Пятое Солнце подвергалось атакам со стороны звезд, имевших безжалостную привычку ослаблять его «привязь».
Эти звезды были столь бездумны, что грозили «съесть кости предков» и уничтожить тех на земле, кто происходил от этих предков и поклонялся им. На земле было не лучше. Они подвергали свое собственное религиозное наследие слишком большому риску вследствие своего «сверхразмножения» и упрямого нежелания остановить безумие. Только власть Солнца могла бы навести порядок.
В этой формулировке мы обнаруживаем логический результат процесса, начавшегося тогда, когда воины «навязали» несколько новых идей в отрыве от небесной сферы. Проецируя иерархию господства и подчинения на небеса, они посеяли семена бедствия и наверху, и внизу. Внедряя вымысел, будто именно этот язык был буквальной истиной, они отделяли технический язык мифологии от его связей с естественной структурой, снимая ограничители метафорического понимания с диалога между людьми и Небесами. Таким образом, подобно Пятому Солнцу, сам язык находился в дрейфе. Как внизу, так и наверху. Война на земле согласовывалась со структурой наверху, — структурой, которая в инкском представлении выглядела теперь своего рода «космическим разрешением» на установление империи; не меньше, чем сыновья Солнца, под осадой пребывало само Солнце. Враг — наверху и внизу — был один и тот же: звезды и их потомки. Было самое время действовать и одерживать победу, время спасать Солнце, а вместе с ним всю андскую цивилизацию.
Инка Пачакути не был никаким Prufrock. Если он в нерешительности задавался вопросом: «Смею ли я вторгаться в порядок вселенной?» то ответ не заставлял себя долго ждать. Да! Да, он «реорганизует» уаки. Что-либо меньшее означало бы капитуляцию перед фатализмом его отца. Инка Пачакути не мог и не будет оставаться безучастным, в то время как сами ворота священной традиции со скрипом закрывались перед сутью истории. Так как звезды неустанно грызли кости предков, они грозили Смертью Пятого Солнца. Настало время перестать сидеть сложа руки. Наступил момент для объявления войны Времени.
Инкская империя была внешним проявлением эксперимента в соучаствующей магии[116], эксперимента, не имевшего прецедента в летописи истории человечества. Так как драма истории Анд развивалась в соответствии с предопределением несчастья, то единственная возможность спасения связывалась с направлением света Пятого Солнца. Таково, по крайней мере, было представление Инки. Между двумя тысячелетиями андской высокоразвитой цивилизации и катаклизмом в андской жизни не стояла ни одна сила за рамками видения Инки Пачакути, вне «Опрокидывания Пространства и Времени». Признаки надвигавшейся бури были начертаны на небесном своде не меньше, чем на вырубленных лесных склонах неисчислимых деревень нагорья. Когда она грянет, никому пощады не будет. Любой неверный шаг, любая ошибка, любое проявление злобы или злого умысла в развитии андской цивилизации значили теперь очень много на весах бога Справедливости и Возмездия, Старого Бога, Отца Времени. В этот момент, подвешенный между волнениями за пределами владений самого времени, Инка-Царь повелел вернуть место Справедливости на своем троне в Центре. Если Время было беспощадно, тогда его следовало остановить.
Чтобы достичь небесного царства, Инка Пачакути будет действовать через земных потомков Сил Наверху. В реорганизации андской жизни посредством ведения обдуманной войны он до известной степени осуществит коронацию Пятого Солнца на небесном троне, заставит повиноваться звезды и изменит обязанности планет, «измерители», приборы времени.
Это была отнюдь не игра. Грандиозность свершения ограничивалась лишь степенью риска. С самого начала инки рисковали всем. Они проявили себя как дети Пятого Солнца, заявив о своем намерении восстановить порядок в андской жизни, и спровоцировали каждое племя в известном мире отказать им в распоряжении своей судьбой. Они были движимы целью — то бесстрашной, то взвешенной, то благородной. Так как войска Куско отправлялись из Центра в четыре страны света, они проходили под имперским знаменем радуги, ликом Солнца, растапливающим царство хаоса. Великолепие имперского Куско воздействовало как гипноз на андские народы, пребывавшие на протяжении жизни целых поколений в состоянии войны с окружающими общинами. Не имело значения, встречали ли инков с ненавистью или с радостью. Им было все равно к ним, и они оставались непреклонными. Если бог возмездия, владелец Мельницы, требовал правосудия, он получал его в изобилии.
