Сватовство состоялось. И Иван III вторично направил делла Вольпе в Рим, в 1472 году, на этот раз для того чтобы выступить заместителем Ивана III при совершении брачного обряда и привезти новую великую княгиню Московскую в Москву. 24 июня Зоя Палеолог отправилась в путь.
Той же зимой [1472] великий князь, посовещавшись с отцом своим митрополитом Филиппом, и со своею матерью великой княгиней Марьей, и с братьями, и со своими боярами, послал Ивана Фрязина в Рим за царевной Софьей, 16 января, с грамотами и посольством к папе и к кардиналу Виссариону. А прежний папа Павел умер, и сказали им, что нового папу зовут Каллист. Когда же вошли они в те земли, то услыхали имя папы — Сикст, а не Каллист; и поразмыслив о том между собой, переписали имя (в грамотах) — Каллиста выскоблили, а Сикста вписали.
Из Рима поезд с невестой выезжает с невероятной пышностью. Кроме Ивана Фрязина с ней едут папский легат Антоний, греческий посол Дмитрий Траханиот, великое множество латинян и греков. Заранее разосланные по европейским странам папские грамоты обеспечивают им настоящий прием. На московские земли они въезжают через Колывань, как назывался Таллин, и Юрьев-Дерпт. И первый непонятный поступок невесты, нарушающий благообразие порядка, — Софья отказывается от приготовленной встречи в Пскове. Кто бы из русского боярства мог оправдать ее стремление как можно скорее оказаться в ЕЕ столице, рядом с венценосным супругом! А ведь византийская царевна понимает, что первое знакомство с великокняжескими послами складывается для нее неудачно. Пусть она не слышит, точнее, не понимает их ропота, но чувствует его смысл. Бояре возмущены, как и весь простой народ, что впереди огромного поезда едет облаченный в ярко-красные одежды папский легат, а впереди него везут огромное литое католическое распятие, тот самый пресловутый «кшиж», обращение к которому представлялось изменой и православной церкви, и родной земле. Ведь кругом идут разговоры об унии, делаются попытки утверждения униатской церкви.
Много позже москвичи станут перебирать все дурные предзнаменования, которыми сопровождался приезд в Московское государство византийской царевны.
Торжественный въезд в Москву не состоялся. Иван III Грозный готов был принять поезд во главе с легатом. Митрополит Филипп воспротивился: «Если же сделаешь так, чтобы ему честь оказать, то он в одни врата войдет, а я, отец твой, другими вратами из града выйду…» Началась ожесточенная торговля с послами, которые не хотели уступать. Все было решено вмешательством царевны Софьи. Это она распорядилась спрятать «кшиж» и выполнить все требования князя. Чего стоили все данные Римскому Папе обещания перед лицом возможности потерять престол! Лишиться всех тех почестей, к которым уже успела привыкнуть! Превратиться опять в почти нищую, никому не нужную приживалку при папском дворе!
Загорелось в Москве, на Посаде, у церкви Воскресения, что на Рву, и горело всю ночь и на следующий день до обеда, и многое множество сгорело, одних церквей сгорело 25. А распространялся огонь от того места по берегу до церкви Воздвижения на Востром конце, и до Васильевского луга, и до Кулишек; а вверх от церкви Воскресения на Рву до церкви Вознесения, что на Рву, и до яра, и до каменной церкви Богоявления, и до церкви Воскресения на Дмитровской улице, а оттуда — до Евпатия святого, на Кушках же. Была же тогда и буря весьма сильная, огонь распространялся за восемь дворов и более, а с церквей и домов крыши срывало. Была же тогда великая истома и внутри Кремля, но… дул ветер со стороны города, и так спасся Кремль. Великий князь сам был тогда в городе и много потрудился во многих местах, бегая со многими детьми боярскими, туша пожар и разметая горящие бревна.
