Господин Гуго пренебрежительно подумал об этом клочке бумаги. Пять тысяч не шли ни в какое сравнение с той кучей золота, что ждала его в подвалах Базеля. А стоящий политик должен уметь разгрести такую кучу.
* * *
Здесь, пожалуй, можно поставить точку. Но, разумеется, точка эта весьма условна. Как правило, многоточие с большей достоверностью отражает существо дела в подобных историях. Однако такая условная точка дает повод подвести и некоторые итоги.
Итак, письмо господина рейхсминистра обошлось Гансу Шраму в 221 марку и 6 пфеннигов. Это совсем немного, если учесть, что отныне и до конца дней своих бывший ефрейтор получил возможность по вечерам толковать с приятелями о том, как в его время люди умели быть верными воинскому долгу. В ответ дружки, согласно сдвигая пивные кружки, вспоминают еще десятки, сотни фактов, неопровержимо доказывающих, что нашивки, значки, медали, бережно хранимые десятилетиями, получены по заслугам. А костыли, прислоненные к столику, кажутся в эти минуты не предостерегающим сувениром из русского города Брянска, а всего лишь нелепой случайностью, от которой не гарантирован ни один смертный, если ему приходится хотя бы раз в день переходить улицу с оживленным движением...
Скорее всего послание господина Икса явилось и благодатью для генерала фон Нойгаузена, сумевшего похоронить свое прошлое раньше самого себя. В его положении, естественно, трудно выбрать самый подходящий момент, чтобы проститься с этим светом, не потеряв при этом права на военные почести на похоронах и на внушительную гранитную плиту на кладбище. Привет рейхсминистра из глубины десятилетий, а также совместные усилия фюрера Эдди и фрау Икс помогли .Мюнхаузену покинуть отдел "Е", не нарушая приличий и сохраняя хорошую репутацию...
Строчки, написанные господином Иксом в сорок пятом году, пошли на пользу и его собственной вдове. Без особого труда она получила от фюрера Эдди тридцать тысяч, и эти тысячи могли бы обернуться еще большей суммой, если бы не склонность к интригам. Известно, что этот довольно широко распространенный недостаток человеческой натуры сулит неприятности и в обычных условиях, не говоря уже о горных испанских дорогах. Но тут уж рейхсминистр ни при чем. И когда элегантный вишневый "ауди" госпожи Икс вдруг перестал повиноваться рулю и, столкнув белые бетонные столбики ограждения, нырнул в пропасть, чтобы через четыре-пять секунд превратиться в измятый ком железа, никому, даже самому отпетому газетчику, не пришло в голову связывать это неожиданное и печальное обстоятельство с каталогом, положившим начало семейному счастью лейтенанта фон Наина...
Можно уверенно предсказать, что юный лейтенант вовремя расстанется со своей молодостью, получит капитанские погоны, обзаведется солидной прической и обретет постоянные привычки, в число которых войдет непременный визит по пятницам в безлюдную книжную лавку. Получив из рук молчаливого продавца свежий номер армейского еженедельника, фон Наин незаметно оставит на прилавке конверт. А дома, раскрыв журнал на двадцатой странице, привычно обнаружит на ней две крупные купюры, аккуратно приклеенные к бумаге прозрачной лентой, и, как всегда, помянет добрым словом Эзельлох и собственную глупость, которые в союзе породили его удобную и негласную дружбу с фюрером Эдди...
Что касается главаря фацистов, то у него, конечно, тоже есть все основания быть признательным предусмотрительному предку, черкнувшему в будущее свое письмецо. И школяру ясно, что в наше время политик с пустым карманом не может рассчитывать на популярность в массах. Прежде, например, фюрер, выставив пиво соратникам, мог извергать любые идеи, даже самые бредовые. Теперь пивом не обойтись. Теперь идея хороша только тогда, когда на оратора нацелены телевизионные камеры. Но ведь стоимость пива не идет ни в какое сравнение с суммами, которые дерет телевидение! А уж если и идеи с душком - можно себе представить, какой карман надо иметь ныне политику! Поэтому, с точки зрения Эдди, Ослиная дыра опорожнилась самым подходящим образом...
