— Нет, пожалуй все. Тороплюсь на совещание. Не забудь — мы сегодня вечером приглашены в Дом Архитектора на открытие выставки Шурика Путникова. Позвони мне попозже, пока.
— Пока!
Телефон я решил незамедлительно выключить, иначе мы затопим еще и подъезд, вместе с малярами. Высушив полы в квартире, я опрометчиво включил аппарат, и он мгновенно затрещал. Все! Подумал — это наверняка проснулись первые пострадавшие.
— Алло, вы извините, но это опять я. Мы сегодня уже вам звонили.
— Я же вам сегодня уже обещал, что обязательно приеду за социальной картой.
— Да нет же, это говорят с почты. Вы знаете нам кажется, что тот перевод все-таки вам; совпадают номер дома, подъезда и даже квартира. Скажите точно по буквам, как пишется ваша фамилия?
— Диктую: Мюль… ки… янц!
— Это точно вы!
Здесь переставлено просто несколько букв «Майкл… Кильянс». Зайдите пожалуйста на почту с паспортом и мы разберемся.
— Обещаю, только завтра. До свидания.
Мой терпеливый пес впервые за девять лет так злобно на меня рявкнул, что я решил не обострять с ним отношений. Через две минуты мы уже гуляли во дворе. Снега за ночь намело: ни проехать, ни пройти. Настроение у меня, как после экологической передачи Караулова. Решил прогуляться к метро. За стеклянным павильоном «Крокус» на высоком цоколе двенадцатиэтажного дома обычно красовались три двухметровых щита с рекламой предстоящих концертов. Подходим с собакой, а их нет… то есть они по-видимому есть, но доверху засыпаны снегом, причем так тщательно, что только на крайнем правом с трудом можно было разобрать, что представление состоится в концертном зале «Россия», а кто выступает — загадка. Дворникам видно щедро заплатили. Мой Стинг, привыкший к этой рекламе, был удивлен и расстроен больше меня. Он быстрее некоторых, трезво оценив ситуацию, бросился в первый же сугроб и стал его разгребать. Подобрав какую-то палку с гвоздями, подхожу к правому щиту и пытаюсь соскрести снег хотя бы сверху. После десятиминутной кропотливой возни выявилось слово «Триумф». Сложный кроссворд… Что за «Триумф»? Продолжаю дальше… правее… буква за буквой… еще и еще… «джа… за». Ничего себе, я там полы дома драю, а здесь «Триумф джаза». Желая помочь, мой преданный пес вносил лишь суету и я решил привязать его к изгороди. Сам же двинулся дальше… А вот и первый результат: появились светлые волосы и красивый левый глаз… Так это же Лариса Долина! Вот сюрприз! Окрыленный, я сразу же свалил большущий снежный ком. Показались теноровый саксофон и половина лица второго участника «Триумфа»… Привет… а это Игорь Бутман! Прямо-таки концерт-загадка! И это только начало: собачьей интуицией чувствую, что самое интересное еще впереди. Увлекшись раскопкой, не заметил, что за мною наблюдают. Оборачиваюсь и вижу, на ступеньках павильона сидят два человека с лопатой и бутылкой, молодой и средних лет. Судя по всему, это авторы и исполнители снежных завалов с гордостью любующиеся своим творением. Один из них нехотя встал и медленно направился ко мне. Мой чуткий охранник предупредительно рявкнул. Ранние морщины на лице молодого человека обозначились еще глубже. Он серьезно глянул на меня из-под спутанных волос, разжал руки и, подчеркивая каждое свое слово движением трясущегося указательного пальца, спросил:
— Батя! Ты чего это делаешь? Мы всю ночь с Митрофановичем кувыркались здесь, а ты решил разом все разрушить. Не честно это!
— Но вы же тоже бессовестно завалили всю рекламу, да так, что не угадаешь, куда и зачем нас приглашают.
— Какие тут проблему? Вы главное уже расковыряли. Здесь теперь все ясно: в зале «Россия» выступит Лариса Длина — певица-супер; и джаз поет и попсу не хуже Алсу. Ни один праздник, даже отмененный, без нее не обходится. А слева — Игорь Бутман — самый лучший саксофонист Европы. Бежать нужно за билетами немедленно, а то расхватают. Спасибо, еще скажите, что вовремя засыпали рекламу — народ пока их не видит.