Ко времени приезда царевниного поезда в Москву, 12 ноября, город еще не успел отстроиться. Сплошное пепелище едва-едва прикрыл первый снег. А внутри Успенского собора, среди не отстроенных стен была наскоро сооружена деревянная часовня, где предстояло венчаться великокняжеской чете. Софья отказывается от отдыха. Превозмогает усталость от многомесячной дороги. Она согласна, она хочет венчаться немедленно. В день приезда. Великий князь не возражает. Молодых венчают сразу после обедни. А предзнаменования — что ж, они продолжались. В начале апреля, на 5-й неделе Великого поста, как скорбно повествует летописец, новый страшный пожар охватывает теперь уже Кремль. Вместе с многими дворами горят церкви, кровля кремлевских стен и сами укрепления. Погибают в огне Житный двор со всеми припасами и Патриарший двор. На следующий день уходит из жизни митрополит Филипп. Ему сооружают гробницу в недостроенном Успенском соборе, о завершении которого он молит перед смертью великого князя. Хоронили митрополита 7 апреля. А 20 мая рухнул Успенский собор. Обрушилась северная стена и своды — «грехов ради наших», как напишет летописец.
По мнению строителей, все дело было в неправильно разведенной извести: она оказалась «неклеевитой». Верно и то, что в роковую для собора ночь случилось землетрясение — «трус в граде Москве», отчего «храмы все потряслись, и даже земля заколебалась». От трехлетней работы не осталось и следа. Пострадала и великокняжеская «венчальная» церковь. Правда, все ограничилось разбитым верхом. Вся утварь сохранилась, но на это никто не обратил внимания. Главным для всех был собор.
Ради него великий князь посылает своего посла Семена Толбузина в Венецию, чтобы найти «лучшего мастера церковного». Отношения с Венецией и Миланом поддерживались самые оживленные. Во второй половине XV века в Италии перебывало одиннадцать русских посольств, а в Москве — четыре итальянских.
Софья Фоминишна не собирается поддерживать ни папские притязания, ни интересы сородичей. Сразу после ее венчания с великим князем выясняется, что делла Вольпе по-настоящему был склонен предать не Рим — Москву. По секрету от князя он предложил венецианскому правительству свои услуги поднять на турок Золотую Орду, иначе — 200 тысяч конницы. Венецианский сенат тут же принял заманчивое предложение, а делла Вольпе взялся вместе с возвращавшимся в Москву русским посольством — кстати! — доставить доверенного человека к татарам.
Только с приездом Софьи Фоминишны обман раскрылся. Иван III заточил делла Вольпе в Коломне, имущество его приказал разграбить, жену и детей выгнать из дома. Сам посол едва не поплатился жизнью за свою двусмысленную миссию. Но та же Софья Фоминишна помогла князю связаться с Венецией и выяснить подлинный смысл тайной миссии, насколько она могла повредить Московскому государству. Новая великая княгиня умела войти в доверие к осторожному и по природе своей недоверчивому внуку Софьи Витовтовны.
Между тем Иван III усиленно собирает земли «под своей рукой». В год его свадьбы с Софьей умирает брат, князь Дмитровский Юрий. Весь его удел Иван III забирает себе, не пожелав, по обычаю, поделиться с другими братьями. Покорив с братьями Новгород Великий, он не дает им участия и в Новгородской волости. Именно к Новгороду он применяет систему массовых выселений. Но только так называемые житые люди выводятся не в отдаленные края, а в Москву.
За один 1488 год таких переселенцев оказалось в столице больше 7 тысяч человек.
От опытных торговых людей Москве всегда был «ино прибыток». Памятью о них остались названия лиц — Псковская горка на Варварке и Вознесенский переулок на Большой Никитской. Это переселенцами из Новгорода и Пскова была первоначально построена церковь, ныне называемая Малым Вознесением.
Под все усиливающимся давлением Москвы присоединяется к столице Ярославль — тамошние князья не смогли не уступить своих прав «старшему брату». Затем Ростовские князья продали Ивану III остававшуюся за ними половину Ростова Великого. Чтобы сохранить свою независимость, деверь Ивана III, Тверской князь Михаил Борисович женится на внучке Литовского князя Казимира, заключает с ним военный договор. Но и ему приходится бежать в литовские земли. Тверь переходит под власть Москвы. Та же участь ждет Верею, последний князь которой, понимая всю бессмысленность попыток сопротивления Ивану III, выбирает жизнь на Литовских землях. В этой жестокости действий великого Московского князя, его неумолимости современники готовы видеть влияние византийской царевны. Она же становится подлинным посредником между появляющимися в Московском государстве итальянскими инженерами и государем — так все чаще начинают называть великого князя.
