у нас страна бесконечных возможностей, замутить можно любую дичь при желании, и даже опытные “сидельцы” (а они известные “писари”, как известно) не пикнут.
Но тогда что это за журнал, где указано, что у меня состоялся какой-то квест к буржуям на двенадцать часов с выбором опций по собственному желанию? Как-то не вписываются эти камеры и квесты в гипотезу о глуши и лагере-поселении!
И почему 82-й год?
Эй, а если я сейчас сплю под наркозом, и это все тупо мерещится? Я пощипал себя за руку, огляделся, присмотрелся, прислушался, принюхался — ни в каком сне не бывает такой отчетливости и реалистичности… Снаружи слышно пение птиц и какой-то отдаленный грохот, будто работает экскаватор, я отчетливо различаю шорох своей одежды, стук подошв, свое тело ощущаю распрекрасно. Так бывает во сне? Знакомые с опытом употребления веществ болтали, что реальность в трипах не отличить от реальности нашей, натуральной, поэтому многие из таких “опытных” и считают нашу Вселенную симуляцией. Я попытался сосчитать до десяти, протер глаза, пощупал холодный металл капсул. Да неужели в наркоманских и наркотических видениях бывает вот такая реалистичность?
Нет, как-то не верится в наркотическую матрицу.
А если я попал (совершенно фантастическое предположение) в прошлое?
Но тогда почему в прошлом присутствуют высокие технологии в виде этих камер и ноута? Почему помещение выглядит так убого? И когда успели изобрести машину времени? Нет, глупости.
С раскаленными извилинами я двинулся к большой двери напротив окна, — наверняка она вела куда-то наружу. Открыл дверь и нос к носу столкнулся с человеком, который собирался войти.
— А ты чего, выбрался, что ль? — удивился мужичок лет пятидесяти, невысокий, коренастый, с седой щетиной, в черной тюбетейке, как у старых советских академиков. Хотя в целом сей субъект на академика никак не тянул, на тракториста-колхозника разве что. Одет он был в рубаху вроде моей, с жилеткой поверх, и просторные почти что шаровары, заправленные в затоптанные, явно самодельные кожаные ботинки. Штаны эти держались на широком армейском ремне, который тоже выглядел так, словно его носили, не снимая, лет тридцать. — А я-то думаю, кто там топает? Из квеста выкинуло?
Я уставился на него.
В мире есть плохо совместимые вещи. Например, молоко и немытые огурцы. Или колхозный тип наподобие того, что стоял передо мной, и слово “квест”.
От неожиданности я пробормотал:
— Ага, выкинуло…
Мужичок улыбнулся, продемонстрировав штук десять стальных зубов и столько же желтых, прокуренных и кариозных. Больше зубов во рту не обнаруживалось.
— Ну, ничего, не переживай, Олеська, шесть часов за тобой остались, проиграешь их в следующий свой выходной. Детинец, как говорится, гарантирует.
“Какой детинец?” — чуть не брякнул я и увидел на жилетке мужичка прямоугольный кусок светлой ткани, на котором было вышито темными нитками “Григорий Павлов, квест-зал”.
— Пойдем, — сказал Григорий Павлов, — я тебя запишу в журнал досрочников, чтоб ты в следующий раз без проблем отыграл свое. На следующей неделе Селиван дежурит, а он знаешь ведь, какой! Стерва в мужском обличье! Не докажешь ему ничего без бумажки!
Он хихикнул и подмигнул. Я выдавил улыбку — пока старался ничем не выдать, что вообще не в курсе, где я и что здесь забыл. Григорий вел себя так, словно давно меня знает и относится хорошо, не стоит с ним портить отношения. К тому же я был не в таком состоянии, чтобы что-то внятно изрекать. Надеялся лишь, что Григорий сам проговорится и хоть как-то намекнет на то, что вообще происходит.
По всему выходило, что я пребывал здесь некоторое — возможно, немалое — время и со многими перезнакомился. Во всяком случае, с Григорием Павловым и стервой в мужском обличье по имени Селиван. А потом забыл. То есть меня настигла амнезия. А я-то обрадовался, что все помню! Похоже, что далеко не все.
Или это розыгрыш?
Григорий повернулся и вышел в длинный коридор с двумя рядами дверей, плохо освещенный редкими лампами. Я поперся следом и увидел за одной из открытых дверей точно такое же помещение, из которого только что выбрался, с тремя камерами, столом и стулом. Оказывается, здесь этих квест-камер полно! Григорий дотопал до своего места дежурного — за невысокой деревянной стойкой скрывался массивный стол и продавленное кресло. Дежурный с кряхтением уселся и раскрыл еще один журнал, потолще того, что в комнате с камерами. Взял толстую перьевую ручку, открутил крышку на заляпанном флаконе с чернилами, обмакнул перо, начал со скрипом выводить строчки. И стол, и стойка, и весь коридор в целом нуждались даже не в срочном капитальном ремонте, а сносе. Все здание надо тупо разбирать по кирпичам, пока оно не обрушилось само по себе…
Я оперся о стойку — ноги ослабли и дрожали, сердце стучало в горле. Казалось, еще пара минут в затхлом коридоре и тишине, которую нарушает лишь скрип допотопного чернильного пера, — и я заору так, что это обветшалое здание к чертям обвалится.
