75031.fb2 Суть времени #22 - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 3

Суть времени #22 - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 3

В частности, это обсуждается в связи с программой «Суд времени». Ну, так вот, программа «Суд времени», замысленная определёнными тележурналистами, достаточно крупными, она была мне предложена в таком виде, что, если бы этот вид был принят, никто бы ничего не обсуждал. Была бы такая очередная потеха и ничего больше. Я воспротивился, у журналистов хватило ума вступить в диалог. Они сами были высокопрофессиональны и могли предлагать что–то новое. В результате в ходе этого диалога родилась качественно другая передача. Возникли структуры, серии, даже состав участников.

Поэтому смешно и противно слушать о том, что это было придумано, запущено. Уж моим ли коллегам, которые в этом во всём участвовали и преобразовывали эту передачу из одного формата в другой, это не знать.

Далее, это нужно было всё выдержать. Нужно было, чтобы люди, находящиеся рядом с тобой, освоили для себя фактически новую профессию полемики по ключевым, конкретным вопросам истории. Нужно было выдержать это самому и так далее. Нужно было что–то сделать.

Начните что–то делать. Конкретно. Шаг за шагом. И постепенно заячья природа превратится в природу ёжика. Если, конечно, эти действия будут носить характер тотальной жертвы на алтарь великого дела. Будут, будут эти преобразования. А когда они будут, вам начнёт что–то удаваться, то пошляки и идиоты будут рассуждать о том, какие за вами стоят силы, и как эти силы к чему–нибудь пристраиваются.

Что является первым шагом на этом пути – отказ от тех форм жизни, которые неизбежно тебя делают «ням–ням», которые засасывают тебя, как болото, которые заворачивают тебя в какие–то определённые нисходящие воронки. Вот ты чувствуешь уже, что если ты ещё так поживёшь пару–тройку лет, то потом тебе и не будет никуда хотеться. Потом ты будешь всем говорить: «Ну и что, что я зайчик? Зайчик – это самое лучшее существо на свете. Ну, съедят и съедят, в конце концов. Не надо меня пугать. Это всё торговля страхами. Бизнес на катастрофе. Ну, все мы рано или поздно умрём. Ну, уж побегаю, как следует, повиляю хвостиком».

У каждого человека есть период, когда его ещё не засосало. Когда он понимает, что вот он ещё может из зайчика стать ёжиком, когда он понимает, что он может выйти из «ням–ням», что он может начать этот свой, как говорят в исламе, джихад. Там говорят, что джихад внешний – джихад меча – малый джихад, это только часть большого джихада – джихада духа. Вот человек ещё готов к этому. Он ещё понимает, что вот в нём что–то есть такое, что требует реализации и отказ от чего – есть капитуляция. А что после капитуляции–то жизни не будет. Счастья не будет. Будет удовольствие. А это разные вещи.

Счастье – это одно. Радость великая, которая существует, когда ты движешься к тому, что является твоим же идеальным – это одно. А удовольствие – это другое. Что вот, когда потеряна эта радость, это счастье, то потом начнут срывать цветы удовольствий, запутываться, особенно, если люди к чему–то большему предназначены судьбой. Ну, и окончательно скурвятся, будут смотреть на других и говорить, что они все — чей–нибудь проект, у них за спиной кто–то стоит. Злопыхать, поплёвывать, похихикивать. Достоевский это очень хорошо описал в «Записках из подполья», в «Бобке», в других произведениях. Почитайте, что происходит с теми, кто сначала сам себя предаёт, а потом смотрит на других и фыркает. Очень жалкая, стыдная роль.

Так вот. У меня была у самого такая развилка, когда я был режиссёром самодеятельного театра. И уже кончался институт. И было ясно, как дальше разворачивается моя жизнь, как я защищаюсь, что дальше со мной происходит. И что находящиеся рядом со мной люди тоже идут каждый по своей дороге, которая задана им вот этими выбранными константами профессии и всего остального. И как–то после одного из спектаклей мы пошли в парк. Друзья мои завалились на травку, а я как–то сел сбоку на скамейку и вдруг мне стало ослепительно ясно, во что именно превратятся эти друзья через 10 лет, и во что превращусь я сам.

Мне это «ням–ням» стало ясно вдруг, сразу. Я испытал глубокое отвращение, ну, а затем довольно быстро явлено мне было и нечто другое. Как в этом самодеятельном театре пренебрегают всем, что касается работы, творчества. Как это приносится в угоду вечеринкам, жизненным удовольствиям. И вот, когда мне это было вдруг явлено, я разогнал этот самодеятельный театр и сказал, что если есть люди, которые готовы со мной идти до конца и создавать нечто другое, невозможное тогда в Москве, немыслимое. Какой–то там пара–театр, профессиональный, да ещё который будет влиять на идеологию, на всё прочее. Шансов на это было ровно 0,0 и даже 0, 00 и даже, наверное, 0,000.

