Я так мало знаю о своем отце, подумал он. Что ж, ничего странного тут нет. За всю жизнь я видел его лишь несколько раз, последний -- шесть лет назад Он совсем не изменился за это время. Зато изменился я сам. Теперь я твердо знаю, чему хочу посвятить свою жизнь. И сейчас, когда я один... Мне нравится быть одному, и вместе с тем одиночество так мучительно
Следуя за отцом, Кулум спустился по трапу на главную пушечную палубу. Низкий потолок заставил их пригнуться, когда они направились в кормовую часть к каюте, которую охранял часовой Внутри корабль пропах порохом, смолой, пенькой и потом.
-- Добрый вечер, сэр, -- приветствовал Струана морской пехотинец, направив на него свой мушкет, как предписывала инструкция. -- Начальник караула!
Начальник караула в алом мундире с начищенными до ослепительного блеска пуговицами вышел из караульного помещения. Этот человек был тяжел и тверд, как пушечное ядро, и имел такую же круглую голову.
-- Добрый день, мистер Струан. Одну минуту, сэр-р. -- Он почтительно постучал в дубовую дверь каюты. Оттуда донеслось: "Войдите", и он вошел, прикрыв за собой дверь.
Струан достал сигару и предложил ее Кулуму:
-- Ты уже куришь, мальчик мой?
-- Да. Спасибо, отец.
Сгруан раскурил сигару для Кулума и еше одну для себя. Выпустив длинную струю дыма, он прислонился спиной к одной из двенадцашфутовых пушек Ядра, каждое в шестьдесят фунтов весом, были уложены рядом в аккуратные пирамиды -- всегда наготове.
Дверь каюты открылась. На пороге появился Лонгстафф, изящный, щегольски одетый мужчина с высоким лбом и темными глазами Его черные волосы были завиты по последней моде, густые бачки топорщились. Часовой взял мушкет на караул, начальник караула вернулся в свою каюту.
-- Привет, Дирк, дружище. Как вы себя чувствуете? Я был гак опечален, узнав о вашем горе. -- Лонгстафф нервно подал Струану руку, потом улыбнулся Кулуму и протянул руку еще раз: -- Вы, должно быть, Кулум. Я Уильям Лонгстафф. Мне искренне жаль, что вы прибыли к нам при таких ужасных обстоятельствах.
-- Благодарю вас, ваше превосходительство, -- ответил Кулум, пораженный тем, что капитан-суперинтендант торговли оказался так молод
-- Вы не обидитесь, если придется чуть-чуть подождать, Дирк? У меня сейчас встреча с адмиралом и всеми капитанами. Я закончу через несколько минут, -- добавил Лонгстафф с легким зевком. -- Мне о многом нужно поговорить с вами Если у вас есть настроение.
-- Да.
Лонгстафф встревоженно взглянул на золотые, украшенные драгоценными камнями карманные часы, которые свисали с его парчового жилета:
-- Почти одиннадцать! Похоже, мне никогда не будет хватать времени. Не хотите ли пройти в кают-компанию?
-- Нет. Мы подождем здесь.
-- Как вам будет угодно. -- Лонгстафф быстро вернулся в каюту и захлопнул дверь.
-- Он очень молод для полномочного представителя Короны, не так ли?
-- И да, и нет. Ему тридцать шесть. Империи создаются молодыми, Кулум. Эго разрушают их старики.
-- Он совсем не похож на англичанина. Он кто, валлиец?
-- Ею мать испанка. -- Что, видимо, объясняет его природную жестокость, подумал про себя Струан. -- Она была графиней. Его отец служил дипломатом при испанском дворе. Это был один из тех браков, которые называют "породистыми". Его семья связана по какой-то линии с графами Тот.
Если ты не родился аристократом, с горечью подумал Кулум, как бы умен ты ни был, у тебя нет ни одного шанса пробиться наверх. Ни одного. Пока не произойдет революция.
-- Дела в Aнглии очень плохи, -- сказал он отцу.
-- Как так. дружок?
-- Богатые слишком богаты, а бедные слишком бедны. Люди ринулись в города в поисках работы. Людей много -- рабочих мест мало, поэтому наниматели платят все меньше и меньше. Народ голодает. Лидеры чартистов по-прежнему в тюрьме.