Белокаменные стены Кремля, возведенные Дмитрием Донским, за сто лет существования обветшали и требовали постоянного поновления, особенно со стороны Неглинной. Но главное — Кремль нуждался в новой и более совершенной системе оборонительных сооружений. Слишком многое изменилось в военном деле, в видах и возможностях огнестрельного оружия. В планах перестройки учитываются все новинки техники: от нового строительного материала — кирпича до последних открытий западноевропейских инженеров. Славой лучших пользуются выходцы из северных областей Италии. Именно они и приглашаются в Москву через десять лет после свадьбы Софьи Фоминишны.
Фрязины (итальянцы) Антон и Марко Руффо начинают с самой опасной для москвичей надречной стороны, откуда обычно появлялись шедшие по Ордынской дороге кочевники. В 1485 году первой закладывается «стрельница у Шишковых ворот» — Тайницкая башня. Она становится своеобразным памятником присоединения к Москве Твери. Двумя годами позже Марко Руффо закладывает угловую со стороны Васильевского спуска — Беклемишевскую, или Москворецкую, башню, а Антон Фрязин переходит к сооружению угловой от устья Неглинной — Свибловой стрельницы, переименованной при первом из династии Романовых в Водовзводную. Всего за пять лет появляются по южной стороне еще четыре башни и соединившие их стены. В 1490 году южная сторона была полностью завершена.
Эксперты из числа славившихся своим строительным мастерством псковичей уклонились от восстановления Успенского собора. Направленному к венецианскому дожу русскому послу Семену Толбузину было поручено найти в Италии самого опытного строителя — мастера «камнесечной» хитрости. Выбор пал на архитектора и инженера из Болоньи Аристотеля Фиораванте. Предложенное ему жалованье составляло немыслимую по тем временам сумму — 2 фунта серебра в месяц. В марте 1475 года после четырехмесячного пути архитектор с сыном Андреем и «паробком Петрушкой» прибыл в Москву.
Слава Аристотеля не была выдуманной. Это он совершает ряд настоящих инженерных чудес — передвигает в Болонье колокольню Святого Марко, выпрямляет в городе Ченто покосившуюся колокольню, восстанавливает арки древнего моста в Павии, проектирует и проводит Пармский канал. И это не считая строительства многочисленных замков и зданий на землях Миланского герцогства. Инженерный талант и успехи Фиораванте побуждают некоторых наших историков видеть его руку, расчет в самой планировке Московского Кремля.
Аристотель отказывается использовать остатки Успенского собора. Полностью очищает строительную площадку. Организует за Андрониковом монастырем, в Калитникове, кирпичный завод по производству нового по форме и очень твердого после обжига кирпича. Предлагает рецепт отличавшейся высокой вязкостью извести, делает под собор фундамент глубокого заложения и вводит смешанную кладку кирпича и блоков белого камня. Притом он не делает из своих приемов секретов, но обучает им местных каменщиков.
Замысел великого князя был прост. Он хотел иметь чуть увеличенное повторение Успенского собора во Владимире, где венчались на великое княжение все его предшественники. Но Аристотелю этого кажется мало, он умудряется побывать на Белом море, на Коле, на Соловецких островах, чтобы составить себе представление о русской архитектуре, и находит новое, но именно национальное решение. В 1479 году в связи с окончанием строительства летописец записывает: «Быть же та церковь чюдна вельми (весьма) величеством и высотою и светлостью, и звонкостью, и пространством, такова прежде того не бывала на Руси, опричь Владимирския церкви, а мастеръ Аристотель».
