Лица, попадавшие в список, торопливо доставали из кармана именные печати и скрепляли ими свои имена в списке.
Многие, обшарив карманы и не найдя при себе печати, в глубоком волнении окликали в толпе сыновей или братьев:
- Мамед-ага! - кричали они. - Беги скорей домой. Печать осталась в "гелэмдане", а "гелэмдан" в чемодане. Если и там не окажется, посмотри в стенном шкафу, а если и в стенном шкафу не найдешь, поищи за шкатулкой, что на полке, рядом с окном. Живей же, мой удалый, не мешкай... Не такие теперь времена... Умри, но выручи!..
Пройдя дальше, мы наткнулись на новую группу, которою руководил Мирза-Ага, сын Гаджи-Фараджа. Наконец, мы подошли к дверям консульства. Тут, в ожидании седоков, стояли сотни ослов, покрытых белыми попонами. Было очевидно, что в здании консульства собрались все вожди контрреволюции.
Немного спустя из консульства показался штаб контрреволюции - "герои" Исламие.
Оправляя белые чалмы, моллы садились на белых ослов.
Сын аптекаря Кязим, пройдоха из района Девечи - кебабчи Гасан, безухий Алескер и другие придерживали стремена, почтительно подсаживая священнослужителей. Моллы тронулись под звуки "салавата", а за ними последовала толпа поклонников.
С такой торжественностью они шли навстречу царской армии, спешили вручить судьбы революционного Тавриза в руки царского генерала Снарского.
Став в стороне, мы молча наблюдали это шествие. Толпа скрылась, но издали все еще доносились звуки "салавата".
Мы пошли обратно и встретили новую толпу, двигавшуюся по направлению к мосту Аджикерпи.
Мы были задумчивы. Внезапно во мне созрело решение, и я, обратившись к Тутунчи-оглы, сказал о своем намерении покинуть Тавриз.
- Обнимемся, дорогой товарищ. Кто знает, быть может, больше не увидимся. Мы покидаем Тавриз. Он теперь не наш, в руках контрреволюции.
Мы горячо поцеловались и разошлись.
Ночь...
Иду по тихим улицам, вспоминая героические подвиги Тутунчи-оглы. Кругом ни души. Улицы, кишевшие в дни революции подобно муравейнику, безмолвствуют, как руины после землетрясения. Этот город, привыкший к грохоту орудийных залпов и свисту пуль, сейчас погружен в дремотное забытье.
Тишина... Лишь при поворотах с улицы на улицу до меня доносится легкий шорох. То - прохладный ветерок, дующий с гор "Ичан", струится по улицам, обнимая верхушки деревьев и нежно лобзая едва распустившуюся листву; то ласкающий душу шелест шелковистой одежды природы.
Этой ночью Тавриз таинственен и страшен. Одетый в непроницаемую броню политических туманов, город этот, дремлющий, словно курильщик опиума, охваченный дурманом грез, находится в руках тысяч царских шпионов и местных агентов сыскной полиции.
Погруженный в размышления, я подошел к дому Нины. Меня встретил хозяин дома Минасян и сообщил о болезни Нины. Глубокое волнение охватило меня при этом известии: я должен был выехать во что бы то ни стало, а болезнь Нины могла осложнить положение.
Минасян говорил о своей боязни выйти наружу, о бегстве дашнаков в Урмию и Хой и их намерении поселиться там в армянских селах. Он рассказал также об обращении армянского духовенства к своей пастве с призывом выйти встречать генерала Снарского.
При входе в комнату, мне, прежде всего, бросилась в глаза кровать. Намочив платок, маленький Меджид собирался приложить его к голове Нины.
- В этом ребенке теперь вся моя надежда, - проговорила Нина, приподнявшись и сев на постели.
Время шло.
Я должен был без всяких обиняков сообщить Нине о нашем уходе из Тавриза.
- Нина, первый этап революции завершен, - сказал я, приложив руку к ее лбу. - Действующая революционная часть временно приостановила здесь свою работу и переходит в центр. Военно-революционный совет распущен. Постановлено перейти на подпольную работу.
Нина погрузилась в глубокое раздумье.
- Не знаю, чем все это кончится, - проговорила она, наконец, прислонясь головой к моему плечу.