— Как Вера? — не отрываясь от писанины, осведомился Григорий.
Я промолчал, не зная, что ответить. Какая Вера? Я не знаю никаких Вер.
Григорий поднял на меня глаза, приподнял брови.
— Чего молчишь?
И я, вопреки первоначальному замыслу притворяться “своим” как можно дольше, выпалил:
— Я не помню, как сюда попал! Я и вас не помню, и Селивана! До того, как проснуться в этой… этой квест-камере я был в совсем другом месте…
Бородатое лицо Григория на миг окаменело. Затем расслабилось, он улыбнулся, продемонстрировав все свои немногочисленные зубы.
— Глюк подхватил? Не переживай, это со всеми время от времени бывает. Оттого тебя, видать, и выкинуло из квеста. Аппаратура глюканула — и все дела. А может, ты с “Тишь-да-гладью” перемудрил, перед квестом-то.
Эта его искренняя волосато-кариозно-стальная улыбка показалась мне самой расчудесной на свете, этот человек был добр ко мне, и я ухватился за эту доброту, как за спасательный круг, слезно протянул:
— Вы скажите, пожалуйста, что это за место? Я ничего не помню!
— Это, Олесь, Западный 37-й Посад, — спокойно сказал мужик.
— Сколько я здесь времени? — задал я новый вопрос, хотя не понял ответ на первый.
— Всю жизнь ты здесь, мил человек. Всю жизнь тебя знаю.
— Да не может этого быть! — крикнул я.
Слабость и сломленность как рукой сняло, накатила злость — моя старая подруга. Как это — знает меня всю жизнь? Издевается надо мной, что ли? Разыгрывает? Если б он сказал, что знает меня пару дней… да хоть пару месяцев, я бы еще поверил. Амнезия, мать ее. Но всю жизнь?!
Григорий поморщился, попросил тихо:
— Не кричи, будь добр. Отпустит тебя скоро, вот тогда и поймешь, чего может быть, а чего не может. Однако ж ты “Тишь-да-гладью” побаловался, да? А говорил, что не употребляешь!
— Это наркотик какой-то? Не помню я никакого наркотика! Вы чего, прикалываетесь?
Григорий отчеканил:
— Клянусь Вечной Сиберией, говорю тебе истинную правду!
Он поднял правую руку, и я подумал, что он собирается перекреститься. Но дежурный сложил ладонь лодочкой и указал наверх, на стену под самым потолком, где в тени, незамеченная мной поначалу, висела прямоугольная доска примерно формата А2, выкрашенная серой краской, с красными геометрическими фигурами — кругом и полумесяцем. Из середины круга в сторону полумесяца тянулась горизонтальная полоса. Ту же ладонь Григорий положил себе на лоб и закрыл на мгновение глаза.
Эти знаки я разглядел на необычной визитке Димона.
Я обмер. Пробормотал:
— Это… это знаки Вечной Сиберии?
Григорий степенно кивнул, дуя на страницу журнала.
— А что такое… Вечная Сиберия?
Мужичок поперхнулся воздухом и захлопнул журнал так неожиданно и громко, что я отпрянул от стойки.
— Ну это уж слишком! — возмутился дежурный. — Что это за глюк такой, чтобы святое забывать? Да у нас придурки из Восточного 15-го один раз “Тишь-да-гладью” так ужрались, что забыли, где живут, жен с матерями своих забыли… но чтобы Вечную Сиберию!.. Даже у них до такого не доходило!
Он встал, вышел из-за стойки, выкатил грудь, сунув заскорузлые большие пальцы рук в кармашки на жилете.
— Лекарю тебе надо показаться, Панов, — сделал он вывод. — Но лекарь будет в наших краях только послезавтра, и то, если его на заводе не задержат. Пойдем, я тебя домой отведу. Или попрошу кого-нибудь, негоже мне свое рабочее место покидать…
Он направился вдоль по коридору, и я поспешил за ним. Мы свернули в сторону, прошли несколько дверей и вышли из здания — оно оказалось двухэтажным, длинным, обшарпанным, обшитым деревянной вагонкой, которая отвалилась во многих местах. Барак во всей красе. Над входной дверью висела вывеска в виде куска фанеры с буквами, нарисованными через трафарет: “Квест-зал”.
Перед квест-залом протянулась безлюдная улица — асфальт на дороге был чинен-перечинен, но в целом на фоне всего остального выглядел относительно презентабельно. По такой дороге можно прокатиться без риска свернуть себе шею. На другой стороне улицы на значительном расстоянии друг от друга находились двух- и трехэтажные здания. На многих из них красовался символ полной и ущербной лун. Некоторые постройки были определенно заброшенные. Между постройками виднелся сплошной лес — по виду, хвойный.
Вечерело, по небу плыли кучевые облака, солнце опускалось над лесом. В воздухе висела чуть заметная дымка, и пахло одновременно свежестью хвои и чем-то горелым.
Вечная Сиберия, говорите?
— Это Сибирь? — спросил я у Григория.
— Сибирь — это был такой природный регион в старом мире, — пробурчал тот, — а мы живем в Вечной Сиберии, великом государстве. Есть разница, учти это.
