- Простите за беспокойство! - сказал он, разрешая мне тем самым удалиться.
СНОВА ПРОКЛАМАЦИИ
Выпущенные нами новые прокламации и наше письмо совершенно потрясли Гаджи-Самед-хана, окончательно сломили его силы.
В день появления прокламаций Гаджи-Самед-хан призвал меня к себе. В последнее время он делился своими горестями со мной и сообщал свои затаенные мысли.
Когда я вошел к нему, он вынул холщовый мешочек и положил его передо мной.
- Я стою между двух огней, - сказал он. - И не знаю чему верить. По словам консула, тут не обошлось без участия англичан. Это вполне вероятная вещь. Возможно, англичане стремятся рассорить меня с консулом. С другой стороны, из Тегерана поступают настойчивые требования начать выборы, и господин консул говорит, что надо подчиниться этому. Если здесь распоряжается тегеранское правительство, то к чему тут я и к чему царское правительство? Если управляю я и царский консул, то при чем тут Тегеран, что ему надо? Я верю консулу, потому что в мешке с прокламациями найдена бумага, написанная по-английски.
Сказав это, Самед-хан достал из мешка вырванный из блокнота листок. Взглянув на него, я сказал, что это листок из блокнота секретаря английского консульства.
Это нами было сделано нарочно. Вырезав этот листок из письма, адресованного в русское консульство, мы вложили его в мешок с прокламациями. Когда Гасан-ага подбросил мешок на базаре, базарный старшина подобрал его и доставил Гаджи-Самед-хану. Таким образом, подозрение пало на англичан.
После этого Гаджи-Самед-хан, достав из мешка одну прокламацию, протянул мне.
- Прочтите! - сказал он.
"Азербайджанцы!
Началась подготовка к выборам в меджлис! Он должен быть открыт до начала торжеств по случаю коронации шаха. Однако Гаджи-Самед-хан, поддерживающий царские интриги, стремится не допустить выборов в Тавризе. Русский же посол в Тегеране советует выборы тавризских представителей произвести в Тегеране. Гаджи-Самед-хан мечтает об отделении Азербайджана и о том, чтобы лично управлять этой страной под покровительством России.
Азербайджанцы!
Гаджи-Самед-хану не удалось достигнуть своей цели. По приказанию министра иностранных дел России выборы должны произойти в Тавризе. По настоянию англичан русское правительство заставит Гаджи-Самед-хана приступить к выборам!
Народные массы должны стараться, чтобы выборы дали положительные результаты.
Иранские крестьяне, иранские кустари, иранская демократия! Не отдавайте ваших голосов врагам родины. Отдайте ваши голоса революционерам-конституционалистам. Не верьте ставленникам Гаджи-Самед-хана, людям, находящимся под покровительством царя. Они доживают свои последние дни.
Иранский революционный комитет".
- Здесь не обошлось без иностранной руки! - сказал я, прочитав прокламацию. - По-моему, вы должны последовать советам господина генерального консула. На его слова можно положиться. Во всяком случае не подлежит сомнению, что правительство императора вас ценит. Вашему превосходительству не к чему нервничать. В петербургских дворцовых кругах создалось нежелательное впечатление о вашей деятельности, но, если русское правительство и договорится с тегеранским правительством, все же оно никогда не пойдет на уступки. Ваше превосходительство должны воспользоваться личным расположением к вам императора. Необходимо ликвидировать причины, тормозящие внедрение у нас русской культуры. Вашему превосходительству известно, что и транспорт, и торговля, и просвещение, и земледелие нуждаются в упорядочении!
Это все я сказал для того, чтобы узнать намерения Гаджи-Самед-хана о будущих судьбах страны.
- Правильно, сын мой! Правильно! Твои взгляды - взгляды культурного европейца! - воскликнул он. - Но, сударь, наш темный, невежественный народ не дает нам возможности работать, все наши дела стоят. Вы думаете, что я бездействую? Вот уже сколько времени, как я стремлюсь наладить судоходство на Урмийском озере. Вы изволили коснуться вопросов транспорта и торговли. Разве наладить судоходство на Урмийском озере не значит отчасти упорядочить транспорт? Однако русские не желают слушаться меня. Они не внимают моим словам. Они боятся англичан. Тегеран не может заставить нас оставить концессию на судоходство за Сулейман-Мирзой. Однако русское правительство не соглашается со мной и, задобрив крупной взяткой премьер-министра, хочет добиться разрешения этого вопроса в Тегеране.
Я создал в Маку управление, содействовал организации консульств в Савуджбулаге, Урмии и Маку, много поработал, чтобы водворить там мир и тишину, обеспечил охрану торговых путей. Но, к сожалению, правительство императора не понимает меня и не думает о том, в каком положении я нахожусь.