— Хорошо, а как бы все-таки выяснить, кто там еще пониже расклеен? Может вспомните?
— Помню какие-то незнакомые лица, даже негры, и не наши фамилии; по телеку ни разу их не видал. Никак не пойму, зачем вам еще кто-то? Вам мало что ли? Это же наша гордость, самые прикольные из прикольных! Телек наверное не смотрите?
Оказавшись без единого козыря, я не знал чем крыть. Этот молодой человек рожден для монологов, но судьба, как всегда, ошиблась, навязав ему профессию, в которой большую часть времени он был лишен аудитории. Его аргументы были столь убедительны, что я, поняв, что проиграл, молча поплелся домой. Стинг, надеясь по-видимому на более выигрышное завершение нашей встречи, упрекнул взглядом мою слабость. Придя домой и накормив собаку, я решил тут же позвонить в «Россию», но телефоны и касс и администратора были заняты. А мне бежать за карпом и в Райсобес. Кстати, «Собес» — это древнее название конторы, а сейчас просто — «Управление социальной защиты населения».
Многое, надо сказать, изменилось в нашей жизни в XXI веке, но не все в лучшую сторону.
Захожу на излюбленный рынок у метро «Щукинская». Вдали замелькал транспарант «Карп живой». Очередь небольшая — человек пять-шесть. Шустренький продавец, весьма артистично, сачком вылавливал рыбешку из деревянной бочки.
— Молодой человек, карп действительно живой, или…?
— Вот же написано, аж какими буквами.
— Что написано вижу, но он какой-то невеселый?
— Дедуля! А вам шоу что ли нужно? Замерз он просто.— Вокруг развеселились.
Подходит моя очередь; достаю из кармана шпаргалку: мне желательно два карпика, грамм по пятьсот.
— Таких не подберу, это же не килька. Вам для аквариума что ли? Чего мельчить, возьмите сразу одного на целый килограмм.
— Нет, желательно два.
— Сейчас попробуем, вот один и второй, гляньте красавцы-то какие, близнецы видно. Грамм по семьсот годится?
— Вполне.
Бросает в черный целлофановый пакет и на весы.
— Ровно полтора килограмма, а с вас всего 120 рублей. Расплачиваюсь и бегом на подошедший трамвай. По оживленной беседе пассажиров догадываюсь, что весь вагон, включая контролера и вагоновожатого, нацелился в собес, и именно за социальной картой москвича. Надо быть пошустрее! Из вагона выпрыгиваю первым. В собесе из второго кабинета толпа, в которой сразу узнаю беспрерывно чихающего старика со старухой, здесь же месяц назад заразивших меня каким-то суровым малоизученным гриппом. Решил поздороваться, но почему-то они не ответили, то ли не услышали, то ли не поверили, что выжил.
Бабуся была вся закутана шалью. А вот дед снял шапку и держал ее в руках. Обожгите трижды гипсовый бюст в печи, и вы получите некое подобие флорентийской бронзы.
По видимому, неисчислимые удары судьбы и годы жесточайшей нужды, подобно троекратному обжигу в печи, придали вид бронзы голове старика, опалив и лицо. Неизгладимые морщины представляли собою какие-то вековечные борозды, белесые в глубине. Это желтое лицо само было вообще сплошной моршщиной. Если бы не пучок волос на затылке, его голый безжизненный череп казался бы черепом скелета. Вид у него был еще более несчастный, измученный и угодливо-покорный, чем месяц назад, при сдаче документов.
За ними стояла полноватая дамочка неопределенного возраста, в мини-юбке, в порыжелой черной куртке, в красных колготках и сумочкой из кожи того допотопного животного, которое Адам решил назвать аллигатором. Только в Райсобесе можно встретить такую Марику Рокк. Она похожа была на кошку, которая схватила зубами собственный хвост и, перестав играть, чего-то ждет.
Мне посчастливилось встать именно за ней.
Не успел я занять очередь, как в вестибюль с мороза ввалилась свежая партия пожилых людей, ехавших со мной в одном вагоне. Бабки, плотно прижав меня к Марике, тут же загалдели, заспорили: «Кто последний?.. Держитесь за мной! Вообще-то я раньше вас вышла из трамвая… просто я шла по тропинке, а вы по газону обогнали меня… Ну, ладно, Бог с вами!.. А очередь-то быстро проходит?»