Я сказал:
— Для великого государства все у вас какое-то старое и грязное…
Григорий хрюкнул от возмущения.
— Эк тебя глюкануло-то! Ты смотри, при Модераторах такого не ляпни, не то в карцер посадят! И рейтинг снизят.
Я хотел спросить, о каком рейтинге идет речь и кто такие Модераторы, но в эту минуту из-за угла вышла женщина в мешковатой рубахе навыпуск и шароварах, с собранными в шишечку на голове светлыми волосами. На босых ногах шлепки. Подумалось, какого хрена я разгуливаю в берцах?
— Аня! — позвал ее дежурный.
Она приблизилась, и я понял, что это не женщина, а девушка не старше меня. Не красавица, но и не уродина, без малейших признаков косметики, веснушчатая, с обгоревшими на солнце лбом и щеками.
— Здрасьте, — сказала она Павлову. Кивнула мне: — Привет!
И она меня, конечно же, знает. Ничего удивительного, я тут всю жизнь живу, если верить Григорию. Как такое возможно, ума не приложу.
Разве что эти колхозники сговорились и морочат мне голову.
— Олесь наш глюканул, — пояснил дежурный. — Отведи его домой, будь добра.
— Чё, серьезно? — распахнула бледно-голубые глаза Аня. — Ну, идем, раз так!
Я пошел за ней, оглянулся — Григорий уходил в здание, покачивая головой. Мы с Аней неспешно двинулись по улице.
— Прямо ниче не помнишь, да? — спросила Аня, поглядывая на меня искоса, с неуверенной улыбкой, будто ожидая, что я сейчас крикну: “Сюрприз! Я все помню!”
— Ниче, — подтвердил я. — В смысле, помню, как меня зовут. А больше ничего.
Решил сильно не распространяться о себе до того, как выясню, где нахожусь. В сущности, у меня сформировалось кое-какое объяснение. В рамках какого-то омерзительного незаконного эксперимента меня усыпили и транспортировали в это секретное место в лесной глуши. Здесь в ужасных условиях живут люди с промытыми, по всей видимости, мозгами. Они думают, что живут в некоей Вечной Сиберии и, кажется, своим положением вполне довольны. Здешние зомбированные ребята почему-то считают, что знают меня всю жизнь, а на дворе 82-й год…
Не исключено, что Вечная Сиберия — что-то наподобие игры с рейтингами и Модераторами. Эту игру местные воспринимают, как нечто само собой разумеющееся, хотя остается шанс, что они притворяются и играют свои роли. Если же это ролевая игра, то я только что познакомился с двумя кандидатами на “Оскар”.
Что это за эксперимент? Зачем меня отправили сюда? Какое значение имеют эти лунные символы? Все это мне предстоит выяснить и как можно быстрее, чтобы свалить отсюда домой.
Чтобы победить в игре, нужно четко заучить ее правила, а потом нарушить.
— Так-таки ничего?
В голову вдруг пришла отличная идея выяснить как можно больше у этой простушки. Аня, если все же она не актриса, надеюсь, выложит все на блюдечке.
— Очень сильный глюк подхватил, — пожаловался я. — Надеюсь, скоро пройдет. Но хотелось бы заранее узнать, что к чему, чтобы впросак не попадать. Можешь мне помочь? А я тебе буду благодарен.
— А как ты мне будешь благодарен? — заливисто засмеялась Аня. — Ты ж не помнишь ничего! Может, раньше мы с тобой мужем и женою были, и я лучше тебя знаю, что у тебя за душой?
Я обомлел, что вызвало еще один приступ смеха у моей собеседницы.
— Да шучу я, Олесь, вот ты наивный! Пойдем на холм, где беседка, и я тебе расскажу все, что знаю.
***
Впереди асфальт дороги заканчивался, переходя в утрамбованную гравийку, которая огибала невысокий холм с деревянной беседкой на вершине и уходила куда-то в лес. Тут и там разбросаны длинные деревянные бараки, пристройки, навесы, гаражи. Ограды нигде нет, кроме загонов для скота. За бараками начинались пашни, где тарахтели трактора. Кое-где шевелились человеческие фигурки. Подумав об ограде, я оглянулся, чтобы рассмотреть решетчатый забор с колючкой, который заприметил из окна. Вдоль асфальтированной улицы, за чередой домов, в числе которых был и квест-зал, тянулась холмистая гряда, сплошь поросшая высокой травой и кустарником. Забор шел сверху по этой гряде на протяжении, наверное, километра, прежде чем исчезнуть за очередным склоном.
— Скажи, что это за Поганое поле такое?
Аня открыла было рот, когда позади меня окликнули по имени. Мы обернулись. Нас догонял Григорий, размахивая какой-то тряпкой.
— Ты трусы забыл, — сообщил он, остановившись и задыхаясь. — Мне чужого не надо! Изволь забрать. Квест-зал чужие вещи хранить не уполномочен.
Аня откинула голову назад и громогласно заржала, как лошадь. С горящим лицом я забрал труселя и, смяв, наугад сунул в карман штанов. Минуты три спустя, когда Аня отсмеялась, а Григорий вернулся на рабочее место, я проворчал:
— У тебя, небось, тоже глюки бывали?
— Бывали, а как же! Но трусов ни разу не забывала!