Один лишь мистер Джек, которого, как оказалось, зовут Генри, по-видимому, может иметь зуб на господина рейхсминистра. Не будь злополучного письма из прошлого, фирма "Дженерал арт" и по сей день, несомненно, усердно служила бы искусству. Но опять-таки мистер Джек-Генри рискует совершить в будущем просчет, если не проявит надлежащей широты взглядов и не сумеет критически пересмотреть собственные воззрения. Впрочем, после судебного приговора у бывшего босса будет достаточно времени, чтобы осознать, что ныне политически не подкованный гангстер рано или поздно становится жертвой закона. И наоборот, жертвой станет закон, если вступит в конфликт с гангстером, не чурающимся политики. Вообще если мистер Джек-Генри сочтет нужным проанализировать поступки фюрера Эдди, а заодно и ряда других видных общественных деятелей Старого и Нового Света, то он, конечно, вынужден будет признать, что у них есть чему поучиться. И уж, во всяком случае, Джек-Генри никогда не решится повторить, что "политика - неверная штука".
Политика необычайно прочна и живуча, если торгует такими идеями, лозунгами и речами, которые находят постоянный сбыт. Ну, а все эти мелочи - ходы, шаги, отдельные операции, разве они имеют существенное значение в обществе, за респектабельным демократическим костюмом которого все равно не видно, какое там исподнее?..
И уж конечно мистер Джек-Генри должен найти в себе силы, чтобы при случае протянуть руку могучему господину Гуго, первые шаги которого дают все основания полагать, что он не довольствуется лишь ролью распорядителя кредитов ФНП. Такой способный человек, завершив образование у фюрера Эдди, вне всякого сомнения, вырастет в крупную политическую фигуру, и биографы, исследуя его жизненный путь, придут к единому выводу, что и в ранней молодости Шакал проявлял задатки отъявленного вождя, способного повести за собой ту неугомонную частицу нации, которой до сих пор не дают спать спокойно пограничные столбы и мирные договоры...
Вот здесь и стоит поставить точку. Но...
ГЛАВА 22,
последняя, которая все ставит на свои места
Черной майской ночью, когда одинокие уцелевшие стены угадывались лишь по звездам, смотревшим в пустые проемы окон, ефрейтор Ганс Шрам выбрался наверх, После пресной теплоты подвала свежий весенний воздух, остро пахнувший гарью и молодой зеленью, кружил голову. Крепко сжимая автомат, будто рассчитывая, что только этот кусок металла спасет его в страшном гибельном вихре, рухнувшем на обреченный город, ефрейтор долго стоял, пытаясь привыкнуть к далеким, почти неслышным взрывам, к непонятным и страшным всполохам, временами взмахивавшим на самом краю неба.
- Повезло тебе, парень, - тихо сказал эсэсовец, провожавший Ганса к выходу из бункера. - Живым уходишь...
Ганс и сам знал, что ему повезло: не всякому доводится выполнять специальное задание господина рейхсминистра. Правда, до последней минуты в самом темном уголке его души теплилась надежда, что его высокопревосходительство отменят свое распоряжение и можно будет в тихом, спокойном подземелье дождаться победоносного окончания войны. Но эта тайная надежда не сбылась, и пришлось ему окунуться в грозную темень.
- Давай двигай! - Эсэсовец ободряюще подтолкнул Ганса.
Через пролом в заборе ефрейтор выбрался на улицу и, враз забыв все наставления, помчался в ту сторону, где, казалось, был тыл, - оттуда не доносились глухие хлопки, не рвали небо бледные, мертвящие отблески. На перекрестках Ганс на секунду задерживался, стараясь понять, куда идти дальше. Но страх путал, подстегивал, и хорошо знакомый город вдруг обернулся таинственным и бессмысленным лабиринтом мрачных улиц и переулков. Ефрейтор на бегу утешал себя: рано или поздно он достигнет окраин, а там - перелесками, оврагами, подальше от дорог и шоссе...
- Стой, скотина! - В двух шагах перед ним, широко расставив ноги, на тротуаре стоял офицер в рваной шинели. Он возник перед перепуганным Гансом совершенно неожиданно. - Ты куда это собрался, сукин сын?
Ствол пистолета больно уперся в грудь ефрейтора.
- Руки!
Ганс задрал руки. То ли стало светлее, то ли привыкли глаза, то ли просто с испуга, он вдруг увидел, что кругом на грудах битого кирпича сидели солдаты. А в глухой, черной тени, плотно прижавшись к стенам, замерли махины танков.
- Господин капитан, разрешите достать документы, - жалобно попросил Ганс. - Я выполняю специальное задание господина рейхсминистра.
Пистолет чуть отодвинулся. Торопливо, обрывая пуговицу, Ганс вытащил из заднего кармана штанов пачку бумажек, которые он получил в бункере, на ощупь отыскал плотную картонку ночного пропуска и протянул ее офицеру.
В слабом луче фонарика военный тщательно рассмотрел пропуск, подписанный самим рейхсминистром.
- А чего же ты прешься к русским? - недоверчиво спросил капитан, отдавая Гансу документы.
- Как - к русским? - заверещал ефрейтор. Он даже присел от ужаса.
Солдаты, смотревшие так, будто им показывали веселый фильм, дружно заржали. В голосе спецпорученца было столько страха и недоумения, что даже офицер чуть улыбнулся,
- Ты снизу, что ли?
- Так точно, господин капитан!
- Закопались и не знаете, что тут творится, - тихо, чтобы не слышали рядовые, сказал капитан. - Скоро всем крышка. И твоему вшивому министру тоже...
Ганс икнул. Он не верил ушам. Так обозвать его высокопревосходительство!
- Поворачивай обратно! - Для верности офицер подтолкнул Ганса своим пистолетом.
В обратную сторону ефрейтор шел значительно медленней. Он уже освоился в ночном городе и благополучно миновал несколько патрулей. Чем дальше он уходил от центра, тем реже его останавливали. Зато разрывы как будто становились слышней...
К утру доверенный человек министра выбрался к железнодорожной ветке, которая вела во двор какого-то завода. Ганс решил идти вдоль рельсов наверняка они выведут из города.
С рассветом стало спокойней. Утихла далекая канонада. "Противник встретил наш стальной заслон и выдохся, - понял ефрейтор. - Теперь он будет долго сидеть в укрытиях и зализывать раны..."
Парень зашагал бодрее. Временами он даже беспечно насвистывал. Чаще стали попадаться раненые. Куда-то перебегали группками мальчишки, одетые в военную форму. На небольшом пустыре, окруженном бараками, две старухи мирно ковырялись в земле, разыскивая прошлогоднюю картошку.
Ефрейтор, выполнявший спецзадание, наловчился обходить места, где можно было встретить людей. Заметив брошенную зенитную батарею, он на всякий случай сделал порядочный крюк. Разглядев вдалеке солдат, возившихся у стоявшего поперек улицы трамвайного вагона, он мудро нырнул в первый попавшийся двор и стал пробираться, прижимаясь к заборам...
Через несколько часов повеселевший Ганс уверовал, что вот-вот начнут появляться отдельные группы деревьев, которые уже не назовешь бульварами и парками, а улицы постепенно расплывутся в бессистемье пригородных поселков. Пробившись через лесок, беззаботно шелестевший на ветерке молодыми листочками, ефрейтор обошел стороной какой-то квартал, в середине которого подымался столб дыма, и метрах в двухстах впереди увидел широкое асфальтированное шоссе. Без сомнения, это уже была загородная трасса.
По асфальту Ганс идти не решился. Он двинулся вдоль магистрали, держась от нее на приличном расстоянии. Время от времени, чтобы не сбиться, он крадучись приближался к обочине. Солнце уже было в зените, а шоссе никак не могло вырваться из бесконечной вереницы заборов, отдельных строений, свалок, каких-то чахлых насаждений, не зеленых, а буро-серых, впитавших копоть и дым огромного города.
Так шел он часа два. Ноги гудели, а в голове росло беспокойство - ни войск, ни техники, ни следов боев. И самое страшное - обычная загородная тишина, как будто не было никакой войны, как будто земля опустела и на ней остался один лишь ефрейтор Ганс Шрам, который должен выполнить специальное задание.
Вдалеке снова показались высокие городские дома, и парень осторожно пошел к обочине. Он хотел поискать какие-нибудь знаки, которые подсказали бы, куда направиться дальше.
- Эй, малый, спички есть?
Ганс вздрогнул и схватился за висевший на шее автомат. Разглядывая шоссе, он не заметил, что в нескольких шагах у придорожного столба с жестянкой, на которой было выведено "31", расположились два грязных оборванных солдата. Один, пожилой, с заплывшими, больными глазами, ожесточенно выскребал дно консервной банки. Другой, помоложе, потоньше, держал в руке самокрутку.
- Нет у меня спичек, - хмуро ответил Ганс, соображая, стоит ли спрашивать дорогу у этих оборванцев.
- А пожрать у тебя ничего нет? - спросил пожилой, отбрасывая пустую банку. В его голосе не было ни капли надежды на то, что незнакомец поделится съестным.
Ганс не ответил.
- И пожрать нет, - грустно заключил солдат. Он закинул руки за голову, повалился на траву. - Вот собачья жизнь...