Каждый десяток мужчин в Империи имел местного представителя Инки, к которому они могли обращаться за правосудием. Каждый десяток этих представителей докладывал должностному лицу более высокого ранга, и так далее вплоть до самого Инки. Если цепочка информации разрывалась — из-за апатии, продажности или любой другой причины, причинявшей несправедливость, то слабое звено подвергалось казни. Такое было время.
Инкская позиция не была просто позой. Невозможно понять инков без осознания того, что они не были лицемерами. Они заранее сполна оплачивали все долги, обеспечивая не просто форму справедливости, но также и ее сущность. Богатство Империи делилось на три части: треть для людей, треть для Инки и треть для Солнца. «Декларированный доход» Инков — их треть — перераспределялся как «средство» приручения воинов. Часть, причитавшаяся Солнцу, повсюду щедро расточалась на людей во время многочисленных ежегодных празднеств. Остаток мог немедленно отправляться туда, где была угроза голода.
Инки предоставили свою власть в распоряжение справедливости. В стремлении в равной мере восстановить гармонию в микроксоме и макрокосме они осознавали, что их собственные интересы неотделимы от их обязанностей. Так, например, они не могли согласиться на передел неизменного «пирога». В число их обязанностей входило восстановление щедрости.
Я уже не помню, сколько раз за эти годы в ответах на вопросы друзей о моем интересе к инкам внезапно и незванно в разговор вторгалось имя майя. Майя, кажется, живут в воображении, потому что у нас под рукой находятся яркие изображения для созерцания умственным взором: Тикаль, Паленке, Караколь и так далее. За исключением Мачу-Пикчу, таких изображений у инков больше не существует. Не потому, что испанцы разрушили великие архитектурные сокровища Анд, хотя они действительно разрушили много строений. Истинные памятники инкской цивилизации существуют в таком контексте, который слишком тонок для быстрой передачи современным ощущениям. Инки были, возможно, самыми прекрасными каменщиками в мире, но они не расточали свое мастерство на убранство комплексов храмов. Зато они перестраивали землю.
В Андах, где основой благосостояния были земля и труд, существенная часть труда людей — их налоги — вкладывались в почву с помощью возведения стен земледельческих террас. По сей день в таких местах, как Писак и Чинчеру, выложенные ярусами массивные каменные террасы покрывают склоны как свидетельство изящества инкского искусства каменной кладки. Эти стенки строились ради создания земли для Солнца, земли, которую Инки скорее создавали, чем отнимали у людей, земли, которая производила излишки, использовавшиеся для борьбы с голодом. За этими стенами тщательно укладывались слои почвы таким образом, чтобы обеспечивать дренаж и поддерживать рыхлость и проветривание. Собственно каменная кладка, мозаика соединения неправильных многоугольников, составляет десятки тысяч человеко-часов труда.
Хотя на первый взгляд это предприятие может показаться сугубо «земным», далеко удаленным от тайных, небесных забот, инкское строительство террас в действительности демонстрирует страстное стремление инков ответить на вызов Времени. На протяжении столетий эти стены доказали свою неуязвимость перед землетрясением, что должно говорить о победе над Змеей, ползающей под землей. Во время землетрясений камни стен инкских террас блокируют друг друга, позволяя всей стене одновременно быть гибкой и связанной. Инкские земледельческие террасы создавались вопреки Змее Времени, ради будущего, которое никогда так и не наступило.
Между тем фактически одновременно Война со Временем вспыхнула также в Мексике, потому что инкский эксперимент, хотя и был беспрецедентным, не был единственным экспериментом той эпохи. Ацтеки обладали всем чем угодно, кроме проницательности, утверждая, что состояние войны существовало между Солнцем и звездами. Ацтекский бог войны, Уицилопочтли, который идентифицировался с солнцем, был рожден в борьбе со своими братьями, «четырьмя сотнями южных звезд», которые тщетно стремились убить его. Мы уже видели участие «ревнивых звезд» в неудаче миссии Кецалькоатля по вознесению на землю богов с костями усопших. В другом мифе из цикла о Кецалькоатле, также записанном на науатле, мы узнаем, что смерть Четвертого Солнца (предшествующего Пятому Солнцу, которое ацтеки старались сохранить в живых) пришла от рук звезд. Этот миф, переработка несколько более старой (и, вероятно, уничтоженной) версии, имеет свой точный дубликат в Андах, в мифе о ламе и потопе[117]. Для ацтеков звезды были врагами Солнца, Пятого Солнца.
Снова, как и инки, ацтеки «стремились переделать все предшествующие версии мифологии о прошлом под покровом таинственности.
Они сохранили предание о своей истории,
но позже оно было сожжено
во время царствования Ицкоатля.