— Все у тебя впереди, — буркнул я. — Может, и забудешь. Вот тогда и я посмеюсь…
Она посерьезнела, вытерла слезы ладонью, сказала проникновенно:
— Ты не обижайся, Олеська, я ж не со зла. Когда у меня глюк был, я забыла, куда дела ключи от комбайна. Но потом вспомнила — глюк недолго длился. У всех по-разному бывает, конечно. Надеюсь, твой глюк вскорости пройдет. А вообще тьфу на тебя, чтоб не сглазил…
Помолчали, продолжая неспешно вышагивать по выложенной камнями тропинке вверх по склону холма. Я вертел головой, озирая окрестности.
— Ты на комбайне работаешь?
— Ага. Сегодня выходной, и вот — гуляю. У тебя тоже, кстати. Ты, поди, на квест сразу с работы пришел, даже не переобулся…
— А где я работаю?
— На мусоровозе.
Оппа, приехали!
— Ну что же… — пробормотал я. — Это лучше, чем быть безработным.
— Как можно быть безработным? — удивилась Аня. — В Вечной Сиберии безработных нет.
Настала моя очередь удивляться.
— Нет безработных? И бездомных?
— И бездомных, конечно. Разве что Уроды бездомные, но это ведь не люди…
— Кто это — Уроды?
— Ну, они в Поганом поле живут…
К этому времени мы поднялись до беседки на вершине холма — удивительно аккуратной и не создающей впечатления чего-то старого, крошащегося и обтрепанного. Беседка была деревянная, восьмиугольная, покрытая черепицей, выкрашенная в любимый в здешних краях зеленый цвет; внутри круглый стол окружали скамейки. Судя по всему, возвели беседку недавно. Мы сели на скамейку с восточной стороны, чтобы спрятаться от пологих лучей заходящего светила.
Отсюда открывался неплохой вид на лесистые холмы, речку вдали, прямоугольные пашни, живописно разбросанные постройки. С большого расстояния не углядишь, в каком скверном состоянии искусственные сооружения…
На севере, почти на горизонте, дымил завод — от него-то, видимо, и попахивало гарью. На юге, за решетчатой оградой и чередой невысоких холмов распростерся почти сплошной лес.
Тайга.
— Что такое Поганое поле?
— Ты и этого не помнишь? Надо же!.. Поганое поле вона там, — Аня показала пальцем на лес за холмами. — Оно сто лет назад невесть отчего появилось. Всякая погань водится в тех краях, оттого и прозвали поганым. Края эти не все сплошь поле — и лес есть, и болота, и степи с пустынями. Но когда-то прозвали полем, да так оно и осталось.
— Какая погань там водится?
— Ну, Уроды, чудища всякие… — Аня сморщила веснушчатый лоб, почесала щеку. — Лешие и ведьмы… Всякая нечисть.
— Всякая нечисть, — повторил я.
Понятно, что интеллектом Аня не блещет, хоть и старается честно и развернуто отвечать на вопросы. Ей скучно, и она решила немного развлечься, общаясь с “глюканутым”. Если это занятие ей надоест, она найдет способ слиться. И тогда мне придется искать другой источник информации. Так что сильно давить или смеяться не стоит.
— Ну да, нечисть, погань — это ж одно и то же! Раньше границы Поля были километров на пятьдесят дальше отсюдова, а потом Поле внезапно разрослось, досюдова добралось. Несколько Посадов поглотило, пашни лесом и бурьяном поросли, даже дикие звери сбежали… Но ничего, до нашего священного Князьграда с Детинцем не дойдет, Чистая Дружина не позволит.
Я на секунду задумался. Итак, туземцы уверены, что живут в окружении Поганого Поля — своего рода зоны аномалий, где обитает “всякая погань” и “нечисть”. Что ж, тут есть логика. Те, кто зомбировал этих людей, — назовем их Рептилоидами, — внушили бедным подопытным, что они окружены сверхъестественными силами. Чтобы не сбежали, надо полагать.
Когда-то я смотрел похожий фильм, где небольшое селение людей находилось в середине глухого леса, и жители этого поселка были уверены, что лес кишит чудовищами. Поэтому никто из жителей, включая любопытных детишек и подростков, носа в лес лишний раз не совал. Таким образом селение сохраняло свою тайну и от внешнего мира, и от большинства собственных обитателей.
Задумавшись, я задрал голову, стал рассматривать потолок беседки. И вдруг заметил блестящий объектив камеры, выглядывающий в круглое отверстие в доске.
— А почему у вас камеры наблюдения? — спросил я шепотом, хотя понимал, что если беседка оснащена приборами слежения, они запишут самый тихий шепот. Собственно, засекреченная зона для незаконных экспериментов должна быть напичкана камерами и микрофонами, иначе как Рептилоидам наблюдать за испытуемыми? Интересно, как отреагирует Аня на мой вопрос?
— Ради безопасности, — не задумываясь, ответила комбайнерша. Заговорила как по бумажке. — Великая Сиберия находится в кольце врагов, жаждущих уничтожить последний оплот человечества. Эти камеры везде есть. Для нашего блага.
