-- Боже милостивый! Лонгстафф что, сумасшедший?
-- Нет Он всего лишь простоват.-- Струан закурил сигару.-- Я посоветовал ему обнародовать приказ, когда пробьет четыре склянки.
-- Это безумие! -- воскликнул Робб.
-- Это очень мудрый ход. Они договорились, что флот не должен ни во что вмешиваться в течение недели, "чтобы дать Китайским торговцам время избавиться от своих запасов".
-- Но что прикажете делать потом? Без опиума нам конец. Всей Китайской торговле конец. Бесповоротный.
-- Сколько у нас есть наличными, Робб? Робб огляделся, убедился, что поблизости никого нет, и заговорил, понизив голос:
-- У нас есть серебро в Шотландии. Миллион сто тысяч фунтов стерлингов в нашем банке в Лондоне. Около ста тысяч серебром здесь. Нам должны три миллиона за конфискованный опиум. На "Багровом Облаке" опиума на двести тысяч фунтов по сегодняшним рыночным ценам. Потом...
-- "Багровое Облако" можешь вычеркнуть, приятель. Мы его потеряли.
-- Надежда пока остается, Дирк. Давай дадим им еще месяц. На складах у нас опиума еще на сто тысяч. Мы должны девятьсот тысяч по срочным траттам.
-- Во что нам обойдется содержание компании в следующие полгода?
-- Ста тысяч должно хватить на корабли, выплату жалованья и мзду китайцам.
Струан на мгновение задумался.
-- К завтрашнему дню среди торговцев поднимется паника. Ни один из них, исключая, пожалуй, Брока, не в состоянии сбыть весь свой опиум за неделю. Позаботься о том, чтобы весь наш опиум сегодня же был переправлен на берег. Я думаю...
-- Лонгстаффу придется отменить приказ, --с растущей тревогой заговорил Робб. -- У него просто нет иною выхода. Он разорит казну и...
-- Может быть, ты все-таки выслушаешь меня? Завтра, когда начнется паника, собери каждый тэйл, который у нас есть, и каждый тэйл, который ты сможешь занять, и начинай скупать опиум. Ты должен суметь приобрести его по десять центов за доллар.
-- Нам и свой-то не успеть продать за неделю, не говоря уже о чужом.
Сгруан стряхнул пепел с сигары.
-- За день до того, как закон должен будет вступить в силу, Лонгстафф его отменит.
-- Не понимаю.
-- Все дело в гом, чтобы сохранить свое лицо, Робб. Когда адмирал откланялся, я объяснил Лонгстаффу, что запрет на опиум подорвет всю торговлю с Китаем. Черт меня побери, сколько раз ему нужно это объяснять! Затем я указал, что если он отменит свой приказ сейчас же, то потеряет лицо и заставит адмирала -- человека порядочного и благонамеренного, но совершенно не разбирающегося в коммерции -- потерять свое. Единственное, что остается, это отдать приказ, как было условлено, а затем, сохраняя адмиралу -- а заодно и себе -- лицо и место, отменить его. Я пообещал тем временем растолковать адмиралу все тонкости здешней торговли. Кроме этого, через три дня назначена еще одна встреча с Ти-сеном, а такой приказ не может не заслужить одобрения китайцев и, следовательно, поставит их в невыгодное положение на переговорах. Лонгстафф целиком со мной согласился и попросил держать все это в секрете.
Лицо Робба просветлело.
-- Ах, Тай-Пэн, где еще найти такого человека, как ты! Но кто может гарантировать, что Лонгстафф отменит свое рас-поряжение?
В кармане Струана лежал подписанный указ, датированный шестым днем, считая от сегодняшнего, который отменял запрет на торговлю опиумом. Лонгстафф буквально силой всунул эту бумагу ему в руки. "Вот, Дирк, возьми лучше сейчас, тогда я не забуду его вовремя подписать. Чертнязьми! Вся эта бумажная волокита. . ну, ты понимаешь, -- ужасно. Но лучше до поры никому его не показывать".
