Сколь наш путь в минувшем долог,
Цим-ля-ля, цим-ля-ля!
Знает только археолог!
Цим-ля-ля, цим-ля-ля!
У костра подхватили мотив, добавляя все новые и новые куплеты.
Юра перебирал струны, подыскивая очередную песню. Подмигнул Оле:
- Давай нашу!
Оля кивнула, прислушалась к аккордам вступления:
...В Сунгирском овраге лежит мое сердце,
Посыпано охрой, покрыто песком,
В Сунгирском овраге лежит мое сердце,
Профессор не знает, не знает о том...
Песня неслась над костром, над поляной, летела в темноту ночи. Олег Николаевич спросил, кто автор слов, и, узнав, что Игорь Петрович, ласково улыбнулся ему.
- Мамонт Николаевич, я давно хотел вас спросить... - Игорь Петрович замялся, не решаясь сказать. - Были ли в вашей жизни необдуманные поступки, те, за которые вам потом было стыдно? Извините, конечно, за нетактичный вопрос.
- Ну, почему же, коллега, - Олег Николаевич подбодрил студента, такой уж сегодня вечер. А поступок? - Профессор задумался. - Было мне тогда лет четырнадцать-пятнадцать. И надобно вам сказать, друзья мои (у костра все притихли), чтобы понять происшедшее, что рядом с городком, где мы тогда жили, протекала река, неширокая, но порожистая и быстрая, с каменистым дном. Пошли мы как-то с другом гулять за город, с нами была наша ровесница Лена. Идем и подходим к мосту - железный, узкий, а по бокам перила изогнуты в виде арок. И ширина перил, так, примерно с полметра. Друг-то возьми и скажи: "А что, слабо пройти по перилам?" Лена, правда, промолчала, но мне показалось по ее взгляду, что и она так подумала. Перила-арки поднимались над мостом метров на десять, да еще от моста вниз прикиньте расстояние. Не долго думая я впрыгнул у края моста на чугунную тумбу, в которую упиралась арка, и пошел по узкой железной спине арки, раскинув руки. Не успели они опомниться, как я был уже на самом высоком месте перил, метров на двадцать над рекой, и тут я глянул вниз, зашатался, услышал девичий крик. Вбежать-то было легко, знаете, как на детскую железную горку для катания. А каково спуститься? От порыва ветра я покачнулся еще сильнее, внизу бурлила река. Оставалось встать на четвереньки (но внизу-то на меня смотрела Лена!) и, цепляясь руками, осторожно спуститься вниз. Поза, сами понимаете, не очень-то красивая, но другого выхода у меня не было. Когда я спустился, меня охватила дрожь от мысли, что минуту назад меня могло не быть. Потерять жизнь! За что? Не в бою, отдав ее за Родину. А просто так, по своей глупости. А мама, отец? Расширенными от ужаса глазами смотрела на меня Лена. Приятель молчал, глядя куда-то в сторону.
...Стало слышно, как в костре потрескивали угольки. Алеша боялся дыхнуть, переживая за профессора. После паузы Олег Николаевич добавил, что до сих пор сожалеет о том своем поступке и больше старался так неоправданно не рисковать.
- И все-таки в прошлом году в южной экспедиции вы опять рисковали, сказал сахем-Володя.
Олег Николаевич быстро обернулся:
- Тогда совсем другое дело, вы же помните? Надо было проверить рисунки на стенах одной пещеры, другого входа в пещеру не было, как проползти на животе, по-пластунски, под каменными плитами, которые держались на песчаном основании...
- И в любую минуту могли рухнуть, - докончил Володя.
- Ну что вы, Володя! Правда, надо было быть очень осторожным, мне, члену комиссии, предстояло определить степень древности наскальных рисунков. Они оказались совсем молодыми и к палеолиту не имели никакого отношения.
- Тем более - так рисковать? - не сдавался Володя.
- Но что можно открыть без риска, Володя? Разве что дверь собственной квартиры? - В свете костра лукаво блестят глаза и серебрится бородка профессора.
...Полный впечатлений от праздника, Алеша неслышно отошел от костра, чтобы полюбоваться на желтые языки пламени издали. У белеющей в темноте березки увидел одинокую фигуру.
- Светка? Ты что здесь делаешь?
- Слушаю, смотрю, знаешь, как здоровско?
- Пошли к раскопу?
Дорога тянулась в такой тьме, что пришлось взяться за руки. На самом краю карьера они уселись, свесив ноги. Звезды мерцали, и создавалось впечатление, будто и они там переговаривались между собой шепотом, тоже боясь нарушить ночную тишину земли.
- Алеша, - прошептала Светланка, - ты хотел бы узнать все про звезды?
- Чудачка! Конечно, но для этого нужна целая жизнь. Как же тогда археология?
- А что такое жизнь?
- Ну, это люди, дела, открытия и...
- И мы с тобой?
- Да, наверное...
- А когда нас не было, что было?
- Другие.
- А когда других не было?
- Те, которые...
- Какие?
- Которых мы тут нашли... Как ты думаешь, о чем они говорили в такую звездную ночь?
- Ну, может быть, о тех, кто будет жить после них. Интересно, что они о нас думали?
Алеша не знал, как ответить, но решил применить выражение, подхваченное у профессора, "селяви", что означало в переводе: "Такова жизнь". "Если жизнь такая, как сегодня, - подумал он про себя, - то она очень даже хорошая".
...Анатолий Васильевич вернулся в лагерь ночью, бесшумно шагая по знакомой тропинке. Неясные очертания притихших палаток едва обозначались в темноте.
- Ну, как дела? - негромко спросил он у дежурного Юры, дремавшего возле сизого от пепла костра.
- Все нормально, Лешка спит.
Но сын не спал. С зажженным фонарем он склонился над своим блокнотом-дневником. Взахлеб Алеша кинулся рассказывать отцу про танец шамана, про награды, про футбол, про то, как профессор умеет играть в городки.
- Да, хорошо вы отметили конец полевого сезона. В прежние года мы делали это куда скромнее, - задумчиво подвел итог Анатолий Васильевич. - Но нынче раскопки привлекли столько молодежи, столько у каждого энергии и фантазии, что только держись. С костюмами тоже все здорово получилось. А ведь все Олег Николаевич, его школа.
- Знаешь, пап, а профессора сегодня все Мамонтом звали.
- А ты узнал почему?