Я кивнул. Ага, мы такое слышали. Самый лучший способ заставить людей сплотиться и лишний раз не вякать — это постоянно твердить про кольцо врагов. С помощью этого кольца врагов разные штуки проворачивают — не хуже, чем с кольцом всевластья из известной эпопеи. Такая манипуляция очень эффективная, и если она засела глубоко в мозгах простых людей вроде Ани, ее оттуда не выбить никакими силами.
Забурчало в желудке. Я почувствовал, что проголодался.
— Какой сейчас год? — перевел я тему.
— Восемьдесят второй.
— Тысяча девятьсот восемьдесят второй?
Аня приподняла выцветшие брови.
— Не-е. Просто восемьдесят второй. От основания Вечной Сиберии.
Любопытно. Кое-что проясняется…
В глаз что-то попало, я заморгал, но мутное пятно, появившееся снизу на периферии поля зрения, долго не пропадало. Я потер глаза, и пятно наконец исчезло. На долю секунды показалось, что пятно похоже на какую-то букву или цифру…
— Значит, Вечная Сиберия, — сказал я, — это последний оплот человечества? И больше людей нигде нету?
— Нету. Ну, может, где-то в Поганом Поле и живут люди. Да только они не совсем люди-то.
— А кто?
— Полууроды. Мутанты.
— Понятно. А насколько велика Великая Сиберия?
— Велика, — оживилась Аня. — Западные Посады есть, Восточные, Северные. Много. Были еще и Южные, но их Поле поглотило. Я уж говорила тебе. А в центре Князьград с Детинцем — наша столица.
— Что, целый город?
— Огромный! Там столько тыщ народу живет, не сосчитать!
Я заинтересовался. Одно дело — устроить в тайге небольшое тайное поселение и совсем другое — отстроить целый город.
Хотя комбайнерше Ане и зачуханный провинциальный городишко покажется суперсовременной ультрастолицей.
Спрашивать, как выбраться из этого благодатного края, полного обшарпанных бараков, смысла нет. По мнению Ани бежать некуда, весь мир превратился в Поганое Поле, а Вечная Сиберия — единственный островок, где обретаются нормальные люди. И все остальные люди, которых я встречу, будут думать аналогично.
К тому же планировать бегство под прицелом камер видеонаблюдения — так себе идея.
— Скажи, Аня, — задушевно заговорил я, — что это за квесты такие, о которых столько разговоров?
— Квесты-то? Погружения в виртуальную реальность, что ж еще? — хмыкнула Аня, и у меня снова случился когнитивный диссонанс: комбайнерша Аня и виртуальная реальность — что-то плохо совместимое. — Можно в прошлое вернуться, можно в будущее улететь. Или вовсе в выдуманные миры, кому как нравится. Вот ты, видать, в прошлое отправился, к буржуям, верно?
— Как ты…
— Да это популярный квест. Я, правда, его не люблю. Люблю в сказочные миры, к феям, эльфам и гномикам… В прошлом мир был под властью буржуев — хапуг и эксплуататоров. Ничего хорошего от них миру не перепало. Но некоторым нравится в такой квест отправиться и жить как обычный житель того времени. Или необычный. Строить свой… как его… капитал. Глупости, конечно, но занятно.
Я глубокомысленно покивал. Знаю похожие экономические симуляторы и игры-стратегии — строишь дом или целое государство, интригуешь, торгуешь с другими игроками, наращиваешь капитал.
Снова заворчал желудок.
— Раз еда бесплатна, поедим?
— Отчего же не поесть, — улыбнулась Аня. — Слышу, что у тебя кишки бунтуют. Пошли в столовку. Время позднее, столовку закрыли наверняка, но сегодня Дашка дежурит, я ее уговорю открыть для нас.
Конец фразы — слова “для нас” — Аня произнесла понизив голос и бросив на меня многозначительный взор. Когда я непонимающе посмотрел в ответ, она расхохоталась.
— Ой, умора, смешной ты! До глюка совсем другой был!
— Это какой же?
Аня подумала:
— Нелюдимый. Хмурый, сам по себе вечно гулял, как кот. На танцы по четвергам не ходил, с девками не знакомился… С тех пор, как подруга твоя в Князьград переехала… Ой!
Аня картинно, но при этом без малейшей фальши — что само по себе выглядело необычно — прикрыла рот и вытаращила глаза. Проговорилась.
— У меня и подруга была? — тоскливо сказал я. — И она меня бросила…
— Кто же откажется в Князьград переехать, коли предлагают и рейтинг позволяет? — удивилась Аня. — Никто ее не винил, Катьку-то. Даже ты.
— Какой же я добрый и понимающий, — саркастически протянул я.
— Не-а, ты не добрый. Ты бешеный, с тобой даже заводские не связываются. Только на баб рук никогда не поднимаешь и “Тишь-да-гладью” не злоупотребляешь, как некоторые, поэтому и помогаю тебе сегодня, чем могу.
— Спасибо, — сказал я почти искренне. — Ну что, пошли в столовку?
***
Столовая была стандартным для этих мест строением барачного типа, расположенным на единственной асфальтированной улице Посада. Солнце совсем низко нависало над лесом, от домов протянулись длинные тени, а косые лучи зазолотились. На меня почему-то от этого зрелища приближающегося заката накатила тоска. Дурной сон не кончался.