Но вот нашлось несколько людей, которые в это поверили, пошли до конца. Вот они и сейчас рядом со мной. Их четверо. Это было в конце 70–х годов. Если я являюсь чьим–то проектом, то я являюсь проектом этих людей, моих учителей, моих родителей и той публики, которая пришла в мой театр в поисках смыслов, в поисках истины, в поисках желания не быть «ням–ням».

Не было бы всего этого – не было бы ничего. Это и есть микроистория.

Каждый, наверное, из вас испытывал когда–нибудь такие ситуации и знает их по себе. Просто сейчас их очень важно осмыслить. Каждому свои. Свои ключевые события, свою ключевую драму этого типа. Самим.

Кто только ни пристраивался к этому делу, кто только ни хотел погреть себе руки на волнах этого успеха, сыграть в свою игру… Где эти люди? Как сказал герой Киплинга: «В чём могли, они мне подражали. Но им мыслей моих не украсть. Я их позади оставил – потеть и списывать всласть».

Любая история складывается из микроисторий. Нельзя, чтобы потух великий огонь – тот самый, про который так гениально сказал Фет:

Не жизни жаль с томительным дыханьем,Что жизнь и смерть? А жаль того огня,Что просиял над целым мирозданьем,И в ночь идет, и плачет, уходя.

Этот огонь не должен плакать, уходя. Это и есть главная задача человечества – не превратиться окончательно в «ням–ням», не позволить игрокам расчленить род человеческий на некие разновидности. И не позволить этим элитным негодяям установить на земле порядок, по отношению к которому и проект «Великий инквизитор», описанный Достоевским в романе «Братья Карамазовы» (где Иван Карамазов рассказывает об этом брату Алексею), и гитлеровский проект окажутся просто небольшими гуманистическими эскизами, потому что всё это померкнет перед тем, что будет создано.

Вот этого позволить нельзя.

У нас здесь огромное место, огромная роль. А главное, что первыми, кого уничтожат, сотрут в порошок, превратят в рабов, в слизь, в обитателей ада… первыми будут русские. Первое, где это начнётся, — здесь. Это главный плацдарм. Здесь будут пробовать совершить это окончательное уничтожение человека.

С этой точки процесс начнёт разворачиваться по земному шару. Я мог бы много рассказать о том, что эта точка действительно является таковой и не только в геополитическом, но и в ином, метафизическом, историософском плане. Но об этом хотелось бы чуть позже. В следующей серии передач.

Здесь же важны две вещи: вызовы и ответы. Вызовы носят абсолютно конкретный характер. А люди не хотят этого понимать. И когда им на это указывают, обижаются. Вот, обижаются националисты… — Как можно так или иначе разговаривать с нашими там (а, неважно…) авторитетами…

Ну, а как сейчас разговаривать–то, ребята? Ну, чего вы обижаетесь? Не надо обижаться. Ситуация слишком серьёзная. Давайте с вами порассуждаем, как именно разваливают любые большие государства.

Вот, есть государство, называется империя. Тут надо уточнять, какая империя. Потому что империя Британская, она построена по принципу острова и колоний, да? А империи типа Австро–Венгерской или Османской, или Российской, или Советского Союза, или Китайской да и Индийской (что бы ни говорила нам о себе Индия, она ведь тоже империя). Вот такие империи строятся по другому принципу. Там всегда общежитие (общая жизнь) – есть компромисс очень многих племён, народов, этносов. Не будем сейчас даже углубляться в то, как именно называются эти монады, из которых собирается большое целое.

Вот, Австро–Венгерская империя. Она собиралась определённым образом или Османская, или Российская. Каковы основные черты подобного устройства государств? У него всегда есть некое ядро – народ–держатель. И периферия – это народы, интегрированные, как планеты, в его орбиту.

Это напоминает всегда планетарную систему с неким солнцем. Османская империя – это империя с турецким ядром. Между прочим, это очень оспаривалось арабами и многими другими. Российская империя – это империя с русским ядром. Или Австро–Венгерская империя – империя, по большому счёту, с немецким ядром, австрийским. Её же назвали Австро–Венгерской. Постепенно построена на компромиссе Австрии и Венгрии.

Вот между ядром и этими перифериями или периферией строятся сложные отношения, более или менее гармоничные, более или менее равноправные. Да, речь идёт о единстве и о каких–то правах, которыми наделяются слагаемые. И всегда есть некое солнце, которое согревает этот мир, и есть планеты… Идёт жизнь.

Что нужно, чтобы убить подобного рода государство? И что постоянно разбирается в теориях, связанных с подобным убийством?

