- Не бойся, - стараясь успокоить ее, сказал я. - Рафи-заде не останется в Тавризе и не посмеет показаться в консульстве. Здесь существует такой обычай - человек, которому сбрили ус, не смеет показаться в обществе. Он должен скрыться и выехать из города. Что касается того, что Кулусултан может приказать привести тебя, об этом не тревожься! Если б он имел такое намерение, молодой человек не проводил бы тебя домой. Но ты должна строго выполнить все, что приказано: никому не рассказывай о происшедшем, да это и в твоих интересах. Тебе следует помнить, что Тавриз - туманный город. Теперь ты можешь убедиться, что сказки "Тысячи и одной ночи" не вымысел, а почерпнуты из жизни. Я бы очень хотел, чтобы ты строила свою жизнь не по прочитанным книгам, а на основе жизненного опыта. Милая девушка, быть ученым легко, но быть опытным - трудно. Гаданием, ворожбой и поклонением святым занимаются люди слабые, не умеющие бороться за существование. Ты же вполне культурная девушка и не должна верить всему этому. Что касается пропажи твоих драгоценностей, можно приобрести еще лучшие. То, что твоя честь и имя спасены от позора, дороже всего.
Я просидел долго, занимая ее разговорами. Наконец, она улыбнулась, выпила чашку молока. Убедившись, что девушка успокоилась, я распрощался с ней и вышел.
ПРАВАЯ И ЛЕВАЯ РУКИ ГАДЖИ-САМЕД-ХАНА
Этой ночью все должно было разрешиться. Вражда, посеянная между Махмуд-ханом и Кулусултаном, должна была привести к развязке. В отрицательном случае Тутунчи-оглы по моему поручению должен был убить Махмуд-хана.
Я был уверен, что Махмуд-хан и Кулусултан схватятся, в результате их ссоры один из них должен погибнуть, а другой - подвергнуться заточению. Несмотря на это, Тутунчи-оглы принимал нужные меры и с утра не упускал Махмуд-хана из виду.
"Вчера в два часа дня, находясь в районе Сурхаба, - рассказал мне Тутунчи-оглы сегодня, - я увидел, как Махмуд-хан в сопровождении одного из своих слуг подъехал к воротам парка Низамуддовле.
Фаэтон хана долго стоял у ворот парка. Они были заперты, и привратник никого не впускал.
- Его превосходительство болен и приказал никого не принимать, объявил привратник.
- Этот приказ ко мне не относится! - надменно ответил Махмуд-хан.
- Господин мой, не гневайтесь. Кто я? Я последняя собака у ваших ворот, я прах у ваших ног. Мне так приказано.
- Какой сукин сын передал тебе этот приказ? Какой бесчестный поручил тебе...
- Сары-Ага-Бала-хан!
- Ступай и позови его сюда.
Привратник сам не пошел, а послал одного из помощников, приговаривая:
- Что я за сукин сын, чтобы осмелиться запереть ворота перед такой особой, как Махмуд-хан. Будь проклята эта служба, она заставляет человека краснеть перед такими уважаемыми лицами.
Спустя немного появился Сары-Ага-Бала-хан.
- Почему вы с утра заперли ворота? - строго обратился к нему Махмуд-хан.
- Конечно, ворота заперты не для вас и к вам это не относится, - с большой осторожностью и опаской ответил Сары-Ага-Бала-хан. - Это общее распоряжение Его превосходительство чувствует себя очень плохо и лично распорядился никого, кроме врачей, к нему не допускать.
- Приходил ли сюда Кулусултан?
- Да, мой господин, приходил.
- Его превосходительство принял его?
- Да, принял, так как он явился по весьма важному делу. Он написал записку. Его превосходительство изволил прочесть и приказал допустить его к себе. Если у вас серьезное дело, вы напишите, а я доложу.
- Не надо! Порог, который переступил трус Кулусултан, не пристало переступать таким честным людям, как я. Ну, что ж пусть будет так!
Сказав это, Махмуд-хан сел в фаэтон.
- Вези в погреб "Сона-баджи"! - приказал он кучеру.
Я отправился следом. Несколько часов мне пришлось простоять перед погребом, ожидая выхода Махмуд хана. Наконец, хан, шатаясь, вышел и сел в фаэтон
- Вези живей, вези к этой русской! - крикнул он кучеру пьяным голосом.
- Какой русской девушке? - спросил ничего не разобравший кучер.
- Вези, вези к златоволосой девушке, к той, что в консульстве!
- Да, да, господин, понимаю, знаю! - ответил кучер и погнал лошадей.
Я подозвал стоящего неподалеку Бала-Курбана, сел в фаэтон и последовал за ними. Бала-Курбану заранее были даны инструкции, и в нужный момент он с оружием в руках должен был помочь мне.
Пьяный Махмуд хан, покрикивая - "Эй ты, малый, тише!" - то останавливал кучера, то, рассердившись, приказывал гнать лошадей.
Кучер почему-то вез его не по шумным, многолюдным улицам, а окольными путями, по тихим улочкам, и тем самым удлинял дорогу.
Махмуд-хан, достав из кармана бумагу с посвященными Нине стихами поэта Бина, декламировал вслух. Часть стихов я услышал:
О, русская девушка, моя душа принадлежит тебе.
Увы, как жаль, что в тебе нет милосердия.
Одним взглядом порази тавризцев,
Кровью влюбленного соверши омовение.
Я иду к тебе с пустыми руками,
Но несу к твоим стопам жизнь всех тавризцев.
Фаэтон остановился у ворот Нины. Махмуд-хан, что-то мурлыча под нос, сошел с фаэтона, подошел к дверям Нины и сильно постучал.
Я, потеряв терпение, достал револьвер, чтобы тут же покончить с Махмуд-ханом.
- Асад, нам это не приказано, - образумил меня Бала-Курбан. Остановись!
Я опустился на место и ответил:
- Не беда, оставим до ночи.
- Кто там? - послышался голос Тахмины-ханум из-за ворот.
- Не чужие, это я, Махмуд-хан! Двоюродный брат Гаджи-Шуджауддовле, отозвался Махмуд-хан.
- Кто бы ни был, я ворота открыть не могу, ханум больна, - ответила Тахмина-ханум.
- Спросите от моего имени здоровье ханум! - крикнул Махмуд-хан и, повернувшись, снова сел в фаэтон и приказал кучеру трогаться.