Иногда попадались местные. Я их не разглядывал, погруженный в свои невеселые мысли. Кто-то здоровался, кто-то игнорил. Я кивал в ответ или отвечал на приветствия коротким “Привет!” Руку никто не протягивал — вероятно, не заведено.
Аня постучала кулаком в запертую деревянную дверь, привычно старую и рассохшуюся. Спустя минуту изнутри женский голос крикнул:
— Закрыто! Че, совсем сдурели?
— Ты не ругайся, Дашка, это я.
Дверь открылась, и на нас воззрилась пресловутая Дашка — дама лет тридцати, полная, с объемистой грудью, мощными бедрами. Одетая в серый рабочий халат и фартук. В руках швабра, вид воинственный. Услышав про мой глюк и амнезию, женщина моментально смягчилась, выпуклые глаза загорелись от любопытства и предвкушения интересного разговора. Спустя три минуты мы сидели за длинным столом в просторной столовой, освещенной парой слабых лампочек, отчего в помещении царил полумрак.
Даша убежала за стойку, оттуда донеслись грохот кастрюль и лязг поварешек, затем повариха появилась с подносом, на котором стояли чашки, миски и стаканы с чаем. Я с энтузиазмом принялся за еду, а две дамы уселись напротив и смотрели на меня с восторгом и умилением, словно я их родной брат, вернувшийся как минимум с войны. Угощали меня мясным супом, на второе были обычные тефтели с гречкой в качестве гарнира, а на третье какой-то пряник — на вид страшноватый, но мягкий и вкусный. Хотя, возможно, это у меня аппетит разыгрался, отчего обычная хавка казалась невероятно вкусной.
Пока я жрал так, что за ушами трещало, Аня поведала поварихе о моем глюке в мельчайших подробностях. Даша качала головой, вскрикивала, то и дело протягивала сложенную лодочкой ладонь к изображению двух лун на стене, затем эту же ладонь возлагала себе на лоб.
— Ходила я в квест к буржуям, — сообщила Даша, когда Аня завершила красочный рассказ. — Города у них пыльные, шумные и вонючие. Развлечений много, конечно, но все какие-то гнусные. За все деньги плати, а без денег ты никто.
— Скажите честно, — спросил я, дожевывая пряник. — Вы меня знаете всю жизнь? Прямо с детства?
Мои собеседницы подтвердили — да, с детства.
— Точно меня? Может, это был кто-то другой? Кто-то похожий на меня?
Аня закисла от смеха.
— Сейчас-то вижу, что ты другой! Разговариваешь чудно, не так, как раньше… И вообще не так, как все нормальные люди.
— Кто же это другой вместо тебя мог быть? — озадачилась Даша.
Я пожал плечами.
— Клон.
— Кто?
— Да неважно. Очень вкусная еда у вас, Дарья.
Повариха заулыбалась.
— А принеси-ка нам, Дашка, “Тишь-да-глади” стаканчик, — весело сказала Аня. — Видишь, человек не в себе немножко. Подлечиться надо.
— Панов у нас не употребляет, — сказала Даша таким тоном, словно мы с ней жили бок о бок все мои двадцать два года.
Аня хихикнула:
— Мы немножко… В качестве исключения.
Обе выжидательно посмотрели на меня.
Похоже, подумал я, здесь все знают о моих привычках — точнее, привычках того человека, за которого меня принимают. Маленькая деревня, полная сплетников и досужих любопытных обитателей, — вот что такое этот Посад.
Я почесал подбородок, заросший щетиной, задумался. Попробовать, что ли, здешнюю дурь? В историю я влип такую, что мой стресс хоть голыми руками щупай.
— А давайте!
— Вот это наш человек! — обрадовалась Аня, и Даша поспешила за стойку на кухню.
Наш человек, повторил я про себя. Бухаешь — наш человек, следуешь здоровому образу жизни — не наш. Кто не пьет — тот шпион. Сколько есть хороших, добрых пословиц, от которых вначале хорошо, а потом ой как плохо?
Даша принесла на другом подносе три мельхиоровые рюмки, бутылку с молочно-белой жидкостью и картонную коробочку наподобие спичечной, только больше раза в три. Аня схватила эту коробку, ловко открыла, зачерпнула чайной ложечкой тонкий коричневый порошок. Насыпала в одну рюмку. Зачерпнула еще два раза и добавила в оставшиеся рюмки.
Женщины поднесли рюмки к носу, вдохнули, передернулись то ли от отвращения, то ли удовольствия.
Я с опаской взял свою рюмку и принюхался. Пахло остро, чуточку горьковато и одновременно кисло. А еще был запах алкоголя, конечно. Букет забористый, но чем-то неуловимо приятный.
Аня и Даша опрокинули свои рюмки, некоторое время сидели с зажмуренными глазами. Потом шумно выдохнули, снова дернулись всем телом. Открыли глаза — повлажневшие, с расширенными зрачками. Забористое, видимо, дерьмо…
На долю секунды я усомнился, пить ли. По алкогольным делам я не силен, а тут к самогону добавили какую-то местную дурь. Возможно, опиат…
А затем взял и опрокинул рюмку, проглотив горьковато-пахучую жидкость.