- Потерпи, - принялся я утешать ее. - Пусть твое сердце будет сердцем революционера. Ты ведь - Нина, Нина, прошедшая через тысячи опасностей, не отступавшая ни перед какими преградами. И сейчас, перёд этой временной неудачей, ты не должна проявлять малодушие и терять достоинство революционера. Пусть это - последние минуты нашего свидания, но я надеюсь, что революция вновь соединит нас.
- Да, но разве завтра мы больше не увидимся? - воскликнула девушка в страшном волнении.
- Я пришел проститься с тобой, Нина.
- Ты не останешься в Тавризе?
- Нет, сегодня мы должны покинуть город. Все товарищи уходят.
- Куда?
- Туда, куда требует революция. Я вернусь, Нина, но до того я напишу тебе. Мы должны присоединиться к наступающим на Тегеран частям.
- Ты член партии? - спросила она, испытующе взглянув на меня.
- Да, - ответил я.
Нина обняла меня. Незабываемый огонь поцелуя обжег мои губы.
Не помню, как я покинул дом Нины. Помню только, как, сунув в руки Меджида пачку русских кредиток, я бросился к дверям.
Этой ночью Саттар-хан давал прощальный ужин, на который были приглашены кавказцы и члены иранской социал-демократической организации.
Саттар-хан был крайне взволнован и грустен. Он беспрерывно курил кальян. Его густые изогнутые брови то и дело вздрагивали. Дугообразно поднятые ряды морщин на лбу говорили об обуревавших его тяжелых думах. Этот мужественный человек, свободно преодолевавший любое препятствие, теперь был в почти безвыходном положении. В комнате царило молчание, прерываемое частыми вздохами потерпевших поражение революционеров. Густые клубы дыма подымались к потолку.
- Выступить против русских, - при всеобщем молчании заговорил Саттар-хан, - и отстоять Тавриз не так трудно. Будь я уверен, что наше выступление против русской армии спасет революцию, будь я уверен, что восседавшие в Исламие негодяи - сеиды и мучтеиды - не используют нашего конфликта с русскими, я бы выступил и дрался.
- Друзья мои! - продолжал он через минуту. - Дорогие товарищи по оружию! Наше выступление бесполезно, им воспользуется контрреволюция. Вот что вынуждает нас сдать победивший в революции Тавриз, но это не умаляет значения одержанных нами побед. Мы никогда не забудем помощи, оказанной нам товарищами кавказцами и особенно бакинскими рабочими. Товарищи кавказцы, передайте мой привет бакинским и тифлисским рабочим. Передайте от моего имени: Саттар никогда не изменит революции, он твердо стоит на своем пути! Верьте, что мы вырастим детище революции пятого года.
Эти искренние слова Саттар-хана произвели глубокое впечатление. За недостатком времени, я не мог ответить сардару пространной речью и ограничился несколькими словами.
- Мы покидаем Тавриз с неизгладимыми воспоминаниями в душе, - сказал я. - Мы даем слово поделиться этими воспоминаниями и особенно впечатлениями от героических действий Сардара с кавказскими рабочими. Рабочие Кавказа, особенно рабочие города Баку, питают чувство бесконечной симпатии и глубокого сочувствия к иранской революции и ее вождю Саттар-хану. Братские чувства, связывающие нас, кавказских рабочих, с иранским крестьянством и беднотой, будут вечны и неизменны. Пока существует в мире идея революции, друг угнетенных Ирана Сатар-хан будет жить в сердцах и памяти человечества.
После моих слов сардар еще раз оглядел присутствующих.
- Друзья, собравшиеся сегодня, - испытанные борцы революции, - сказал он. - Обманщики не явились. Льстецы и подхалимы, еще вчера считавшие за честь лизать порог жилища Саттар-хана, сегодня стучатся в иные двери.
Ужин закончился в час ночи. Мы простились, расцеловались и дали друг другу необходимые поручения. Все нужные для дороги приготовления были сделаны заранее. Явились и четверо товарищей, назначенных сопровождать нас до города Хоя.
Из дома Саттар-хана мы захватили с собой маленькие наганы русского образца и ручные гранаты.
Саттар-хан проводил нас до самых ворот.
- Я расстаюсь с истинными героями революции! - сказал он нам на прощание.