Такого ожесточенного боя не видали не только тавризские революционеры, но и весь Иран.
Бросалось в глаза организованное движение пехоты Эйнуддовле, прошедшей военное обучение.
К полудню победа была на стороне правительственных войск, занявших некоторые важные пункты.
Воины революции должны были пройти испытание сегодня впервые; до сих пор они только оборонялись, сегодня же надо было идти в наступление.
Движение неприятеля приостановилось. Эйнуддовле пополнял свои поредевшие ряды из резервных частей. Во главе неприятельской кавалерии шли Рахим-хан и другие.
Ровно в полдень телефонные провода разнесли по окопам боевой приказ:
- Выходить из окопов! В атаку!
Расставленные в разных пунктах сорок пять орудий, очищая дорогу революционным аскерам, открыли беспрерывный огонь по густым рядам наступающей неприятельской конницы.
Неприятель вынужден был отодвинуть свою конницу и вместо нее двинуть вперед пехоту.
Рассыпая свинцовый град, аскеры революции без передышки двигались вперед. Орудия, передвинутые вперед, теперь ожесточенно обстреливали тыл неприятеля.
Навстречу революционным аскерам двигались части неприятеля. Расстояние между ними быстро сокращалось, Эйнуддовле надеялся, что вооруженные разносистемными ружьями муджахиды, состоящие исключительно из добровольцев, не решатся пойти в рукопашный бой с регулярной пехотой правительства.
Это было близко к правде, но Эйнуддовле не учел одного.
Войска двух лагерей уже сходились, когда революционным войскам был дан сигнал отступления и они пошли назад.
Думая, что революционеры отступают, испугавшись боя, неприятель отозвал пехоту и двинул в атаку кавалерию.
Вот когда наступила очередь бомбометчиков.
Правительственная конница неслась густой массой.
Не успевал умолкнуть огненный хохот одной бомбы, как начинала хохотать другая...
Я слышал, как один всадник, увидав в воздухе летевшую на него бомбу, крикнул: "ой, матушка!"
Конница в панике повернула обратно, давя свою пехоту.
Достойно было внимания, что и бежавшие, и преследовавшие ругали Мамед-Али-шаха.
Правительственные войска остановились у Сарбаз-ханэ и пытались перейти в контратаку, но без всякого успеха. С большими потерями они очистили все пространство до линии Магазалар, Топхана-мейданы и Ала-гапы.
Велика была наша победа, но и жертвы были многочисленны.
Меня сильно беспокоило отношение к этой победе английского и русского консулов.
После кровопролитных боев был взят и Шешгилян, что вызвало большую радость.
Во время этих боев я четыре раза видел непосредственно в бою Саттар-хана и три раза Багир-хана. Каждый из них проявлял чудеса героизма и самоотверженности. Их появление среди своих аскеров наполняло бойцов бодростью и поднимало боевой дух.
Я находился в отряде, который наступал со стороны Гаремханэ. Мы должны были занять улицу Мучтеид и ее окрестности. На этой улице жили Мирза-Керим-ага Имам-Джума, его брат Ага-Мирза-Али и много других богатых мучтеидов и контрреволюционеров, поэтому для защиты этого района были выставлены лучшие силы контрреволюции.
После непродолжительного боя, засыпав неприятеля бомбами, мы заняли район мучтеидов. Защитники района, конные и пешие части, вынуждены были отступить. Благодаря удобному для нас расположению улиц, потери наши не были велики, но одно обстоятельство значительно отравило радость нашей победы.
МАРОДЕРЫ
Когда мы заняли район, населенный мучтеидами, местное население, воспользовавшись этим, ворвалось в дома и начало грабить имущество мучтеида Мирза-Керим-аги и его брата Мирза-Али. И тут произошло то, что испортило наше торжество: к грабителям присоединились и многие муджахиды.
Не закрепив за собой победы и позабыв о военном фронте, эти муджахиды занялись мародерством.
Мы пытались остановить их призывами, упреками, мольбами, но ничего не помогло; остановить их от грабежа было уже невозможно. Боясь вызвать вооруженное столкновение в среде своих войск, мы вынуждены были отказаться от серьезных мер.
Грабители ни на что не обращали внимания. Никто не хотел замечать валяющихся под ногами трупов, каждый стремился войти в дом и вытащить что-нибудь.
С бомбой в руке я вынужден был стоять в стороне и смотреть на грабителей.
Из дома мучтеида вытаскивали ценные и редкие вещи. Самое удивительное было то, что в погроме участвовало больше женщин, чем мужчин.
Среди ценных вещей, вынесенных из дома мучтеида, я заметил красивый коврик с вытканными на нем героями любовной легенды "Фархад и Ширин". Коврик не поддавался никакой оценке.
За него ухватились двое, и каждый тянул к себе. Коврик был раскрыт, словно для показа, и я успел прочесть на кайме его следующую надпись:
"Ковер соткан по приказу Мирза-Керим-аги Имам Джумы на ковровой фабрике ганджинцев".
Вид ковра заставил меня глубоко задуматься, и мысли мои унеслись далеко. Я думал не о тех, кто его заказывал, и не о тех, на чьей фабрике его ткали. Я думал о тех, кто, не разгибая спины, своими руками создавал это бесценное произведение искусства.
Как-то я бывал на фабрике ганджинцев и вид ковра, вынесенного грабителями, оживил мои невеселые воспоминания об этой фабрике. Я представил себе длинный, узкий, душный подвал, в котором сидят работницы - девушки от пятнадцати до двадцати лет. Тысячи зубьев чесальных гребней впиваются в их сухие со вздутыми голубыми жилками пальцы, на которые склонились изнуренные голодом и тяжелой работой чахоточные лица; эти лица глядели теперь на меня с портрета очаровательной Ширин. А вытканный на ковре юноша Фархад напомнил мне участь юношей Тавриза, которые начинали трудовую жизнь с восьми лет и, харкая кровью, с трясущимися от голода руками выводили узоры на этих коврах. Вся жизнь угнетенной и эксплуатируемой молодежи приносилась в жертву прихоти самодуров, ожиревших от безделья господ и мучтеидов.
Я содрогнулся от жутких воспоминаний и, оглянувшись, увидел Гасан-агу.
- Этот ковер ткали мы в 1320 году*, - сказал он.
______________ * Год 1320 по мусульманскому летоисчислению соответствует 1908 году нашей эры.
Драка за ковер все еще продолжалась. Наконец, один из спорщиков вытащил кинжал и, ударив другого по руке, унес ковер.
Раненый, не унывая, зажал рану здоровой рукой и побежал в дом за новой добычей.
В грабеже принимали участие и дети лет десяти-двенадцати, таща подушки, одеяла и другие легкие вещи.
Из дома, давя друг друга, вышла группа нищих; они несли глиняные банки с маслом и медом и жадно облизывали пальцы. Дотащив свою добычу до камня, они разбили банки и стали тут же облизывать черепки.
Из дома доносились крики и выстрелы. Это дрались из-за ценных вещей.
Многие выходили из дома с разбитыми и окровавленными лицами, но с добычей. Некоторые выходили с пустыми руками, но одетые в дорогие наряды.
Многие из вооруженных грабителей, устроившись у входа, отнимали понравившиеся им вещи у выходивших из дому.