Гаджи-Самед-хан долго еще говорил о концессиях, которые намереваются предоставить царской России, пытаясь представить это как "реформу". В то же время он не мог скрыть своего недовольства русскими, которые якобы его не могли оценить. Гаджи-Самед-хан чувствовал, что приближается конец его владычества.
Пока мы были увлечены разговором, телефонист доложил, что Сардар-Рашид просит разрешения явиться к Гаджи-Самед-хану.
- Передай ему от меня привет, - внезапно изменившись в лице, сердито сказал он. - Скажи, что его превосходительство чувствует себя плохо и не сумеет сегодня принять его!
В два часа, когда я поднялся, он хотел оставить меня обедать.
- Прошу простить, - извинился я, - сегодня Нина-ханум чувствует себя не совсем хорошо, и я должен вызвать врача.
- Передайте ей мои наилучшие пожелания, - сказал он. - Память о вашей дружбе навсегда останется в моем сердце. Будьте добры зайти завтра вечером. Мне хотелось бы обсудить с вами кое-какие вопросы.
ПИСЬМА КОНСУЛУ И В ПЕТЕРБУРГ
По приглашению Гаджи-Самед-хана, я ровно в десять часов отправился в парк Низамуддовле.
Несмотря на удушающий июльский зной губернатор забился в небольшую комнату. Войдя к нему, я вспомнил все прочитанное о Султане Абдул Гамиде.
Окна и двери были наглухо закрыты. На окнах были прочные ставни. На столе разложены револьверы, в углах стояли винтовки.
В такого рода железной клетке я застал тавризского генерал-губернатора. Он крепко пожал мне руку и указал на место рядом с собой.
- Сударь, вы свободно пишете на русском языке? - задал он мне вопрос.
- Совершенно.
- Мне надо написать два письма: одно господину генеральному консулу, второе - в Петербург, в министерство иностранных дел. Я составил текст обеих писем на фарсидском языке.
- Великолепно, а я переведу их на русский.
Гаджи-Самед-хан взял письма.
- Теперь я прочту их вам, - сказал он, - а вы переведете! Вы должны приложить все старание. Пусть не говорят, что иранцы не умеют писать письма.
- Я переведу так, как вам того хочется. Я умею читать и по-фарсидски.
Сначала я приступил к переводу письма Самед-хана к генеральному консулу в Тавризе.
"От губернатора Гаджи Шуджауддовле генеральному консулу Тавриза господину Орлову.
Если правительству его величества угодно мое участие в выборах в иранский меджлис, я могу участвовать в них только как обыкновенный гражданин. Едва распространится весть о моем участии в них в качестве официального лица, как могут вспыхнуть беспорядки не только в Карадаге, Ардебиле и Савуджбулаге, но и в самом Тавризе.
В результате долгих и упорных трудов мне удалось, не прибегая к мерам наказания, водворить в крае мир и тишину. И потому, чтоб не допустить кровопролитий, прошу дать мне отпуск (или принять отставку), назначив на мое место кого-нибудь из числа тавризцев или из Тегерана".
Я окончил перевод. Вернув Самед-хану фарсидский текст его собственного письма, я прочел и перевел ему написанное мной. Письмо ему очень понравилось. Затем он протянул мне письмо, адресованное в Петербург в министерство иностранных дел.
"Генерал-губернатор Тавриза Шуджауддовле в Петербург - министру иностранных дел*.
______________ * Сокращено.
Без сомнения как императору, так и совету министров моя деятельность достаточно известна. Года два-три тому назад, когда весь Иран был охвачен смутой, я оставался на месте, не примыкая ни к одной из партий. Я надеялся, что когда-нибудь иранское правительство станет господином положения. Я надеялся, что когда-нибудь народ, вырвавшись из когтей революции, сумеет зажить мирной жизнью. Увы, к сожалению, положение Ирана с каждым днем ухудшалось.
Страна окончательно лишилась мира и спокойствия. В эту пору я по приказу правительства, собрав свои силы, стоял в Сэрдрудде. Оттуда я следил за ходом революции. После вступления в Тавриз русских войск порядок частично был водворен. Начали проявляться кое-какие признаки общего умиротворения. Тогда и я, по требованию правительства, принялся повсюду преследовать революционеров.
Однако вскоре снова начались грабежи и погромы, вспыхнули бунты, народ снова был лишен покоя. В частности, Тавризская провинция превратилась в очаг революции, и я вынужден был прийти к решению уничтожить тавризских революционеров. Я стал в двух верстах от Тавриза. Смута эта улеглась только после того, как русские войска вынуждены были прибегнуть к силе. В результате решительных мероприятий и суровых наказаний был водворен порядок