И это тоже черта великой княгини — она не тратит особенных денег на себя, зато зорко следит за достойным окончанием строительства. Каждого. Особенно первого в Московском государстве собора. В 1481 году архиепископ Ростовский Вассиан, духовник и доверенный человек великого князя, заказывает в него иконостас — в память освобождения от татарского ига. Блестящий публицист, он постоянно обращался к памяти Дмитрия Донского и киевских князей в их умении постоять за родную землю. О важности заказа говорит исключительно большая цена, заплаченная иконописцам, — сто рублей. Этими иконописцами были прославленный Дионисий, поп Тимофей и Коня.
Дионисий — любимый мастер великой княгини. Высветленная гамма красок его самого и его школы создает ощущение праздничности, не нарушаемой никакими драматическими конфликтами. Мастера тяготеют к так называемым житийным иконам, повествующим о многочисленных, в том числе бытовых, эпизодах из жизни святых. Их образы перекликались с тем царским великолепием, которое Иван III и Софья Фоминишна стремились придать своему двору.
Принимая иноземных послов, великая княгиня не скрывает гордости тем, что весь Кремль превращен в строительную площадку. В 1484–1489 годах псковские мастера возводят Благовещенский собор. В 1487 году начинается сооружение нового дворца — так называемой Набережной палаты, к западу от Благовещенского собора, а к северу от него — Грановитой. Весной 1499-го закладываются и другие «палаты каменные и кирпичные, а под ними погреба и ледники», как подробно поясняет летописец. Совершенно очевидно для великой княгини, что самодержец должен располагать иным жильем, чем даже великий князь.
Зодчий Марко Руффо и присоединившийся к нему Пьетро Солярио находят способ и в новом для Москвы дворцовом типе помещений найти единый сплав черт итальянского Возрождения и русской архитектуры. Законченная к 1491 году Грановитая палата задумана как тронный, парадный зал для церемоний государственной важности, празднеств, приемов иностранных послов. Архитекторы используют тип так называемых гридниц, известных еще со времен Киевской Руси. Но, скорее всего, прямым прообразом их решения послужила только что законченная Василием Ермолиным трапезная Троице-Сергиева монастыря. К моменту своего завершения это был самый большой зал Москвы.
В 1491 году Пьетро Солярио начинает постройку новой Фроловской (ныне — Спасской) башни. Главные въездные ворота Кремля были символом достигнутой Московским государством силы и единения русских земель. Об этом говорили высеченные на белокаменных досках надписи над воротами стрельницы — со стороны Красной площади на латинском, а со стороны Кремля на славянском языках: «В лето 6999 [1491] июля Божиею помощью сделана бысть сия стрельница повелением государя Ивана Васильевича государя и самодержца всея Руси и великого князя Володимерского и Московского и Новгородского и Псковского и Тверского и Югорского и Вятского и Пермского и Болгарского и иных в 30 лето государства его, а делал Петр Антоний Солярио от града Медиолана [Милана]». Так заявлялись новые границы могучего и независимого государства.
2 октября [1475] загорелось в самом городе (Кремле) в Москве, близ Тимофеевских ворот. Великий же князь, придя сам со многими людьми, погасили пожар, и пошел оттуда обедать. А в середине обеда, в 5-м часу дня, снова загорелось в Москве внутри Кремля, близ Никольских ворот, между церквями Введения Богородицы и Козьмы и Дамиана, и едва не весь город сгорел. Горело до двора великого князя, и до Спасского монастыря, и до двора князя Михаила Андреевича, а на Подоле — до двора Федора Давыдовича (князя Пестрого-Стародубского); и едва до тех мест потушили в третьем часу ночи, потому что и сам великий князь во всех необходимых местах со многими людьми участвовал. Одних каменных церквей сгорело десять, а у одиннадцатой, у церкви Вознесения, внутри все выгорело, кроме пределов каменных, а тех десять. А деревянных церквей сгорело двенадцать, да два придела Архангельских деревянных разбросали — Воскресения Христова и святого Акилы…
Семейная жизнь ненавистной Москве Римлянки складывалась далеко не просто. Великий князь был занят государственными делами и прежде всего покорением буйного, свободолюбивого Новгорода. У него рядом оставался объявленный великим князем — прямым соправителем старший сын Иван Молодой, участвовавший и в походах, и в управлении княжеством. Семь лет у византийской царевны не было детей. Но никому они и не были нужны. Весь уклад государства определялся без них, и в нем властолюбивой Римлянке просто не оставалось подобающего места. А Софья Фоминишна рвалась к власти — и как рвалась! Москва на глазах превращалась в имперский город. Складывался ритуал царского двора. Появился достойный герб — двуглавый орел. Рос Успенский собор. Отстраивались Грановитая палата, терема. И наконец, сын! Ровно через 20 дней после полной и окончательной победы великого князя над Новгородом!