-- Неужели ты не отменил бы такое глупое распоряжение, Робби?
-- Да, да, конечно. -- Робб был готов расцеловать брата. -- Если у нас шесть дней, и никто ничего не знает наверняка, мы заработаем целое состояние.
-- Именно. -- Взгляд Струана заскользил по гавани. Он обнаружил ее лет двадцать с небольшим тому назад. Тайфун краем зацепил его корабль в открытом море, и, хотя он успел приготовиться к шторму, ему не удалось вырваться, и ураган неумолимо увлекал их к берегу. Они шли под одними снастями, тяжело продвигаясь вперед. Полуденное небо и горизонт были неразличимы за чудовищными пластами воды, которые Повелители Ветров срывали с поверхности океана и швыряли на них. Потом, уже совсем недалеко от берега, цепи штормовых якорей полопались в этом аду, и Струан понял, что корабль обречен. Море подхватило их и бросило на прибрежные скалы. Каким-то чудом порыв ветра изменил их курс на долю градуса, и, миновав скалы, они очутились в узком, шириной каких-нибудь триста ярдов, проливе, не указанном ни на одной карте. Этот пролив образовывала с материком восточная оконечность Гонконга -- в конце его их ждала спасительная гавань.
Тот тайфун вывел из строя большую часть торгового флота в Макао и потопил десятки тысяч джонок по всему побережью. Но корабль Струана и джонки, прятавшиеся в гавани Гонконга, переждали его безо всякого для себя ущерба. Когда шторм утих, Струан проплыл вокруг острова, чтобы нанести его на карту. Затем отложил эту информацию в своей голове и начал строить тайные планы.
И вот теперь, Остров, когда ты наш, теперь я могу уехать, думал он, чувствуя, как на него накатывается теплая волна радостного возбуждения. Теперь -- парламент.
Прошло уже много лет с тех пор, как Струан понял, что единственный инструмент, с помощью которого он сможет защитить "Благородный Дом" и новую колонию Империи, находится в Лондоне. Подлинным средоточием власти на земле был британский парламент. Став его членом, опираясь на ту власть, которую дадут ему несметные богатства "Благородного Дома", он сумеет подчинить себе управление политикой Империи в Азии, как сейчас подчинил себе Лонгстаффа. Да.
Несколько тысяч фунтов посадят тебя на парламентскую скамью, размышлял Струан. Хватит добиваться своего через других. Отныне ты будешь в состоянии делать это сам. Да, наконец-то время пришло, дружище. Пройдет два-три года, и ты получишь дворянский титул. Затем -- Кабинет. А затем... Затем, клянусь Богом, ты определишь курс, которым Империя, Азия, "Благородный Дом" будут следовать тысячу лет.
Робб молча наблюдал за ним. Он знал, что брат забыл о его существовании, но это его нисколько не обижало. Он любил наблюдать за Струаном в те минуты, когда мысли его уносились далеко-далеко. Когда черты лица Тай-Пэна теряли свою жесткость и ледяная изумрудная зелень таяла в его глазах. Когда его голову заполняли мечты, которые, как Робб понимал, ему никогда не суждено разделить со старшим братом. В такие моменты Робб чувствовал свою близость к нему, и душу его обнимал покой. Молчание нарушил Струан:
-- Через шесть месяцев ты займешь, мое место, станешь Тай-Пэном.
Робб почувствовал, как его желудок сжался в тугой комок.
-- Нет. Я не готов, -- ответил он, отчаянно борясь с охватившей его паникой.
-- Готов. Только в парламенте я смогу защитить и нас, и Гонконг.
-- Это верно, -- согласился Робб. Потом добавил, стараясь, чтобы его голос звучал ровно: -- Но мы решили, что это произойдет позже -- через два-три года. Пока слишком многое необходимо сделать здесь.