Надо, во–первых, зажечь сепаратизм окраин… Неважно, кавказских, азиатских, даже каких–нибудь украинских (У–край–на), прибалтийских… Но если только поджечь окраины, начинать по краям эту империю поджигать, бунтовать малые народы (можно разбудить чувство того, что они находятся под игом большого народа), — то этого недостаточно, потому что большой народ – вот это ядро, оно подавит подобный сепаратизм окраин. И не даст развалиться.

Обязательно нужно заслать вирус в ядро.

Нужно заслать вирус… А что такое вирус? Вирус – это такое тело, которое обманывает иммунитет. Оно сторожу, стоящему на воротах этого иммунитета говорит: «Да ты что, я же не враг, я же свой. Я манцуальный, настоящий». И сторож пропускает вирус в ядро. После чего вирус расправляется с ядром, как повар с картошкой.

Нужно обязательно одновременно с поджиганием окраин (возьмём сейчас чеченскую) поджечь и ядро, — запустить в ядро этот вирус, заставить это ядро выполнять ту программу, которая содействует этому распаду. Вот такой вирус уменьшительного национализма, псевдонационализма, управляемого национализма… вирус этот бесценен для противника. И противник столетиями тренировался в том, как создавать такие вирусы.

И когда ты говоришь вирусам, что они вирусы, — они очень обижаются. Но ведь всё так просто – нужно пройти тест на невирусный характер и всё.

Можно негодовать сегодня по поводу неравноправного положения русских в микроимперии, которой является Российская Федерация. Можно и должно негодовать по этому поводу. Да, по очень многим параметрам русские являются весьма и весьма фрустрированным народом и имеют все основания для того, чтобы предъявлять по этому поводу счёт. Говорим ли мы, что люди, которые предъявляют этот счёт, это негодяи, посягатели на национальное равноправие? Нет, мы этого не говорим.

Границы существуют совершенно в другом: между этими справедливыми утверждениями (иногда носящими очень радикальный характер, а иногда сдержанный), граница между этим и вирусом, она проходит в совершенно другом месте.

С того момента, как наши националисты начинают требовать распада России или отделения от неё окраин, они становятся вирусом. Причём, вирусом в нынешней ситуации очень модным. Ведь всё, что они говорят–то по существу эти националисты, о чём они рассуждают? Они рассуждают о том, что ситуация очень пагубная. Так мы тоже говорим, что она пагубная. Вот этот регресс, который мы обсуждаем в каждой передаче… и его эта пагубность – именно регресс. Архаизация рождает желание всех племён, всех элементов системы обособляться.

Система – это совокупность элементов, связанных между собой целью и внутренними связями. Наличие связей и целей делает систему чем–то большим, чем каждый из её элементов в отдельности. Развалить систему надо, разрушая связи и демонтируя цель. Именно так разрушали СССР. Цель – построение коммунизма, коммунистическая идеология и всё прочее… это надо всё обгадить. Да? Связи надо разрезать с помощью вот таких игр, которые я описывал (сумгаитских ли, или сейчас чечено–московских). После этого система разваливается. Враг торжествует.

Так вот, вирус – это псевдонационализм, который либо грезит расчленением России через отпадение от неё тех или иных окраин. Согласием на это отпадение, утверждением того, что это отпадение – есть благо. Либо (и это более сложный вирус, более мощный и вредный) речь идёт ещё и о внутреннем распаде самого русского народа, как народа держателя. Членением самого ядра на сибирское там и прочие. Вот так.

Тогда уже речь идёт не о том только, чтобы ещё раз обкромсать Россию, что уже невозможно, но и о том, чтобы превратить её в пыль. Национально–территориальное обособление по субэтническому принципу (а именно об этом говорят уменьшители), — это чудовищная провокация. Потому что это означает, что стравливаются уже даже не русский этнос с другими этносами, слагающими систему, а субэтносы. Вы понимаете, что это на убой? Все, к кому я обращаюсь, должны знать, что для того, чтобы превратиться из зайчиков в ёжиков, нужно ещё и шевелить мозгами, нужно понимать, что именно происходит, что именно предлагают.

Так как с пониманием–то? Кто–нибудь считает, что можно отделить Северный Кавказ, как железно утверждает Белковский, уже из раза в раз он кричит о том, что только это нужно сделать. А всё остальное останется? Что, по Волге не пойдёт соответствующий пожар? Что через этот шлюз, каковым всегда являлся Кавказ, не вывалится сюда всё большое исламистское море? Что этому не помогут дальше развиться? Мы ведь это же уже проходили, уже делали уступки в Хасавьюрте и после этого столкнулись с соответствующими набегами и с соответствующей идеей отделения всего Северного Кавказа. А дальше уже в Астрахани и везде поджидали необходимые подрывные силы для того, чтобы распространить этот пожар на Волгу. И всё.

