Когда двоюродная сестра моего друга Йоселе родила сына, мне захотелось купить малышу какой-нибудь особенный подарок, невзирая на цену. Посему написал я письмо своему дяде Эгону в Америку. Не прошло и десяти дней, как я получил из таможни извещение, что на мое имя прибыл большой пакет.
Служащий таможни, к которому я подсел, был невероятно вежлив и с ангельским терпением снимал одну за другой бумажные обертки, пока, наконец, из-под них не показался внушительных размеров конь-качалка.
Я немного разозлился на дядю Эгона. Счастливый ребенок был к тому времени всего двух недель от роду, а двухнедельному ребенку ни к чему конь-качалка. Но делать было нечего, и я решил использовать хотя бы и его.
Однако служащий мне этого не позволил. Я не имел права трогать этого коня, пока не заплачу таможенный сбор в размере 871,30 фунтов.
— Но это же идиотская чепуха! Почему так много?
— Судите сами, — сказал служащий и сунул мне под нос какую-то таблицу с таможенными ставками. — Речь идет об импортируемой для кавалерийского назначения чистокровной лошади.
— Чистокровной лошади? О чем вы говорите?
— Наш присяжный товаровед классифицировал этого жеребца как породистого нормандского скакуна-трехлетку. И, будьте любезны, не рассказывайте мне тут, что он из дерева, поскольку в параграфе 117/82/кп нет ни единого упоминания о том, из какого материала объект изготовлен. Лошадь есть лошадь.
Поскольку он был не только служащим, но еще и человеком, то посоветовал мне сделать дополнение в таможенную декларацию о том, что лошадь является "игрушкой".
Декларация отправилась своим предписанным путем, и уже через несколько недель я получил отрицательное заключение. Я немедленно обратился к адвокату, который пришел к выводу, что размер таможенного платежа, благодаря примечанию "для кавалерийского назначения", может быть снижен. Таможенный сбор для используемого коня должен быть значительно ниже. Поэтому в таможне мы попросили классифицировать эту лошадь как "конь для использования".
Вскоре после этого объявился служащий более высокого ранга из Министерства сельского хозяйства и сообщил, что мы забыли вписать кличку коня.
— Шультхайс, — сказал я, поскольку имел одного друга с лошадиной физиономией, которого так звали. Служащий вписал имя и отдал мне копию.
После этого все пошло гладко. Министерство сельского хозяйства известило меня, что мне разрешается держать Шультхайса как коня для использования, если я приведу доказательства, что нуждаюсь в нем в целях разведения. Поскольку ни для кого не было тайной, что я не занимаюсь разведением лошадей, я вновь обратился к своему адвокату, который после изучения соответствующего закона сообщил, что если бы я являлся владельцем хотя бы одной единственной кобылы, это дало мне право на содержание жеребца.
Мы уведомили Министерство сельского хозяйства, что моя кобыла Брунгильда уже стоит в конюшне в Яффо. Один жокей за 50 фунтов подтвердил, что Брунгильда застоялась, и немедленное прибытие Шультхайса имело бы особую важность для израильского коневодства.
Неделю спустя в мою дверь позвонили. В квартиру ворвались два детектива с ордером на обыск. Государство Израиль обвиняло меня в мошенничестве.
— Вы не хотите нам объяснить, каким образом у коня-качалки могут появиться жеребята? — орал на меня один из детективов. — Вы нас что, держите за совершенных идиотов?
Я подтвердил, собрал самое необходимое и попрощался с женой. Но в последнее мгновение выручила моя испытанная находчивость.
— Между прочим, господа, — сказал я, — разве вы не знаете, что Брунгильда — тоже лошадь-качалка.
Детективы пошептались друг с другом, пришли к выводу, что это в корне меняет суть проблемы, и распрощались. Двумя часами позже я получил счет на 117 фунтов за "содержание в конюшне жеребца Шульхайтса". Следующий инцидент произошел у государственного уполномоченного ветеринара, исследовавшего покрытого пылью Шультхайса на таможенном складе[14] и диагностировавшем "антисанитарное состояние, возможно, инфицирован".
Это могло быть опасным, но, к счастью, выяснилось, что кузен ветеринара был родственником зятя г-жи Тосканини, благодаря чему удалось настоять на формулировке "способности жеребца к деторождению сомнительны".
К сожалению, этим были преодолены еще не все трудности в мире.
Министерство сельского хозяйства захотело выяснить, где я приобрел лошадь-качалку по имени Брунгильда и какой налог на предметы роскоши я уплатил. После этого мой адвокат отказался от дела, аргументируя тем, что должен сохранить хотя бы свою семью.
На следующую ночь я был арестован.
Заседание суда было скорым. Благодаря своему безупречному прошлому я получил только два года тюрьмы. Три месяца, которые я уже проторчал в транспорте, катаясь по учреждениям, были мне зачтены.
Меня направили в камеру № 18 старой тюрьмы в Яффо. Поначалу я очень страдал от несправедливого решения, и особенно от одиночества, но в один из дней дверь камеры распахнулась и ко мне подоспело общество в лице добропорядочной, хотя и несколько опустившейся упряжной лошади. Она была тоже осуждена за мошенничество, поскольку выдавала себя перед портовыми службами в Хайфе за лошадь-качалку.
У Кишона — in Lager (нем.), что переводится и как склад, и как лагерь (пленных).