-- Ты сам справишься со всем этим.
-- Нет.
-- Справишься. И Сара ни на секунду в этом не усомнится, Робб.
Робб взглянул на "Отдыхающее Облако" -- их плавучий склад, где временно жили его жена и дети. Он знал, что Сара в их семье честолюбива за двоих.
-- Но я пока не хочу. Времени впереди достаточно.
Струан подумал о Времени. Он не жалел о годах, проведенных на Востоке, вдали от дома. Вдали от жены Рональды и Кулума, Йэна, Лечи, Винифред -- его детей. Он был бы рад, если бы они были здесь, рядом с ним, но Рональда всей душой ненавидела Восток. Они поженились в Шотландии, когда ему исполнилось двадцать, а Рональде -- шестнадцать, и сразу же после свадьбы отплыли в Макао. Их первенец, мальчик, умер при рождении, а когда на следующий год родился их второй сын, Кулум, он тоже стал часто болеть. Тогда Струан отослал семью домой. Раз в каждые три-четыре года он брал отпуск и возвращался к ним. Месяц-другой в Глазго, в кругу семьи, а потом -- назад, на Восток, потому что здесь его ждали дела, ждал "Благородный Дом", который он должен был построить и возвеличить.
Ни о едином дне я не жалею, говорил он себе. Ни о едином. Человек должен идти в этот мир, чтобы взять от него все, что возможно, отдавая при этом и себя без остатка. Разве не в этом заключается смысл жизни? Даже если Рональда -- чудесная жена и я люблю своих детей, мужчина все равно Должен делать то, к чему призван судьбой. Разве не для этого мы рождаемся на свет? Если бы лорд всех Струанов не отнял У клана землю, не огородил ее и не прогнал нас -- нас, своих родственников, которые из поколения в поколение трудились на этой земле, -- я, наверное, стал бы фермером, как фермером был до меня мой отец. Да, и до конца дней своих был бы доволен своей долей. Но лорд отослал нас в зловонные трущобы Глазго и забрал все наши земли себе, чтобы стать графом Струаном, и разрушил клан. А мы умирали там с голоду, и я отправился в море, и йосс был благосклонен к нам, и вот теперь наша семья живет в полном достатке. Вся до последнего человека. Потому что я ушел в море. И потому, что "Благородный Дом" из мечты превратился в реальность.
Струан быстро усвоил ту истину, что деньги прежде всего дают человеку власть. И он намеревался использовать свою власть, чтобы уничтожить графа Струана и выкупить часть земель клана. Нет, он ни о чем не жалел в своей жизни Он открыл для себя Китай, и Китай дал ему то, чего никогда не могла бы дать ему родина. Не просто богатство -- богатство само по себе отвратительно. Но богатство и цель, которой оно служит. Он чувствовал себя в долгу перед Китаем.
И Струан знал, что, хотя он отправится домой, станет членом парламента, войдет в кабинет министров, отомстит графу и сделает Гонконг немеркнущим украшением британской короны, он обязательно вернется сюда. Потому что достижение конечной цели -- ее он держал в тайне от всех и даже самому себе не позволял слишком часто о ней думать -- потребует многих и многих лет.
-- Времени никогда не бывает достаточно. -- Он посмотрел на самую высокую гору острова. -- Мы назовем ее Пик, -- рассеянно произнес он, и вновь у него появилось это странное, неожиданное ощущение, что остров ненавидит его и желает ему смерти. Он вдыхал эту ненависть, разлитую в самом воздухе острова, и ошеломленно спрашивал себя: почему?
-- Через шесть месяцев ты начнешь управлять "Благородным Домом", -хрипло повторил он.
-- Я не смогу. Один -- нет.
-- Тай-Пэн всегда один. В этом заключается вся радость и боль его жизни. -- Через плечо Робба он увидел приближающегося к ним боцмана. -- Да, мистер Маккей?