Мы в одном шаге от этого. Уже спецмероприятия конкретные, которые я описывал, по этому поводу делаются, уже упаковываются в одну когорту одни разрушители, а в другую – другие. А мы среди этого дела всего будем смотреть на происходящее и поглаживать всех по головке, никого не обижать, со всеми общаться максимально деликатно. А зачем нам эта деликатность? Для того, чтобы «ням–ням» элегантно зарезали?

Мы обращаемся к людям, говорим: «Откройте глаза. Ну, посмотрите, что происходит. Есть очень мощная тенденция, укоренённая в неблагополучии нынешней ситуации, вот в этом самом регрессе, в бандитизации, во многом другом. Есть очень мощная тенденция на отделение Северного Кавказа. Но это суицидальная тенденция, которую одни осёдлывают, потому что им хочется оседлать модные тенденции, перспективные, так сказать. Энергии этой хочется мутной, чтобы куда–нибудь она их приволокла… А другие это делают сознательно, холодно с тем, чтобы окончательно добить страну. И уже не скрывают это. И говорят об этом всем открыто потому, что всех считают «ням–ням».

В первый момент, когда люди хотя бы откроют глаза… Блок говорил: «…на непроглядный ужас жизни открой скорей, открой глаза…» В первый момент, когда эти глаза откроют по–настоящему, — начнётся выход из состояния «ням–ням». Как только начнётся этот выход, ненямнямное начнёт объединяться и притягивать к себе всё больше другого, того, что ещё из «ням–ням» не вышло (в чём человеческое–то содержание тоже сохранилось, ибо сохранилось оно в каждом). Чего больше при этом так называемый маленький человек ощутит себя творцом истории и поймёт, что это тяжкий труд – её творить. И что это требует выхода из «ням–ням», но что это возможно… Тем больше народ реально начнёт подниматься на борьбу за свою страну.

А когда он по–настоящему поднимется на эту борьбу… А поднимется он, только выйдя конкретно из этого нямнямного состояния, а этот выход надо начинать каждому с себя. Считаешь ты, что уже вышел, уже встал на путь борьбы, уже реально решил, что вот она развилка, и по этой развилке ты пойдёшь трудным путём, путём бесконечных жертв, путём бесконечных, невероятных трудовых усилий…

Да, мы создали театр тогда, когда его нельзя было создать в Москве, и мы превратили его в профессиональный тогда, когда это было практически невозможно. Но на это были положены жизни людей, невероятные трудовые усилия, люди отказывались, совершая эти усилия, от всего того, что сулит им молодая жизнь. Они ради этой радости, этого счастья отказывались от удовольствий.

Вот только тогда, когда этот поворот происходит, — произойдёт следующий шаг.

Только тогда, когда в душе будет восстановлена любовь к тому, что у тебя хотят отнять (а это требует погружения в свою историю, в смысл, в смысл своей исторической судьбы), — произойдёт ещё один шаг, потому что ты окажешься тогда над бездной утраты, но ты будешь в этот момент вооружён любовью. И тогда начнётся твоя трансформация. Только тогда, когда ты встанешь на путь конкретного дела, начнёшь объединяться с другими. Когда ты поверишь в то, что ты это дело сможешь довести до конца… ты окончательно превратишься из «ням–ням» во что–то другое, из зайчика в ёжики.

Это возможно, это часто происходит. Это технология. Позиция филина отвратительна. Вопрос не в том, чтобы сказать всем, что вот это надо сделать и не сказать как. Вопрос в том, что обсуждать это «как» до деталей, понимать, что это «как» и есть ответ. И что это ответ на страшные вызовы.

Вы вообразите себе, что мы, мы, как общество, как народ не даём ответ вот на этот вызов, связанный с Будановым и всем, что за этим последовало… Вот, не даём ответ на этот вызов… Вы подумайте, как разгорится пламя, и во что превратится ситуация.

А ведь этих вызовов будет очень много. Всё уже подготовлено.

Всё уже подготовлено.

Подготовлены и официальные беспомощности, и антиофициальные двусмысленности. И задача сейчас состоит не в том, чтобы чему–то противопоставить анти. Этого только и ждут… Есть глобализм и антиглобализм. Антиглобализм для глобалистов очень желанен, потому что практически – это игра в две руки. Эти антиглобалисты своими экстазами только подчёркивают безальтернативность глобализма.

А есть альтерглобализм. Мы не зря всё время говорим об альтернативном, обо всём альтернативном, вплоть до альтернативного государства. Есть альтерглобализм, и его–то боятся больше всего. Сейчас боятся не антиселигера, а альтернативного Селигера. Альтернатива – не есть анти. Альтернатива гораздо сильнее и гораздо глубже.