На улице я встретил Тутунчи-оглы. Он был бледен и взволнован.
- Где ты был? - спросил я.
- Был у русского консульства. Наблюдал суматоху. Масса народа.
- Кого там видел?
- Кого? Тех, кто восседал в Исламие, контрреволюционных вождей в чалмах, шпионов-сеидов, продавшихся Петербургу. Видел в тех, кто еще вчера стоял с нами плечом к плечу и кричал: "Да здравствует конституция!". Эти-то мерзавцы возмутили меня больше всего.
Мне надо было пройти мимо ворот консульства. Я не хотел расставаться с Тутунчи-оглы, не хотел лишать себя возможности провести лишний час в обществе этого серьезного юноши, одного из самых упорных, суровых и решительных бойцов революции.
- Пойдем, пойдем, проведем вместе последние часы, - сказал я, беря его под руку. - Я никогда не забуду ни тебя, ни Гасан-агу, вас будет помнить и история революции Ирана. У меня осталось одно желание: еще раз услышать взрыв бомб, брошенных вами в контрреволюцию.
Тутунчи-оглы обнял меня. Мы расцеловались. На его глазах сверкали слезы.
Пройти мимо консульства не представляло большой опасности, мы были переодеты в костюмы английских должностных лиц, к тому же было уже достаточно темно.
На прилегающих к консульству улицах было необычайно оживленно. Здесь была открыта даже специальная лавочка для продажи царских флажков, за которыми стояла длинная очередь.
- Подходите, досточтимые, покупайте, уважаемые! - громким голосом тянул нараспев продавец. - Это флаги императора! Лучшее украшение дверей! Доблесть, краса мужей! Берите, торопитесь! Последние, на завтра ни одного не останется!
Я внимательно посмотрел на продавца, который казался мне знакомым.
- У этого мерзавца, - сказал Тутунчи-оглы, - при входе в медные ряды есть лавка, где он торгует косметикой, побрякушками и прочей мелочью. Сам же он числится в списках добровольцев революционной армии.
Мы прошли дальше. У ворот консульства толпились вожди контрреволюции, лазутчики, лицемеры, все те, кто, приняв царское подданство, обирал иранский народ, все сеиды и моллы.
Они стояли группами; в каждой группе, при свете фонаря, составлялись какие-то списки.
Всяк спешил протиснуться вперед, чтобы занести свое имя в списки. То и дело слышались голоса:
- Сударь, запишите и меня, вашего покорного слугу!
В одной группе составлением списка был занят Гаджи-Мир-Магомет, известный контрреволюционер, шпион царского консульства, занимавшийся гашением извести. Лицо его было мокро от пота. Один из стоявших рядом, услужливо сняв с его головы чалму, почтительно держал ее в руке.
В другой группе составлял список его брат Мир-Курбан.
- Сударь, да стану я жертвой твоих святых предков, запиши и меня в эту бумажку, - подобострастно просили его те, кто спешил перейти в царское подданство.
- Подождешь еще!
- Почему же? Чтоб погибнуть мне у твоих, ног, ведь сам знаешь, отцы и деды наши служили при консульстве в нукерах.
- Господин мой, запиши и Мешади-Неймата Казвини.
- Записал.
- Запиши и Исфаганских.
- Младший брат не будет записан.
- Зачем, ага, да перейдут на меня все твои недуги?
- Всякий, кто во дворе Энджумена бил себя в грудь и ратовал за конституцию, в списки не попадет!
- Сударь, что за клевета! Тебе отлично известно, что туда я пошел не по своей воле! Меня послали, и я подчинился.
- Об этом мы поговорим после...
- Запишите господ Васминчи.
- Сию мунуту!
- Гаджи-Саттар-Агу из Хамене...
- Записан.
- Гэвгани...
- Сейчас.
- Хиябани и братьев...
- С удовольствием!
- Фишенгчиляров...
- Нельзя!
- Почему?
- Все, кто продавал порох добровольцам, - враги ислама.
- Пусть будет оплевано лицо святых предков лжеца.
- Молчи, подлец!
- От подлеца слышу.
- Убирайся, банщик ты эдакий!
- Эй, малый, кого ты назвал банщиком?
- Тебя!
- Меня?!