Властители Мексики установили это декретом,
властители Мексики объявили об этом;
«Не подобает нашему народу
знать эти изображения.
Наш народ, наши подданные будут потеряны, и наши земли разрушены из-за того, что эти изображения полностью лживы…»
Причины такой практики нетрудно понять. Решающее изменение в техническом языке мифологии и в Мексике, и в Перу предполагало замену термина «Солнце» на «мир-век», а после принятия авторитетного значения этого термина «Солнце» задерживало исход всего предприятия. Мигель Леон-Портилья оказывается весьма близок к существу вопроса, когда отмечал:
«В диалектическом ритме, напрасно пытаясь придать гармонию динамизму противоборствующих сил, появлялись и исчезали разные Солнца. Ацтеки вызвались остановить этот процесс: они задумали честолюбивый план с целью воспрепятствовать или по крайней мере отсрочить катаклизм, который должен был положить конец их Солнцу, пятому в этом ряде. Эта идея превратилась в одержимость, которая стимулировала и сделала могущественными жителей Теночтитлана».
Единственные отсутствующие в этой картине элементы — это причины, по которым ацтеки предчувствовали, что Пятое Солнце было в непосредственной опасности, и основания их надежды на успех. Если должно быть «ясно», что контакты между инками и ацтеками есть химера исторического воображения и что все сходства между ними являются только «морфологическими», тогда в случае с ацтеками эти вопросы, быть может, никогда не получат ответа. Что касается инков, то они имели основания для определенного оптимизма.
Какой же ход мыслей одолевал тогда инков, что внушил им, будто следует взяться за осуществление не какой-то иной задачи, а остановить само время? Одно из сведений находится непосредственно в языке и включает слова для обозначения вселенского катаклизма, пачакути, и его синонима, приводимого Ольгином, пачатикра. Слово кути означает по-разному: «возвращаться, поворачивать обратно туда, откуда пришел» (volver alia el que vino), «делать пол-оборота» (dar media vuelta) или «отступать» (retroceder). Тикрай означает «переворачиваться, как лист, поворачивать в обратном направлении» {volver… al reves de lo que estaba), «опрокидываться)» (volcar) или «переворачивать что-то на другую сторону» (colocar de reves о contra su сага principal una cosa). Дело в том, что нигде в языке, описывающем прецессионное движение, не встречается понятие подлинно непрерывного вращательного движения. Скорее, слова для обозначения этого явления передают смысл взаимного движения, поворота и возврата.
Не случайно взаимное движение присуще той терминологии, которая появляется в мифологическом контексте, связанном с языком прецессионных образов. Андская балансирная мельница, которая дает свое имя Тонапе Виракоче, носителю оси небесной сферы, работала по принципу взаимного движения — качания назад и вперед, и глагол «молоть камнем, кут-ай как раз имеет общий корень с глаголом кит-ий. Точно так же палочка для добывания огня, используемая в ритуалах храма Солнца, действовала посредством взаимного движения, поскольку она подражала — подобно ацтекской палочке для добывания огня — зажиганию огня по всей длине галактики, когда на заре Века Виракочи древний бог огня и носитель мельницы принес солнца солнцестояний в Млечный Путь.
Следовательно, выходит, что господствующее у инков представление о характере прецессионного движения состояло в том, что оно было скорее возвратно-поступательным, чем непрерывно вращательным. Такие представления сохранялись также и в Старом Свете, как, например, у индусов (смотри рисунок 10.1), в понимании которых ось небесной сферы — изображаемая как гигантская маслобойка, мутящая Молочную Реку — обладала колеблющимся, возвратно-поступательным движением. А почему бы и нет? Человеческое понимание прецессии, очевидно, не простиралось еще далее половины оборота, пока все доступные для созерцания технологии состояли лишь в том, что «рука» Владельца Мельницы могла в какой-то момент двинуть гигантский механизм назад в противоположном направлении. Прежде всего и важнее всего из того, чем занимались инки, было необходимо остановить поступательное движение прецессионного времени, чтобы предупредить катаклизм. Если позже была бы доказана возможность повернуть обратно в направлении Золотого Века, то тем лучше. В их мифологическую терминологию были заложены основания надеяться, что такой результат был по крайней мере возможен. Необходимо было убедить Силы Наверху немедленно «перенестись вниз».