С момента моего появления очередь, к сожалению, не сдвинулась с места. Я опрометчиво поинтересовался вслух:
— Почему же никого не впускают в кабинет?
— У них еще перерыв,— дружным хором отреагировала старая очередь.
— Дайте им спокойно поесть, хоть раз в сутки.
Как я понял, здесь никто, кроме меня, никуда не спешил. Всем было тепло и уютно в той «живой очереди», похоже комфортней чем дома. Своеобразная тусовка ветеранов труда.
Самой первой в очереди стояла миловидная, весьма опрятно одетая, женщина, в синей шляпке на малюсенькой головке, и в голубой куртке, с аппликацией снежных хребтов Килиманджаро. На спине, поверх синих горных вершин, красовались белые латинские буквы. Такая вот, сине-голубая дама, с очень узкими покатыми плечами, наряд которой будил воспоминания о рекламе «Аква минерале». На вид Акве было лет пятьдесят пять — новичок, только-только пополнивший ряды наших славных пенсионеров. Для нее сегодняшний день, видимо, был знаменательным… выходом в Свет… как первый бал Наташи Ростовой.
За ней стоял дядечка антикварного возраста, до сих пор, по-видимому в 1937 года, читающий все газеты от корки до корки. К величайшему сожалению начало их беседы я пропустил.
— Всю жизнь я проработала в школе учителем истории. И при Хрущеве, и при Брежневе, и при Черненко — и из всех наших правителей все-таки больше всех мне нравился Ельцин. Я его видела, вот так как вас; он приезжал к нам в школу на урок, и даже пожал мне руку. Такой красавец, эти волосы, уложенные справа налево; в жизни он намного выше, чем казался по телевизору. Это мужественный человек. Он четко знал, что ему надо. Мудрый был политик и очень воспитанный и терпеливый мужчина. Я прочла недавно в газете, как дружелюбно и сдержанно вел себя Борис Николаевич на первой встрече с Ясиром Арафатом. Могу вам дадже прочесть, у меня страничка эта кажется с собой.
— Не стоит! Лучше перескажите суть, я читал эту заметку в декабрьском номере «Аргументов и фактов».
—Читайте вслух! Читайте! — раздались настойчивые голоса из очереди.
— Вы читали, а мы — нет! Пусть прочтет!
Мне показалось, что у «Аквы минерале» это был, заранее продуманный и тщательно отрепетированный, спектакль. Неработающий пенсионер без аудитории,— это хорошо знакомо. Абсолютное большинство, как всегда, победило. Довольная учительница тут же достала из портфеля заготовленный газетный листок, одела очки, и начала громко читать: «Арафат в первый раз встречался с Ельциным в Зеленой гостиной Большого Кремлевского дворца. Как только двери распахнулись и Ясир увидел Бориса, то влюбился в него сразу и навсегда. Долго тряс руку, целовал его щеки и лоб, шептал дрожащими губами слова благодарности за эту встречу. Его небритое лицо лоснилось от удовольствия, а сам он пребывал в состоянии аффекта. Отчего повторно целовал Бориса в лоб, нежно и трепетно, по-восточному лаская его руки…»
Тут, стоящая впереди меня женщина, весьма отдаленно напоминающая Марику Рокк, вздрогнула и, обернувшись комне, широко улыбнулась. Как опытный фотограф владеет лампой-вспышкой, так и она мастерски умела использовать свою улыбку. Этого мне только не хватало! Учительница истории сделала незначительную паузу, как бы приглашая всех к вниманию.
«…Прошли минуты, ажиотаж первого кадра поутих, а Арафат не двигался с места. Он по-прежнему продолжал лежать на широкой груди российского президента, поглаживая ее и что-то бормоча про себя. Ельцин изрядно утомился столь необычным приветствием, жестом руки пригласил Арафата сесть за стол переговоров. Гость неохотно отлепился, вежливо поклонился и направился к маленькому журнальному столику. Он сделал буквально несколько шагов и вдруг, неожиданно для всех, будто что-то вспомнив, снова приблизился к удивленному Борису, снова нежно прижал его к себе и положил голову на президентскую грудь. Ельцин остолбенел.»