5 марта [1479], в четверг, 5-й неделе поста, пришел великий князь в Москву, а за собой повелел великий князь привезти в Москву из Новгорода колокол вечевой; и привезли его и подняли на колокольню на площади — с прочими колоколами звонить…
25 марта, в 8-м часу ночи, перед рассветом, родился у великого князя Ивана Васильевича сын от царевны Софьи, и назван был Василием… А крещен был в Троице-Сергиевом монастыре; крестили же его архиепископ Ростовский Вассиан и игумен Троицкий Паисий 4 апреля, в Вербное воскресенье…
Теперь Софье предстояло устроить судьбу своего сына, хотя ни о каких надеждах на великокняжеский стол, казалось бы, и думать не приходилось. Венецианский посол Амброджо Контарини успевает заметить, что объявленный наследник Иван Молодой «плохо» относится к деспине, «нехорошо» себя с ней ведет. Он забывает сказать главное — великий князь не одергивает сына. И царевна начинает усиленно собирать сторонников, создавать при дворе собственную партию. Тем более что все внимание супруга поглощено государственными делами: слишком сильна оппозиция ему самому.
Освящение поразившего воображение современников Успенского собора вызывает ссору с митрополитом. Великий князь обвиняет Геронтия в том, что при освящении ходил тот «посолонь» — против движения солнца, хотя следовало делать наоборот. Ивана III Грозного поддерживают Ростовский епископ Вассиан и архимандрит Чудова монастыря Геннадий, зато на стороне Геронтия все духовенство.
В результате взбешенный митрополит оставляет в Успенском соборе символ своей власти — митрополичий посох и вместе со всей ризницей, представлявшей настоящую сокровищницу, уезжает в Симонов монастырь. В течение двух лет в Москве не освящается ни один из вновь построенных храмов, и великому князю приходится ехать на поклон к строптивому пастырю и «виниться во всем».
Самодержавные действия великого князя приводят к раздору его с родными братьями, которые, соединившись в Угличе, решают двинуться к Великим Лукам, чтобы вступить в переговоры с польским королем Казимиром. Ивана Васильевича обвиняют в том, что он «духовные грамоты отца своего забыл» и «уже не за бояр ли почел братию свою?», по выражению князя Бориса Васильевича Волоцкого.
И самое страшное — на Русь движутся войска хана Большой Орды Ахмата, союзника польского короля. Только выступление союзного Московскому князю крымского хана Менгли-Гирея на Польские земли удерживают Казимира от начала войны с Иваном III. Недолгая отсрочка для принятия решительных мер. Решительных? Москвичи не верят в мужество великого князя и имеют на то слишком много оснований.
Раскол в великокняжеской семье — царевна Софья с детьми бежит на Белоозеро с тем что, если хан захватит Москву, «бежать им к Окиану-морю». Великая княгиня-мать Марья Ярославна остается в Москве. Сын великого князя Иван Молодой остается у Оки ждать врагов, тогда как сам Иван Васильевич, повелев сжечь городок Каширу, бежит в Москву. Здесь он тоже намеревается сжечь Посад и…
И когда был великий князь на Посаде возле Кремля, горожане, устремлявшиеся в Кремль, в осаду, увидели великого князя и начали стыдить его, говоря: «Когда ты, государь, князь великий, в кротости и в тихости над нами княжишь, тогда разоряешь нас непомерно. А нынче сам разгневал царя (хана), дань ему не платя, нас выдаешь царю и татарам». Въехал же великий князь в Кремль, и встретил его митрополит, а с ним владыка Ростовский Вассиан. Стал же владыка Вассиан со злостью выговаривать великому князю, беглецом его называя… Оттого великий князь не остался в Кремле, на своем дворе, опасаясь горожан… а остановился в Красном сельце… Князь же великий стоял в Красном сельце две недели…
Официальные московские летописцы утверждали, будто задержался в сельце великий князь всего на 3–4 дня. Сын не подчинился его приказу оставить оборону на Оке и спешить в столицу. Сам Иван Васильевич думал о переговорах с ханом. Более того, о принятии его условий и выплате дани. Любой. Страх мешал даже торговаться.