Убеждение, действительно, значило все. Именно с этой мыслью в головах инки осуществляли войну и именно эта мысль формировала тот способ, которым они вели ее: Второе из сведений о том, как инки собирались выиграть войну против прецессионного времени, находится в повести Муруа о том, как Инка Пачакути решил реорганизовать уаки, а вместе с ними андскую религиозную практику. Это решение являлось прямым ответом на зловещее видение Виракочи над Куско, которое показало неизбежность еще одного «потопа». Первым шагом по реорганизации уак состоял в их захвате либо посредством войны, или с помощью угрозы ею. Опять-таки не случайно информанты Муруа объясняли этот ритуальный аспект инкской войны:
«Когда Инка покорял новую провинцию или селение, то первым делом он захватывал главную [то есть родовую] уаку той провинции или селения и брал ее с собой в Куско, чтобы таким образом удерживать этот народ в полном подчинении и чтобы он не восставал… он помещал уаку в храм солнца, называемый Куриканчей, где имелось много алтарей… или еще он помещал эти уаки в другие части [храма], или на дорогах, ведущих в направлении провинции происхождения…» [Курсив наш.]
Предложение о том, что «захват» сыновьями Солнца андских родословных уак, земных изображений звезд, было действием сочувствующей магии на службе у Пятого Солнца, полностью подтверждается анонимным хронистом, который сообщает нам как раз о том, как поступали с этими уаками после того, как приносились в Куско. Говоря о храме Солнца, хронист утверждал:
«Имелся в Куско храм, который был подобен Пантеону в Риме, где были собраны все идолы [то есть уаки/ всех наций и народов, подчиненных Инке, каждый идол на своем алтаре, со своими знаками отличия, но с цепочкой на своих ногах, обозначающей подчинение и вассальную зависимость его народа». [Курсив наш.]
Там, в храме Солнца уаки стояли прикованными под Солнцем. Они имели цепочки не на руках и на шее, ни даже прикованными за одну ногу. Уаки были прикованы цепочкой за обе ноги, потому что, поскольку они представляли звезды, их обыкновение двигаться относительно Солнца должно было любой ценой быть приостановлено, чтобы Пятое Солнце оставалось в живых. Так что уаки находились под арестом.
Опять же, как и в случае с интиуатаной и системой секе в Куско, на первый план у инков выдвинулся господствующий образ мысли, привязывавший звезды к судьбе Солнца. Тем не менее даже эти очевидные образы могли подвергаться здоровому скептицизму. В конце концов, как сообщил анонимный хронист, считалось, что содержание уак в цепях «обозначало подчинение и вассальную зависимость народа». Если за этой картиной не стоит ничего более, кроме стремления инков посредством какого-то неопределенного космологического фетиша склонить обманом народы Анд к повиновению, тогда инки должны занять место среди самых великих в истории мошенников. Возвращаясь теперь к заключительной фазе плана Инки Пачакути по «реорганизации» уак, читатель, кому в конечном счете судить об истории, волен сам решать, были ли инки лицемерами; в какой-то мере искренность народов проверяется тем, что они готовы принести в жертву.
Согласно Муруа, Инка Пачакути, встретившись с Виракочей над Куско и выигрывав отсрочку в наступлении неизбежного катаклизма, немедленно предпринял два шага: во-первых, он предписал новый обычай поклонения уакам; во-вторых, распорядился, чтобы год начинался в декабрьское солнцестояние. Эту информацию подтверждают и другие источники, как, например, Бетансос, который утверждает, что Инка Пачакути изобрел обряды Капака Райми, инкское празднество, завершавшееся в декабрьское солнцестояние. Как упоминалось выше, именно в течение этого празднества происходили и угощение предков, и вооружение молодых воинов. При угрозе воротам на землю усопших со стороны мама миркук и имперской практике «ареста» родословных уак близость этих двух аспектов Капака Райми достаточно ясна.
Наряду с вооружением воинов и угощением предков, Пачакути постановил, что третий ритуал — называемый капакоча — также отправлялся в декабрьское солнцестояние. Капакоча представлял собой сложный обряд, включающий принесение в жертву животных, еды, текстиля, драгоценных металлов и человеческих детей обоих полов всем уакам Империи — то есть каждому священному месту и предмету, включая родословные уаки, но не только их. Этот ритуал представлял собой стержень плана Инки Пачакути по реорганизации уак, заключительную стадию Войны со Временем и, в буквальном смысле, тайну инков.
В то время как одни источники заявляют, что капакоча праздновался лишь иногда, другие утверждают, что он был ежегодным событием и происходил во время декабрьского солнцестояния[118]. Исследователь Анд Пьер Дювиоль доверяет обоим преданиям[119] то есть существованию ежегодного капакоча и возможности осуществления этого обряда в чрезвычайных обстоятельствах.
