Отвяжи, а то убьет!
Цок топором по привязи, и баран, как жеребец, через заборы, через огороды -- на площадь!
М-м-ме! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Зарежь, а то умру! Ей же богу, умру!
* * *
Так вот, самое трудное дело в овцеводстве -- это держать барана и не пускать его к чужим овцам!
А остальное пустяки!
1925 ______________________________________________________________________
Ужасы
Газет не читаю по причине
перегруженности работой и
слабого здоровья.
(Из письма).
Не читаю, знаете... Не читаю.. Работы много, а главное, действует как-то нехорошо. Слабею... Придет газета, так до того иногда, знаете, хочется просмотреть, и не могу... Ну не могу и только!
Только примешься -- руки дрожат, в жар бросает, на глаза слеза набегает... Посинею весь и брошу...
А то как-то схватил свежий номер, едва развернул и: "Оккупация Рур..." про себя промолвил, а оно меня в правый пах примерно так пальца на два в сторону от пупа как шпиганет! Побледнел весь... Пот с меня так и льется... Жена уж и бутылку с горячей водой на живот и лоб уксусом натерла -- не берет... Вертит меня ветряком по дивану... Я и то и се... И что бы вы подумали: аппендицит... Газетный аппендицит. Такая болезнь желудка...
-- Не ешьте, -- говорит врач, -- недели три твердой и слишком горячей пищи.
Вот что было. Только и спасался нежинскими огурцами... Они, знаете, не слишком твердые и не горячие... А то хоть пропадай...
Да что, если вам все рассказать, право, не поверите...
Лег я однажды после обеда отдохнуть (работы ведь уйма -- сами, небось, знаете!), взял себе газетку (рискнул-таки!) и развернул... И стало меня ко сну клонить! Да как! Вот уж и на заседание бежать надо, а я сплю. И если бы еще спал, как люди спят... А то что почудилось?! Будто все коммунальные банки соединились в один огромный-огромный. И у здания этого банка будто восемь с половиною ног... И подбегает оно (это здание) ко мне и лезет на меня... Лезет, душит меня и кричит:
-- Газета! Газета!
Просыпаюсь, а передо мной жена:
-- Газета, -- говорит, -- вокруг шеи обмоталась, чуть ты не задохнулся!
Боюсь газеты! Не читаю...
1926 ______________________________________________________________________
Ага, будешь?!
-- И не пил и много не наедался -- только мисочку затирки и съел, -- а такое вот приснилось... Как кричал, как стонал во сне, лучше и не вспоминать...
-- А что стряслось, Кондрат Иванович?
-- Да такое стряслось, такое приключилось, что как вспомню, так и млею... Под сердцем только -- дерг-дерг-дерг, в голове туман, и за притолоку, чтобы не упасть, хватаюсь.
Помолился я богу и лег... в кладовке на кожушке... Недолго и ворочался... И вот, пускай бог простит, снится мне, будто я -- моя же Мура, будто я, не про вас будь сказано, корова... А моя Мура вроде не Мура, а будто я -- Кондрат Стерня... Идет Мура к хлеву, берет веревку, привязывает меня и ведет поить. А оно -- январь, холодно -- птица падает...
Иду я к колодцу -- реву... Замерз, как березовая почка... Реву.
-- Не пои меня холодной водой, не то околею...
А она не понимает. Тычет мордой моей в корыто, а там не вода, а лед...
Напился -- реву, потому, чувствую, замерз, совсем замерз...
Ведет она меня в хлев, привязала к яслям, кинула сечку, поддала коленом в живот:
-- Ешь, черти бы тебя взяли!
А в хлеву ветер аж гудит!.. Как дунет, так словно в тебя какой-то черт сто иголок воткнул... Топчусь я на месте и:
-- А та-та-та! А та-та-та!
А потом как зареву:
-- Ой, спасите! Ой, кто в бога верует?!
Идет моя Мура в моем кожушке, в валенках и в кроличьей шапке.
-- Чего ревешь?
-- Да помилуй, -- говорю, -- разве можно скотину в таком хлеву в такие лютые морозы держать?! Пропаду! Ей-богу, пропаду!
-- А я, -- говорит, -- пропала? Я три года, чтоб тебя волки съели, мучаюсь в этом хлеву! Три года меня трясет, как в лихорадке! Подумаешь, барыня какая!..
И кнутом -- хвать!
-- Стой, стерва! Замерзла! А, испачкалась... И-и-и... Косолапая.
И по поджилкам кнутом -- хвать!
И матюком меня, маткжом... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Глядь, а жена уже и доить меня идет. Хочу сказать: