Оказывается, однако, какой-то плут следил за ходжой, и, как только ходжа ушел, вор поднялся на холм, вывернул шест из земли и взял деньги. Кончик шеста обмазал коровьим пометом и снова водрузил его на прежнее место. Как-то ходже понадобились деньги; он подошел к шесту и видит, что ни торбы, ни денег нет, а на самой верхушке шеста — коровий помет. В удивлении ходжа, покачав головой, сказал: «Я-то думал, что туда не взобраться человеку, ан туда влезла на самую верхушку корова. Господи, боже ты мой, вот чудно-то!»
Как-то ходжа заболел, пришли соседки его проведать. Они увидели, что ходжа поправляется, и одна женщина шутя заметила: «Дай тебе бог долго жить! Ну, а если будет на то воля господня и ты помрешь, — как велишь ты нам оплакивать тебя?» Ходжа, и больной, никак не мог отстать от шутовства и сказал: «А вы причитайте: «Так вдосталь он и не полюбезничал с женщинами».
Однажды отправился ходжа ко двору Тимура. Тот велел посадить его на негодную клячу и взял с собой на охоту. В это время пошел дождь. Все погнали своих лошадей и поскакали обратно. А лошадь ходжи, разумеется, не могла быстро бежать. Тогда ходжа разделся догола и подобрал под себя платье. Когда дождь перестал, он опять надел на себя платье и вернулся домой. Падишах, увидев, что ходжа совсем не промок, осведомился, как это случилось. Ходжа отвечал: «Когда у человека такая боевая лошадь, разве может человек намокнуть? Только начался дождь, я пришпорил коня, и он в один миг, как птица, доставил меня сюда». Падишах удивился и велел поставить лошадь в главную конюшню.
Как-то снова собрались на охоту. Падишах садится на ту лошадь. Случайно опять полил дождь. Ходжа и другие участники охоты пришпорили коней и приехали домой, а падишах, сидевший верхом на той кляче, промок до последней нитки. Домой вернулся он поздно и, позвав на следующий день ходжу, начал ему выговаривать: «Разве пристало тебе лгать? Я из-за тебя промок до костей». — «Чего ты сердишься? — заметил ходжа. — Где же был у тебя ум? Если бы ты снял с себя платье, как я, и спрятал его под себя, а потом, когда кончился дождь, снова бы надел его, ты бы не вымок и приехал сухоньким».
Как-то рано утром услыхал ходжа, что арба, стоявшая у дверей его дома, отправляется к нему на родину в Сиврихисар. Он сейчас же вскочил с постели и как был, в рубашке, кинулся к арбе. Так как ходжа был человек почтенный и уважаемый, то все промолчали. Когда подъезжали к Сиврихисару, возчики послали вперед человека оповестить, что едет ходжа. Все крестьяне высыпали навстречу, но, увидев не одетого ходжу, с удивлением спросили: «Что это значит, ходжа?» А ходжа — да почиет над ним милость Аллаха! — сказал: «Я так стремился к вам, что забыл надеть одежду».
Повстречал однажды ходжа талебэ и говорит им: «Пожалуйте к нам». Так довел он их до дверей своего дома. «Вы немножко здесь постойте», — прибавил он, а сам прошел в гарем и сказал жене, чтобы она под каким-нибудь предлогом спровадила талебэ, стоявших перед дверью. Жена, подойдя как ни в чем не бывало к двери, спросила, что им нужно, и тут же добавила: «Его нет дома». Талебэ заметили: «Ну что ты? Вот только что мы вместе пришли, он сам затащил нас сюда». Но жена продолжала уверять, что ходжи нет дома. Те подняли шум. Ходже стало невтерпеж, и, высунувшись из окна, он закричал: «Что вы препираетесь? Да, может, в доме две двери: я вошел в одну, а вышел через другую».
Когда ходжа находился в Конье, ему однажды осторожно сообщили: «Кажется, твоя жена умерла». А ходжа отвечал: «Если бы она не умерла, я бы, разумеется, с ней развелся».
Однажды осел, на котором ехал ходжа, пустился вскачь, и ходжа упал. Ребятишки, смеясь, закричали: «Ходжа упал с осла!» — «Ах дети, дети! — сказал ходжа. — Да ведь если бы я не упал, то все равно пришлось бы с него слезать».
У ходжи издох осел. «Без осла нам не обойтись, — сказала жена, — купи на базаре осла, вот тебе шесть пиастров». Ходжа купил на базаре осла и, не оборачиваясь назад, повел его за недоуздок. Когда он так шел, два хулигана стакнулись и тихонько сняли с осла недоуздок. Один из них свел осла на базар и продал, чтобы потом разделить деньги, а другой надел недоуздок себе на голову и в таком виде пошел с ходжой к дому. Как только ходжа, обернувшись, вместо осла увидел человека, он остолбенел. «Вот так так! Да ты кто?» — спросил ходжа. Хитрец, засопев и сморщившись, печально проговорил: «Все это по невежеству; я как-то напроказничал и очень досадил матери. Мать и прокляла меня: «Чтобы ты стал ослом!» — сказала она. — И вот я немедленно превратился в осла. Меня отвели на базар и продали; вы купили, а теперь с вашей легкой руки я опять сделался человеком». Так говоря, человек благодарил ходжу. Ходжа отпустил его, посоветовав впредь вести себя хорошо.
На следующий день ходжа снова пошел на базар, чтобы купить осла, смотрит — барышник опять водит того самого осла, которого он у него купил. Тогда ходжа наклонился к уху осла и, смеясь, сказал: «Ах ты такой-сякой! Должно быть, ты меня не послушал и опять прогневал свою матушку».
Тимурленг сказал ходже: «Ходжа, ты знаешь, что у всех аббасидских халифов[32] имеются свои прозвища: одного зовут Мутаваккиль ала-ллахи, другого — Мутасим би-лляхи, и так далее. Ну, а если бы я был Аббасид, какое было бы у меня прозвище?» Ходжа отвечал: «О державный властелин, будьте уверены, что вас прозвали бы «Наузу би-лляхи».[33]
У ходжи спросили: «Когда несут покойника, то где следует находиться — впереди или позади гроба?» — «Только не внутри, — сказал ходжа, — а там, где хотите, все равно».
Однажды, когда ходжа Насреддин находился у Тимура, привели пьяного сипахи[34]. Тимур приказал дать ему триста палок. Ходжа улыбнулся, а Тимур, рассердившись, велел набавить еще двести палок. Ходжа разразился смехом. Тимур, распаленный, словно пламя, вырвавшееся из печи, закричал: «Всыпать ему восемьсот ударов!» Тут у ходжи ослабли все поджилки: схватившись за живот, он закачался, надрываясь от смеха. А Тимур, подпрыгивая от гнева, кричал: «Ах ты, вероотступник, на голове у тебя сарык с мельницу, а ты издеваешься над наказанием, которое я назначаю по шариату[35], да еще в присутствии великодержавного владыки, который сотрясает мир! Должно быть, ты ничего не боишься, если и теперь продолжаешь смеяться?» Ходжа сказал: «Ты прав. Я понимаю всю серьезность положения. Я признаю, что ты жестокий кровопийца, но что поделаешь, — дивлюсь я: или ты не знаешь цифр, или ты не такой, как все мы, созданные из мяса и костей, а твое тело, как и твое имя, из настоящего железа. Ты ничего не слыхал о пречистом шариате, который собираешься оберегать: какая разница между восьмьюдесятью ударами, указанными шариатом, и восьмьюстами ударами, назначенными тобой? Приказать легко, но разве можно вынести такое наказание? Ты бы потрудился раньше подумать: может быть выполнено или нет то приказание, которое ты собираешься отдать?»
Как все люди просвещенные и мудрые, ходжа охотно водился с малыми детьми. Обыкновенно акшехирские ребята собирались вокруг него и заводили с ним разговоры, смеялись, играли, словом, весело проводили время. Если у них было какое-нибудь затруднение, они бежали к нему.
Как-то раз набрали они грецких орехов, но при дележе вышел у них спор. Они пришли к ходже и говорят: «Раздели между нами эти орехи». Ходжа спросил у них: «А какой хотите вы дележ, божеский или человеческий?» В кристальных душах детей сверкнула мысль: «А что, попросим поделить по-божески!» И ходжа начал делить между детьми орехи: одному вздумал он дать горсть орехов, другому дал всего несколько орехов, кому — всего один орех, а нескольким детям не дал ничего.
Дети никак не могли понять такой странный дележ. Они спросили: «Ходжа, что же это такое?» И ходжа отвечал: «Не шумите, давайте разберем. Вот у Бедиэддина очень богатый отец; это один из именитых граждан в нашем городе; дома у него благодать: и семья у него большая — детей много, и все красавцы на подбор. А у этого крохотного Синанеддина отец — бедный-пребедный; хлопот по дому много, сам он калека, работать ему трудно, и жена у него тоже больная, а кушать все хотят. У Хусамеддина — опять совсем по-другому. Словом, у каждого что-нибудь свое, особенное. Ну, а мое, скажем, положение совсем ни на что не похоже. Вот это и есть божеский дележ, ребятки. Нет границ и предела милостям и щедротам всевышнего Аллаха. Он даровал людям разум, показал добро и зло, пользу и вред. Человек, умеющий пользоваться божественными дарами — умом, знаниями, опытом, чувствами и мощью, бывает осыпан разнообразными божественными милостями, а тот, кто не знает пути правильного пользования, — обездолен. Вот оттого-то при дележе по-божески и происходит разница. А впрочем, один Аллах все это ведает».
Пошел ходжа с Тимурленгом в баню. «Если бы я был обыкновенным человеком, сколько акча стоил бы?» — спросил Тимурленг у ходжи. «Пятьдесят акча». — отвечал ходжа. «Эй ты, глупец! — гневно закричал Тимурленг. — Да один запон, что на мне, стоит пятьдесят акча!» А ходжа как ни в чем не бывало заметил: «Да я, собственно, и расценивал только запон».
Когда ходжа ехал на базар, ребятишки квартала стали наперебой заказывать ему дудки. Ходжа всем им говорил: «Хорошо! Хорошо!» И только один мальчик сказал: «Возьми вот эти деньги и купи мне дудку». Под вечер дети поджидали ходжу на дороге, и, когда он въехал в город, окружили его. «Ну, ходжа, где же наши заказы?» — закричали они. Ходжа протянул дудку тому мальчику, что дал деньги, и сказал: «Кто дал деньги, тот и играет на дудке».
У ходжи спросили: «Что ты скажешь о совершенстве божественной воли?» — «С тех пор как я себя помню, — сказал ходжа, — случается постоянно то, что говорит господь бог; а если бы сила была не в руках господа, когда-нибудь да исполнилось бы то, что я говорю». Так кратко и убедительно определил ходжа понятие о божественной воле.
У ходжи спросили: «Когда наступит светопреставление?» — «Которое светопреставление?» — уточнил ходжа. «А сколько бывает светопреставлений?» — удивился спрашивающий. «Если умрет моя жена, — сказал ходжа, — это — малое светопреставление, а я умру — это большое светопреставление».
Один приятель пришел к ходже и говорит: «Напиши мне письмо, я хочу послать своему другу в Багдад». — «Брось ты ради бога, — возразил ходжа, — сейчас нет у меня времени идти в Багдад». Так говоря, ходжа вышел из дому. Человек, удивленный, побежал и, нагнав ходжу, сказал: «Голубчик, да разве для того, чтобы написать письмо, нужно идти в Багдад?» Ходжа объяснил ему: «Ну что тут непонятного? У меня очень скверный почерк, только я один и могу его разобрать. Поэтому письмо, которое я напишу, сам я и должен прочесть, иначе содержание письма останется неизвестным».
Ходжа сажал в винограднике молодые саженцы. Увидел это приятель и говорит: «Когда-то они вырастут и когда-то еще дадут плоды! Не скоро придется тебе их отведать». А ходжа отвечал: «И мы ведь кушаем плоды с деревьев, которые не нами посажены, а теми, кто жил раньше нас. Пусть и потомки кушают плоды с моих саженцев».
У ходжи спросили, что полезнее: «Солнце или луна?» Он так отвечал: «Солнце всходит днем, а когда темно, пользы от него нет; а луна рождается ночью и озаряет все светом, словно день, следовательно, луна полезнее солнца».
Жена ходжи почувствовала колики и стала просить ходжу позвать врача. Только ходжа вышел за дверь, жена высунулась в окно и сказала: «Слава богу, боль прекратилась, не нужно врача». Ходжа быстрехонько побежал к врачу и объявил: «Заболела, было, у меня жена, я должен был привести к ней врача, но когда я выходил из дому, жена высунула голову на улицу и сказала: «Слава богу, теперь нет надобности во враче». Вот я и пришел сказать тебе, чтобы ты не беспокоился и не ходил к нам».
Однажды Тимурленг спросил у ходжи, долго ли это люди будут все рождаться и помирать. «Пока, наконец, не наполнятся ад и рай». — отвечал ходжа.
Один скупец сказал ходже:«И ты любишь деньги?» — «Да, — отвечал ходжа, — люблю, потому что деньги делают человека независимым от бессовестных скряг».
Взвалил ходжа Насреддин ношу на амбала и пошел с ним. Но дорогой он потерял его из виду и, как ни искал, не мог найти. Днейчерез десять шел ходжа с приятелями: один из них и говорит: «Смотри, вот идет амбал, которого ты ищешь». И только он сказал это, ходжа поскорее незаметно скрылся. Когда они опять увиделись, приятель спросил у него: «Отчего ты не схватил тогда этого амбала, а убежал?» Ходжа ответил: «Как мне было не бежать? С тех пор как я потерял амбала, прошло десять дней, а что, если бы амбал схватил меня и сказал мне: «Вот десять дней я таскаю твою ношу и теперь требую с тебя плату?» Ну что бы мне делать, если бы он потребовал с меня плату за десять дней?»
Однажды ночью было очень жарко, и жена, как это водится во многих местах Анатолии, разостлала постель на крыше дома. Когда ходжа растянулся на ложе, жена начала заигрывать с ним; поднялся шум и спор, и ходжа закричал: «И в постели нет от тебя покоя!» Он встал, и, думая, что он в доме, пошел вперед и кубарем свалился с крыши вниз. Соседи, спавшие, как и ходжа, на крыше, услыхав шум, собрались около охающего и стонущего ходжи, который хотел пройти к себе в дом. «Что случилось? Что случилось?» — стали они спрашивать. А он отвечал любопытным: «Кто спит на крыше и спорит с женой, тот понимает, в чем дело».
Был ходжа в собрании, где только что приехавшие из Аравии путешественники рассказывали, что там делается. Между прочим, они говорили: «В Аравии в некоторых местах очень жарко, и жители городов ходят совершенно голые». — «Как же там различают мужчин от женщин?»[36] — задал вопрос ходжа.
Попал ходжа в какой-то город. Когда он ходил по базару, кто-то протиснулся к нему и спросил: «Какой сегодня день?» Ходжа отвечал: «Я пришел сюда сегодня и не успел еще изучить здешние дни. Спроси у местного жителя».
Ходжа наблюдал, как рыбаки ловили сетями рыбу в Акшехирском озере. В рассеянности он поскользнулся и попал в сети. Рыбаки сказали ему: «Ходжа, что ты сделал?» Ходжа отвечал: «Мне захотелось быть дельфином».
Пропала у ходжи курица. Он нарезал несколько кусочков черной материи и повязал цыплятам на шею. «Это что?» — спросили у ходжи. «Мать их умерла, вот они и носят траур». — отвечал ходжа.
Собрался раз ходжа разводить огонь. Уж он дул, дул — огонь все не горит. Он поднялся тогда наверх и взял хотоз[37] жены; надел его себе на голову и начал дуть, — пламя сразу вспыхнуло. «Ага, видно, и печка боится моей жены». — решил ходжа.
Однажды ловил ходжа рыбу на берегу Акшехирского озера. Поймал пять-десять рыбешек. Наконец ему надоело, и когда он собирался уже уходить, ребятишки подступили к нему и незаметно, по одной, по две, растащили у него всю рыбу. Ходжа поднялся и хотел идти, смотрит — а корзина пустая. Тогда обернувшись к озеру, он сказал: «Видишь, я пришел ни с чем и ухожу ни с чем. Не хочу я оставаться у тебя в долгу. Бери, вот тебе еще». — и он кинул в озеро корзину.
В одном собрании шел разговор о верховой езде. Вздумалось и ходже рассказать, он начал: «Был я в таком-то поместье. Кяхья[38] привел лошадь, а лошадь та была с норовом, заупрямилась и никак не давалась в руки. Хотели на нее сесть деревенские парни, но она к себе не допускала. Все-таки один паренек вскочил на нее, а она его как подкинула вверх — и сбросила на землю. Выискался другой, но и он не мог сесть. Так, смотрю, все тщетно перепробовали. Тут и меня разобрало. Я был тогда молод. Подобрал я полы джуббэ, засучил рукава, ухватился за гриву, подскочил и...»
Только он произнес это, как вдруг увидел, что вошел человек, находившийся как раз тогда в поместье. Ходжа продолжал: «...и... не мог на нее сесть».
Когда ходжа был кази, один человек потащил своего противника в суд и говорит: «Этот человек взял у меня во сне звонкой монетой двадцать акча. Я требую у него долг, а он не отдает». Ходжа, оказав на ответчика давление, взял у него двадцать акча и, звонко пересчитав их, положил в ящик и заметил истцу: «Забирай звон! И чтобы больше никаких претензий!» Потом повернулся к ответчику и сказал: «А ты бери обратно свои деньги».
Сутяга со стыдом ушел из суда, а присутствующие были удивлены мудрым решением ходжи.
Задолжал как-то ходжа бакалейщику пятьдесят три акча и долго никак не мог отдать их. Когда однажды сидел ходжа с приятелями на базаре, показался перед ним бакалейщик и стал руками делать ему знаки, желая показать, что, если он не отдаст ему денег, он осрамит его перед всем честным народом. Ходжа вздумал было отвернуться от него, но бакалейщик зашел с другой стороны и продолжал подавать ему угрожающие знаки. Ходже стало невтерпеж, и, покачав несколько раз головой, он начал читать стих Корана: «Нет силы и мощи как только у Аллаха». Но так как стоявший перед ним был не призрак, не дьявол, исчезающий, когда читают слова: «Нет силы...». — мимическая сцена продолжалась. Тогда ходжа громко воскликнул: «Господи, даруй мне терпение и не предавай меня в руки этого негодяя!» Тут приятели уж догадались в чем дело. А бакалейщик все не отстает. У ходжи иссякло всякое терпение; в гневе позвал он бакалейщика и сказал: «Послушай, сколько я тебе должен?» — «Пятьдесят три акча, — отвечал бакалейщик. «Великолепно, завтра приходи и получишь двадцать восемь акча; придешь послезавтра — получишь еще двадцать акча. Стало сорок восемь акча? Сколько еще осталось? Всего-то каких-нибудь пять акча. Ах ты, грубиян невежда! И не стыдно тебе из-за каких-то пяти акча позорить меня на базаре перед друзьями и недругами? Стыдись».
Случайно загорелся дом ходжи. Побежал сосед и, разыскав ходжу, сказал: «Беги скорей: твой дом горит. Я стучал, стучал, никто не откликается. Поспешай!» А ходжа, не проявляя и тени волнения, заметил: «Братец, мы с женой поделили домашние дела, и я теперь совершенно спокоен. Я взял на себя обязанность зарабатывать деньги, а за домом смотреть — ее дело. Потрудись уж, сообщи о пожаре моей жене. А я в это не вмешиваюсь».
Ехал ходжа на парусной лодке. В пути поднялась сильная буря и порвала паруса. Когда ходжа увидел, что матросы лезут на мачту и подвязывают паруса, он сказал: «Чудаки! Это суденышко качается у основания, а они возятся на верхушке. Если вы не хотите, чтобы оно качалось, так и привяжите его у основания».
Положил ходжа на осла дрова, взобрался на него и, поставив ноги в стремена, стоя поехал. Увидели ходжу ребятишки и, указывая на него, столпились вокруг и заливались смехом. «Ходжа, да отчего ты не сядешь и не поедешь спокойно?» А ходжа отвечал: «Детки, будьте справедливы, мне еще навалиться на осла всей своей тяжестью, как будто мало и того, что он тащит ношу! Спасибо ему, благодетелю, что он еще подобрал с земли мои ноги».
Кто-то подарил Тимурленгу хорошего крупного осла. Тимурленг обрадовался, а придворные льстецы так расхваливали осла, будто такого животного никогда еще и не было видано на свете. Когда дошел черед до ходжи, он заметил: «Я вижу в этом красивом животном большие способности, и надеюсь, что если осла обучать, он будет грамотным». Услышал это Тимурленг и сказал: «Если ты сможешь обучить его этому искусству, я осыплю тебя дарами; но берегись, чтобы не подтвердился на тебе рассказ Саади в «Гюлистане», как одному шуту захотелось обучить осла человеческой речи. Мудрец, услыхав, что шут занят этим делом, сказал: «Зверей тебе ни за что не научить говорить. Если ты человек, учись у них молчанию». Ну так вот, если ты не научишь осла, я не только сделаю из тебя посмешище, но еще накажу тебя как следует». Ходжа заметил: «Лживое утверждение в вашем высоком присутствии указывало бы или на идиотство человека, или на безумие. Я-то не дурак, чтобы рисковать своей жизнью, и не сумасшедший, которого сажают в смирительный дом. Очевидно, я знаю, что вам докладываю. Но только дайте мне сроку три месяца и соблаговолите отпустить мне на расходы столько-то денег, а остальное уж предоставьте мне».
В предположении, что, конечно, дело это кончится какой-то потехой, требования ходжи были исполнены. В течение трех месяцев ходжа хорошо кушал, пил, а утром и вечером обучал осла. Когда срок истек, на плошади устроено было по указанию ходжи собрание, и в назначенный час показался изумительный осел, на котором красовались расшитые золотом седло и попона; осла вел под уздцы ходжа. Раскланиваясь во все стороны, оба они, осел и ходжа, направились к книге, положенной на скамью. Осел спешно начал перелистывать языком страницы и, до определенного места, обернулся к ходже и грустно заревел по-ослиному. Присутствующие разразились смехом, смешанным с удивлением. Стало весело и эмиру Тимурленгу. Он пожаловал ходже большие дары и спросил у него, как он обучал осла, и ходжа рассказал следующее: «В тот день, когда я привел осла в конюшню, я пошел на базар и купил сто листов пергамента. Пергамент снес я переплетчику и велел сделать толстую тетрадь. А между страницами положил ячмень. Дней десять я ежедневно несколько раз сам раскрывал страницы и показывал их ослу, — осел подбирал ячмень. Через пятнадцать дней я клал тетрадь перед ним, иногда заставлял его самого открывать, а иногда сам открывал. Таким образом осел научился открывать тетрадь. Но иногда на него находила ослиная тупость, и он ни за что не мог понять, что ему нужно делать. И вот, чтобы он не осрамил меня, я все время упражнял осла; морил его голодом и научил перелистывать правильно языком страницу за страницей. А иногда я не клал ячменя; тогда, переворачивая страницы, он видел, что труд его впустую, и от голода начинал реветь. Мне самому понравилось такое обучение, и я от души смеялся в конюшне. Для меня это стало наилучшей забавой, тем более, что благодаря ослу мне перепало немало денег, и я кушал и пил в полное свое удовольствие. Последнее испытание, проделанное в вашем присутствии, — есть результат двухдневного голода. Осел перебрал все страницы и, не найдя ячменя, посмотрел на меня жалобно и заревел. А эта рукопись, вынесенная на площадь, написана художественно, со всем искусством; с виду она похожа на ту рукопись, что была в конюшне, но в той, разумеется, не было никаких письмен, а были одни кривульки, расположенные строчками».
Добавление. Когда в собрании стали говорить: «Это что за чтение? Мы ничего не могли разобрать. Ну, осел раскрыл рукопись и, когда дошел до определенного места, заревел. Ну, и что из этого?» — на это ходжа разумно заметил: «Но ведь ослы и не умеют лучше читать».
Жена ходжи Насреддина заметила, что когда он ел финики, то не выплевывал косточек. Она сказала ему: «Ай, ай, ты, кажется, глотаешь косточки?» Ходжа отвечал: «Конечно, глотаю, ведь когда я покупал финики, продавец засчитал их в вес. Если бы косточки так просто выкидывались, за них не брали бы денег. А я отдал за них кровные денежки, стало быть, могу ли я их выбрасывать на улицу? Кто это сказал тебе, что я человек расточительный? Я заплатил за них деньги и скушал на здоровье. Вот тебе и сказ!»
Прошло всего три месяца, как ходжа женился, а жене пришло время родить, и она потребовала бабку. Ходжа, растерянный, заметил: «Женщины, как мы знаем, рожают через девять месяцев. А это что ж такое?» Жена рассердилась и говорит: «Это что значит? Да разве девять месяцев не прошло? Ну и чудак же ты! Сколько времени я замужем за тобой? Три месяца, не так ли? А с тех пор, как ты взял меня? Тоже три месяца. Стало шесть месяцев? Да три месяца носила я ребенка в своей утробе. Вот тебе и девять месяцев». Ходжа думал, думал и, наконец сказал: «Ты права, жена, мне не пришли в голову эти тонкие расчеты. Уж ты извини меня: ошибся».
По смерти жены ходжа женился на вдове и время от времени заводил разговор о добродетелях покойницы. Новая жена, обиженная, начала говорить о достоинствах покойного мужа. Наконец, ходже все это надоело, и он, ударив ногой жену, лежавшую на седире[39], столкнул ее на пол. У нее заныла от боли рука. Когда на другой день пришел проведать ее отец, она пожаловалась ему на ходжу. А так как отец был человек бывалый, он не придал значения стонам дочери; однако спросил у ходжи, как это было. Ходжа сказал: «Вот я тебе сейчас все расскажу, а ты рассуди по справедливости. Я — раз, покойная жена моя — два, теперешняя жена — три, а с покойным мужем ее стало всего четверо. Ну, помилосердствуй! Хотя я и непритязательный, однако разве может у меня на постели уместиться четыре человека? Конечно, нам стало тесно. Она лежала с краю и кувырнулась вниз. Ну, а я-то здесь при чем?»
Однажды ходжа, будучи софтой[40], отправился в деревню для сборов. Во время проповеди в мечети зашла речь об Иисусе — да будет над ним мир! — и ходжа заметил, что он находится на четвертом небе. Когда он выходил из мечети, к нему подошла старушка и сказала: «В твоей проповеди меня очень заинтересовало одно место. Ты сказал, что Иисус — да будет над ним мир! — находится на четвертом небе. Голубчик мой! Что же он там кушает и что пьет?» Ходжа рассердился и закричал: «Ах ты, дерзкая! Вот уж месяц, как я в вашей деревне, ты бы лучше спросила, что кушает и что пьет бедняжка ходжа. А ты вздумала спрашивать меня о великом угоднике, залитом сиянием милостей на предвечном пиршестве на четвертом небе».