покажет...
Прежде всего партайгеноссе залез в сельмаг и стащил
большой моток веревки. Булавки, кнопки и гвозди он взял
там же. Еще нужна была небольшая лопата ( побольше совка,
конечно ), так как Борман придумал новое развлечение:
теперь несчастная жертва, попав в ловушку Бормана,
проваливалась в глубокую яму и сидела там, ожидая
спасителя. Рейхсляйтеру очень нравилась должность
Любимого и Единственного спасителя. Впрочем, скрипя
сердце, Борман решил, что этих злых людей он спасать не
будет.
Скоро оперы слегка подсохли и уснули. Громкий храп
возвещал округе о их тяжелой и опасной службе. Спокойно
спящий в лесу медведь проснулся, прислушался к столь
громким звукам и решил, что этих хамов он съест завтра
утром. Тем временем Борман приступил к выполнению своего
опасного развлечения. После четырех часов ночной работы
то несчастное место, где сидели оперы, было опутано
сложной системой веревочек, заканчивающейся тяжелым
ведром с камнями, подвешенным Борманом на дерево. Все
подходы были хорошо заминированы банками с протухшей
тушенкой, взрывавшимися даже от легкого прикосновения, и
перекрыты самими глубокими ямами в тульской области. На
дно каждой ямы была положена доска с вбитыми в нее
гвоздями, причем что интересно: гвозди были остриями
вверх. Сам Борман сидел в близлежащих кустах, предвкушая
исполнение пожалуй, самой удачной пакости за всю историю
его развлечений.
Вскоре расцвело. Лучи утреннего солнца ласково согрели
партайгеноссе. Борман расслабился и подставил под них
толстый живот в засаленном черном мундире.
Внезапно из кустов показался один из оперов. Ему
чего-то сильно захотелось. Он рысцой подбежал к одной из
ловушек Бормана и остановился, приплясывая на месте.
-- Ну ! - довольно громко попросил Борман, с надеждой
вглядывась в возможную жертву. Жертва не торопилась.
Наконец Борман не вытерпел и поднял голову повыше.
Опытный, как крокодил по неграм, опер живо его заметил.
Он быстро упал на землю, и Борман потерял его из виду.
-- Черт... - разочарованно пробормотал партайгеноссе.
Тем временем опер, ловко огибая все его веревочки и
ямы, приполз с совершенно другой стороны и, увидев
Бормана, сильно испугался. Не менее сильно испугался и
сам Борман, когда сзади него раздался истерический визг.
С быстротой дикой кошки ( тигра ) он забрался на самое
высокое дерево и сел там на самой длинной ветке,
слабо покачиваясь от легкого утреннего ветерка.
Опер перестал визжать, поднял голову и стал
рассматривать Бормана. Его сильно смущала его нацистская