Во время капакочи инки приносили в жертву тысячи лам. Та фаза ежегодного капакочи, которая предполагала убой животных, в особенности убой лам, имела место в декабрьское солнцестояние, когда состояние борьбы небесной Ламы за то, чтобы удержать «потоп», могло непосредственно наблюдаться. По завершении убоя лам инкские жрецы помещали кровь животных в крошечные глиняные сосуды, которые должны были насчитываться десятками тысяч и распределяться по всей империи. Этот холокауст был одной из центральных тем в изображении капакочи. В обязанность каждому здоровому человеку в Империи вменялось поместить свою долю этих судов, освященных в храме Солнца, не только в каждой малой святыне поблизости, но также забрасывать их, если понадобится, то пращой, на вершину каждого холма, утеса и горы в империи. Очевидно, Инка Пачакути решительно придерживался мнения о зависимости между благосостоянием небесной Ламы и благоденствием Пятого Солнца. Он был готов вести вплоть до самых небесных ворот — через каждую топографическую вершину по всему хребту Анд — борьбу за то, чтобы сохранить жизнь Пятого Солнца.
Дювиоль характеризовал капакочу как «один из наиболее оригинальных институтов» Инкской империи. Действительно, фактически каждый аспект обряда был творением Инки Пачакути и каждый аспект, начиная со значения самого этого слова, представлял собой всесторонний ответ на пророчество Инки и в этом смысле являлся составной частью Войны со Временем.
В некоторых из ранних источников считалось, что термин капак коча означает либо «море царя» (или «море измерителя»), либо еще «королевское море». Ни один из этих переводов не несет в себе много информации, и синтаксически они, возможно, спекулятивны. Если данный термин использовался по отношению к жертвоприношениям богу, как, например, Виракоче, то это выражалось бы такими терминами, как куско капак и тикси капак, как коча капак, «(жертвоприношение) ему, который измеряет (небесное) море». С другой стороны, в наиболее авторитетных текстах, таких как у Пачакути Ямки и от информантов Авилы, данный термин переведен как капак уча.
Слово уча имеет несколько значений, одним из которых является предпочитаемый Дювиолем «грех», другим — «спекуляция», как в «делах», предпочитаемый Зуидемой. Наделение данного термина первым из упомянутых значений — «королевским грехом» или «грехом царя» — кажется, по моему разумению, судя по всему, совершенно невозможным, поскольку инки занимались расширением своей власти, а не порочили свои тайны. Интерпретация Зуидемы стоит ближе к моему пониманию термина. Как он отмечает, и Гуаман Пома, и Ольгин для обозначения имперских секретарей приводят следующие термины: Атум уча Кипок («хранитель Кипу о великих преданиях») и уча йачак (он, который посвящен в дела [уча] Инки»). Полезно обратиться к полной информации Ольгина:
Уча, или кама. Грех, или дело, или просьба. Рунаучан. Грех.
Дьос Уча. Дело Бога.
Руна уча. Мольба без родительного падежа.
Учакта камакта йачак, или уча йачак. Секретарь Инки или советник в его делах или тайнах [secretos], кому [Инка] открывает свои выводы, к которым может привести его анализ.
Уча, следовательно, означает «грех, занятие (или дело) или тяжба». Согласно Ольгину, перевод капак уча как «грех царя» следует исключить, потому что, как пытался показать лексикограф, уча означает только «грех», если ему предшествует существительное в родительном падеже, типа руна-пучан, означающее «человеческий грех». Далее, когда оно относится к «Богу» или царям, то уча означает «дело» не в смысле торговли, а в смысле «дела и тайн», и Ольгин определенно упоминает, что Инку делился тайнами со своими советниками. Следуя Ольгину, стало быть, жертвоприношение капак уча могло бы означать «тяжбу» (pleyto) или какое-то «тайное дело» Инки. Как мы сейчас увидим, оно означало оба случая.
Капакоча был обряд колеблющейся включенности. Он начинался с торжественных ритуальных караванов, поступавших в Куско со всех уголков империи с данью — золотом, серебром, текстилем, ламами и «одним или двумя детьми, девочками и мальчиками, от каждого рода или племени, в возрасте около десяти лет». Дювиоль писал:
«Мы можем воображать великолепно разукрашенные процессии грузчиков, сановников и детей, отправлявшиеся из селений; их величественные шествия, которые, подобно притокам, впадающим в большие реки, сливали вместе разнообразные группы в районных центрах, пока они не вырастали в огромную, но дисциплинированную свиту, которая торжественно направлялась в столицу».