-- Вот и хорошо. Этих смутьянов вообще следовало бы повесить или хотя бы выслать из страны.
-- Ты не одобряешь Хартии, отец? -- Кулум сразу насторожился. "Народная хартия" была написана более трех лет назад и с тех пор являлась символом свободы, объединяющим всех недовольных британцев. Хартия требовала права голоса для каждого совершеннолетнего мужчины, отмены имущественного ценза для членов парламента и выплаты им жалованья, уравнения избирательных округов, тайного голосования и ежегодного проведения сессий.
-- Я одобряю ее как документ, содержащий справедливые требования. Но не одобряю самих чартистов и их лидеров. Я считаю, что в Хартии много в основе своей правильных идей, но попали они в плохие руки.
-- А что плохого в том, чтобы агитировать за реформу? Парламент должен решиться на все эти изменения.
-- Агитировать -- да. Говорить, спорить, писать петиции. Но не подстрекать к насилию и не устраивать революций. Правительство поступило совершенно правильно, когда покончило с беспорядками в Уэльсе и Мидленде. Клянусь Господом, неповиновение -- это не выход. Ходят слухи, что чартисты так и не усвоили преподанного им урока, что они скупают оружие и собираются на тайные сходки. Клянусь Богом, их следует растоптать раз и навсегда.
-- Хартию растоптать не удастся. Слишком многим она нужна, и эги люди готовы умереть за нее.
-- Что ж, тогда смертей будет очень и очень много, мой мальчик. Чартисты должны запастись терпением.
-- Ты просто не представляешь, отец, во что теперь превратилась жизнь на Британских островах. Ты так долго пробыл здесь. Терпение нелегко дается тем, у кого живот подвело от голода.
-- Здесь, в Китае, то же самое. Везде в мире ты увидишь одно и то же. Но бунт, неповиновение -- это не британский путь.
Скоро он будет им, мрачно подумал Кулум, если для британцев ничего не изменится в самом близком будущем. Он пожалел, что оставил Глазго и уехал на Восток. Глазго был центром шотландских чартистов, а он возглавлял группу студентов, которые тайно поклялись отдавать свой труд -- а если понадобится, и жизни -- движению сторонников Хартии.
Дверь каюты вновь распахнулась, и часовой замер. Из каюты вышел адмирал, массивный человек с каменным лицом; было видно, что он сильно не в духе. Сопровождаемый своими капитанами, он направился к трапу. Большинство капитанов были молоды, хотя попадались среди них и седовласые старики. Все были в морских мундирах и треуголках, их сабли позвякивали на ходу.
Капитан Глессинг вышел последним. Он остановился перед Струаном:
-- Позвольте выразить вам мои соболезнования, мистер Струан. Какое страшное невезение!
-- Да. -- Неужели это просто невезение, подумал Струан, когда ты теряешь красавицу-жену и трех чудесных ребятишек? И имеет ли Бог -- или дьявол -- какое-то отношение к йоссу? Или все это: Бог, дьявол, везение, йосс -- лишь разные названия одной и той же вещи?
-- Кстати, вы были совершенно правы, прикончив того взбесившегося пехотинца, -- говорил между тем Глессинг.
-- Я его и пальцем не тронул.
-- О? Значит мне показалось. С того места, где я стоял, мало что можно было разглядеть. Это, впрочем, не важно.
-- Вы похоронили его на берегу?
-- Нет. Не стоит загрязнять остров болезнями такого рода... Имя Рамсей говори! вам что-нибудь, мистер Струан? -- спросил Глессинг, отбросив в сторону любезности.
-- Рамсей -- довольно распространенное имя, -- осторожно ответил Струан.
-- Верно. Но шотландцы обычно стараются держаться друг друга. Разве не в этом секрет успеха гех компаний, которыми руководят шотландцы?
-- Да, найти людей, достойных доверия, трудное дело. А вам имя Рамсей говорит о чем-нибудь?
-- Эго имя матроса, дезертировавшего с моего корабля, -- ответил Глессинг, глядя на него в упор. -- Если не ошибаюсь, он доводится родственником вашему боцману Маккею.