И тогда берут голос князья православной церкви, отвергают все доводы о целесообразности жить по-прежнему под татарским игом. Из подмосковского Дорогомилова архиепископ Ростовский Вассиан Рыло пишет свое знаменитое «Послание на Угру» — великий князь вынужден выступить на оборонительные рубежи к северу от Оки:
Если же ты будешь спорить и говорить: «У нас запрет от прародителей — не поднимать руку против царя (хана), как я могу нарушить клятву и против царя стать?» — послушай же, боголюбивый царь, — если клятва бывает вынужденной, прощать и разрешать от таких клятв нам повелено, и мы прощаем, и разрешаем, и благословляем — как святейший митрополит, так и мы, и весь боголюбивый собор: не как на царя пойдешь, но как на разбойника, хищника и богоборца…
Удалось ли пастырю убедить своего духовного сына? Или сказались изменившиеся обстоятельства, когда, забыв о недавней вражде, бросились на помощь старшему младшие его братья? И татары убедились, насколько увеличилось московское войско, как изменился его дух? Летописцы же отметили и рано наступившие «великие морозы» — татарские воины не воевали в условиях зимы: «были же наги и босы, ободрались».
Но то, что случилось, можно было назвать только чудом. Русские войска по приказу великого князя отступили к нему на Кременец. Татары же решили, что они уступают им берег, чтобы начать решающую битву, к которой не были готовы. Обратились в бегство войска Ахмата, а русские «пришли к Кременцу… а оттуда отступили еще дальше, к Боровску».
Великое стояние на Угре завершилось.
Той же зимой [1481] вернулась великая княгиня Софья после бегства. Бежала же она на Белоозеро от татар, хотя никто не гнался за нею. И в тех землях, по каким бежала, стало пуще, чем от татар, от холопов боярских, кровопийцев христианских…
Не могла царевна Римлянка сама бежать из Москвы — без приказа мужа. Но ведь и не воспротивилась ему, как остальные члены великокняжеской семьи, вплоть до старой княгини. Не могла распоряжаться и тем, как содержали ее за счет местного населения боярские дети. Но ведь и помощи никому не оказывала, милостыни не раздавала. Каждое лыко ставилось ей в строку, и в том числе самим великим князем. Слишком сильную неприязнь подданных вызвал он сам.
Деспина никак не помогала ее преодолевать.
Первый признак семейного разлада — великий князь начинает усиленно заниматься женитьбой Ивана Молодого, заботиться о его наследниках. В январе 1483-го Иван III венчает сына с дочерью молдавского господаря Еленой Стефановной Волошанкой, независимой нравом, гордой красавицей, пришедшейся как нельзя более по душе свекру. К тому же в год свадьбы приносит она Ивану Васильевичу долгожданного внука — княжича Дмитрия Ивановича.
И здесь, может быть, впервые с такой очевидностью деспина понимает, какими несбыточными становятся ее планы в отношении будущего собственного сына. Великий князь впервые требует у нее отчета во всех своих подарках и даже отбирает их!
В том же году [1483] захотел великий князь Иван Васильевич сноху свою одарить ожерельем первой своей княгини великой, Тверитянки. И просил у второй своей великой княгини, Римлянки, того ожерелья, та же не дала ему, потому что много истеряла из казны великого князя: давала брату, а иное дала в приданое за своей племянницей князю Василию Михайловичу Верейскому. Великий же князь послал к тому, и отобрал у того все приданое, хотел же и его еще с женой схватить, но тот бежал в Литву…