“Тишь-да-гладь” сразу ударила по желудку, в котором растеклось тепло, и по мозгам, которые заволокло туманом пофигизма и приятного ощущения легкости бытия. Окружающее, наоборот, как-то прояснилось: краски в плохо освещенной столовой стали ярче, насыщенней, даже кислотней, а звуки громче и сочнее.
— Ну че? — смеясь, спросила Аня. По ней наркотик тоже ударил, это было заметно.
— Мощно, — оценил я. — Круто вдарило.
Аня с улыбкой закивала, а Даша заявила:
— Вдарило-то вдарило, но не как твой глюк-то! Впервые слышу, чтобы память начисто отшибло!
— А это он, поди, притворяется! — предположила зарумянившаяся, похорошевшая Аня. — Чтобы мы за ним поухаживали! Вишь — накормили его, теперь “Тишь-да-гладью” потчуем! Этак и в постелю уложить придется!
— А ведь верно!
Бабы загоготали.
Я ничуть не обиделся на их подколки. Сейчас эти две хохотушки мне нравились так, что и не описать. Как мне повезло, что неведомые Рептилоиды перенесли меня в это пусть и неприглядное место, но населенное такими добрыми и отзывчивыми людьми!
— Вы реально считаете, что я притворяюсь? — спросил я.
— Да не, — махнула рукой Аня и чуть не перевернула поднос. — Тот Олесь, которого я знала, ни в жизнь этак не притворится. Ты вообще после своего глюка другой человек. Изменился жутко! Раньше был вечно мрачный, сердитый, нелюдимый, как сыч. А сейчас веселый, и поговорить с тобой можно по душам… Ты мне теперешний нравишься куда больше прежнего! Я хочу, чтобы твой глюк не кончался никогда!
А он и не кончится, ответил я ей про себя. Потому что это вовсе не глюк…
Мы поболтали о том, о сем. Преимущественно все разом, перекрикивая друг друга, но при этом отлично друг друга понимая.
Я спросил:
— Почему эта фигня называется “Тишь-да-гладь”?
Повариха Даша ответила:
— Потому что когда у тебя в жизни лихо, как сейчас, выпей это, и все будет тихо! Будет тишь да гладь!
— Логично, — согласился я, икнув.
Поразительно, как сильно подействовала маленькая рюмка. Это какая же экономия на выпивку! Не надо бежать в магазин за второй бутылкой… хотя какие тут магазины? Здесь же все бесплатно!
Какова себестоимость этого коричневого порошка? Вряд ли он дорогой, в этом мирке все делается из дерьма и палок, так что и наркотик тоже производят из чего-нибудь доступного… К примеру, из дерьма лабораторной мыши. Я засмеялся при этой мысли, Аня и Даша подхватили, хотя не представляли, отчего веселье.
Настроение не просто поднялось, накатила уверенность, что я выберусь из этого таежного угла и разберусь с Рептилоидами, кем бы они ни были. И с Димоном серьезно поговорю.
***
Хлопнула дверь, вошел высокий тощий мужчина лет тридцати в бордовой робе с блестящими нашивками на рукавах и штанинах выше колена в виде буквы “М”. Его лицо мне с ходу не понравилось — остроносое, с усиками, крохотным подбородком, бегающими черными глазками в окружении густых ресниц, которые выглядели неуместно на крысиной мордочке.
Крысообразный персонаж оглядел помещение, остановил взгляд на нас. Ухмыльнулся и зашагал к нам.
— Твою мать, — сквозь зубы процедила Даша. — Модератор!
Аня грустно потупилась, втянула голову в шею.
Я воззрился на этого человека, про которого слышал несколько раз.
На груди у него висела бляха с намозолившими глаза знаками полной и ущербной луны на фоне зубчатой стены и башни, а на ремне — прямоугольный кожаный чехол с прибором, похожим на рацию.
— Так-так-так! — проговорил Модератор. — Веселимся в ненадлежащее время?
Повариха Даша, которая сидела спиной к нему, вздохнула и нацепила на себя улыбку. Повернулась к незваному гостю и сказала:
— Законом же не запрещено! Рабочий день закончился, сидим вот, отдыхаем!
— А мы сейчас разберемся, кто чем занимается, — сладко улыбнулся Модератор. Сел с нами за стол, поставил на столешницу острые локти. — Ты, Широнина, не суетись, тут я решаю, что законом запрещено, а что разрешено. Вот ты, Васильева, сегодня отдыхаешь, а про рейтинг забыла? Про отработки за то, что комбайн у тебя сломался?
— Я отработаю!.. — плаксиво протянула Аня.
Модератор вынул из чехла прямоугольный прибор с кнопками и маленьким экранчиком. Направил его на Аню — та зажмурилась. Я напрягся было, но прибор лишь пискнул, и Модератор посмотрел на экран.
— Ай-ай-ай! Месяц прошел, а ты ни разу не пожелала поработать в выходной. Любим отдыхать, да?
Аня не ответила, но Модератор и не ждал ответа. Он поковырял пальцем коробочку с коричневым порошком и посмотрел на меня.
— А у тебя, Панов, выходной, что ли?
Я не сразу ответил. Сильно захотелось дать ему в лоб. Все же сдержался и сказал:
— Выходной.
Модератору, судя по всему, пауза перед ответом не понравилась. Он приблизил ко мне свою крысиную рожу, долго смотрел в глаза, не мигая. Усмехнулся.
— Хорошо. Молодец, мусорщик. Только не увлекайся “Тишь-да-гладью”. Эта вещь хоть законом не запрещена, а все ж не поощряется, сам знаешь. Раньше я как-то за тобой не замечал, чтобы ты вечерами в столовых заседал. Ну а ты, Широнина, с тобой что не так?
— Со мной все прекрасно, уважаемый! — радостно откликнулась повариха. — Вы ж знаете, у меня всегда все ровно!
— Да, это знаю, — благосклонно согласился Модератор. — А хочешь, чтобы и дальше все было ровно?
— Хочу-хочу, — сказала Даша, продолжая улыбаться, но глаза были тревожные. Повариха и Модератор говорили на каком-то своем языке и прекрасно его понимали. А я вот не совсем улавливал суть.
Повариха пододвинула коробку с наркотиком к Модератору. Тот как бы удивился и нехотя взял коробку. Рассеянно повертел в пальцах и сунул в карман.
— Ну что ж, отдыхайте, граждане, и дальше, — заулыбался он, вставая. — Долго не засиживайтесь, завтра рабочий день, надо трудиться во имя Вечной Сиберии!
Он протянул руку к символам и положил ладонь на лоб. Женщины повторили жест.
Модератор направился к выходу, но перед самой дверью остановился и бросил через плечо:
— Панов, ты если что, зови, если не справишься с этими двумя прошмандовками… Понял, да? Я вмиг примчусь, подсоблю. Ну, бывайте!
Он снова ухмыльнулся, подмигнул и взялся за ручку двери, но в эту секунду кто-то громко отчеканил:
— А ну повтори, что сказал, сука!
Даша и Аня вздрогнули и уставились на меня, а я с запозданием допер, что сам только что и высказался.
В весьма агрессивной форме.
К Модератору, видимо, никогда в жизни так не обращались.
— А? — глупо переспросил он, захлопав густыми ресничками.
Я встал, меня понесло. Гнев, усталость, растерянность и, естественно, “Тишь-да-гладь” объединенными усилиями свернули мне мозги, и я себя не контролировал. В голове шумело, руки сжимались в кулаки. Я быстро подошел к Модератору, тот слегка отшатнулся.
Кажется, он не совсем понимал, что происходит.
— Извинись перед дамами! — гаркнул я и сам удивился собственному джентльменству. Если быть совсем искренним перед собой, то честь женщин в эту минуту меня заботила не слишком сильно. Просто дико бесил этот крысеныш, упоенный властью и вымогающий наркотик у поварихи, несмотря на то, что у той с рейтингом все “ровно”.
— Извиниться? — повторил Модератор, приходя в себя. — Ты рехнулся, Панов, совсем? Башкой о свой мусоровоз ударился, что ли?
— Он в квесте сегодня глюк поймал! — донесся сзади голос Ани. — Вы его простите!
— Я сказал: извинись, — повторил я, не сводя взгляда с Модератора.
Тот помолчал, потом улыбнулся. Сладко заговорил:
— Ты хоть понимаешь, что творишь, дебил? Тебе дорога в Князьград за оскорбление Модератора до конца жизни будет закрыта! Тебе, придурку, до смерти с мусором возиться! Без выходных, танцев по четвергам и пенсии! Без услуг лекаря! — Голос Модератора становился все более громким и тонким. — Под открытым небом жить будешь, как собака! Говно жрать! Вместе со свиньями!!!
Я ему врезал левым хуком в подбородок. Много лет тренировал этот удар (в числе прочих) под присмотром известного в нашем городе тренера Виталия Михайловича Фольца, из-под крыла которого вышло немало чемпионов. Если бы не мое раздолбайство, я бы тоже в этом направлении чего-нибудь добился. Суть удара была в том, что его не видел противник — даже если бы внимательно следил за моими руками. Удар наносился без замаха, с вложением веса всего тела, практически из любой позиции, по кратчайшей траектории. Для уличных ситуаций Виталий Михайлович рекомендовал пробивать первый удар левой, потому что левшей в мире меньше правшей, и редко кто из уличных задир ждет атаки именно левой рукой.
Модератор вообще не ждал никакой атаки и не смотрел на мои руки. Он вообще в тот миг смотрел на Дашу и Аню, захлебываясь от бешенства, как бы спрашивая их взглядом: ваш приятель, мусорщик Панов, совсем сдурел?
Крики фальцетом оборвались, голова Модератора дернулась, глаза закатились, и крысеныш медленно, словно бы задумчиво начал падать вперед, на меня. Я отступил на шаг, чтобы не препятствовать этому падению, и Модератор с глухим стуком шмякнулся на деревянный пол.
После этого зловещего звука повисла мертвая тишина. Аня и Даша смотрели то на меня, то на распростертого Модератора вытаращенными глазами, с отвисшей челюстью.
А я, дурак дураком, сжимал кулак, и удивлялся, с какой легкостью уронил страшного и ужасного Модератора. Почему-то представлялось, что победить его будет непросто, как босса в компьютерной игре.
— Батюшки-матушки, — прошептала Аня, держась за щеки. — Ты ж Модератора вырубил! Это обнуление рейтинга и карцер на год, если не дольше! А после каторга до самой смерти…