Итак в последний день лета тридцать первого августа я собирался возвращаться в Усинск с нашего завода. Около полудня я тронулся в путь. Сопровождали меня как всегда двое: Митрофан и крыловский кучер Прохор, отданный много лет в солдаты.
После беседы с иеромонахом я призвал его к себе и допросил с пристрастием. Прохор с плачем упал мне в ноги:
— Прости меня, князюшка, убогого, что не смог уберечь тебя и твоих родителей. Тати те, ударили меня по голове и я упал на землю без памяти. Они видать решили, что меня порешили, как и других. Очнулся, кругом мертвые лежат: ваши батюшка с матушкой, батюшкин денщик, ваша мамка. А вас нету, только пустая люлька. Не виноват я, ваша светлость …
— Встань, Прохор, — товарищ Нострадамус безапелляционно говорил мне, что Прохор не врет, — об этом ты мне как нибудь потом расскажешь, — Прохор встал, а я продолжил после небольшой паузы. — Ты уверен, что я князь Крылов?
Прохор вытер слезы, поклонился мне в ноги:
— Да, уверен. Вы когда мылись, я вам поливал и сразу признал. Такие отметины были точь-в-точь у вашего батюшки и деда и след ожога на ноге. Эти метки мне всегда снились в день несчастья. Не сомневайтесь, ваша светлость, вы князь Григорий Иванович Крылов.
Так я узнал свое происхождение и свой день рождения, 25 марта 1751 года, Благовещение Пресвятой Богородицы. Подробностей моей родословной Прохор не знал, сказал лишь, что князем был еще мой прадед при государе Алексее Михайловиче. Прохора после этого я забрал к себе.
Надо сказать, что после этого внутри меня что-то изменилось. Чувство одиночества и разброд и шатание в душе исчезли, я полностью стал человеком 18 века, во мне проснулась кровь русского столбового дворянина, князя Григория Ивановича Крылова. А в одну из первых августовских ночей я неожиданно проснулся и услышал, как какой-то женский голос тихо зовет меня.
Все кругом спали глубоким сном. Я вышел из юрты и огляделся. Светало. В звенящей тишине были слышны отдаленные шаги караульного и еле слышное поскуливание сторожевого пса. Я огляделся. На берегу речки, метрах в пятидесяти в поднимающемся от воды тумане, стояла молодая женщина. Подойдя ближе, я понял, что это моя фронтовая любовь медсестра Машенька. И ту же секунду в моей голове зазвучал голос, это был именно её голос:
— Гришенька, золотко ты мое, — именно так она звала меня, когда мы оставались одни. — Ты не забывай нас с Машей, — мою вторую жену то же звали Марией. — Ведь мы же с ней родные. Помнишь, как она тебе рассказывала про своего прадеда? Так он же и моим прадедом был. Но живой должен думать о живом. Скоро нас будет трое. Ты свою Машу люби, как нас любил.
Подул ветерок, туман мгновенно рассеялся и Машенька растаяла. Несколько минут я ошарашено стоял, пытаясь понять происшедшее, ведь в свое время я обратил внимание на Марию, свою будущую жену, именно из-за её потрясающего сходства с Машенькой. Я вернулся в свою юрту и мгновенно заснул. Через несколько дней я рассказал об этом отцу Филарету. Он долго молчал, а потом ответил:
— Подобным, как и снам, не надо прельщаться. Но иногда это бывает вещим. Вам, князь, надо чаще причащаться.
Прошла пара недель и я стал замечать, что среди нас есть молодые красивые особы, общение с которыми мне просто нравится и волнует мою кровь. После чего мне регулярно стали сниться эротические сны.
Острой необходимости ехать в Усинск не было, но первого сентября все наши дети с восьми до четырнадцати лет должны пойти учиться. Отец Филарет с Анной Петровной разработали целую программу ликвидации неграмотности. Я сначала к этой идеи отнесся с большим скептицизмом, но отец Филарет развеял все мои сомнения. Рядом с храмом мы поставили юрту, где и разместилась наша школа. К следующему лету отец Филарет с Анной Петровной запланировали всех детей старше восьми лет и неграмотных взрослых обучить чтению, письму и счету. Всех способных к наукам мы решили затем отправлять в техническую школу на завод.
Утром первого сентября отец Филарет решил отслужить молебен на учебного года и я естественно должен был на нем. Поэтому я и ехал в Усинск.
В моё отсутствие всем в Усинске заправляла Лукерья Петровна и надо сказать делала это она вполне успешно. Она оказалась просто прирожденным организатором и психологом. В Савелии Петрове она сразу же разглядела хлеборобскую жилку и не ошиблась. Савелий быстро нашел общий язык с братьями Кучиными. Совместно они подобрали еще двух мужиков из пришедших с Савелием и день и ночь поднимали целину. После первого сентября они запланировали сев озимой ржи, подготовив под посев почти сорок гектаров. Переход от десятин к гектарам произошел совершенно безболезненно. Выслушав мои разъяснения, мужики в этот же день стали говорить гектар, а не десятина. Казенная десятина практически равнялась гектару и это делало переход совершенно безболезненным.
Всё в Усинске и его окрестностях, что имело отношение к древесине, относилось к ведомству Кондрата Тимофеева. Кондрат со своими мужиками, как и заводчане, работали и днем и ночью: валили лес, пилили доски, строгали и строили. Сама Лукерья занималась нашим животноводством, рутинными ежедневными бытовыми проблемами и подготовкой к предстоящей зиме. Главным было максимально заготовить на зиму кедровых орехов. По моему разумению и опыту зимой кедровые орехи будут нашей основной пищей. Лукерья Петровна правда со мной не согласилась и не без гордости показала мне свои стратегические запасы: корченые рыбу и мясо, которое понемногу добывали наши мужики-охотники и гвардейцы. А затем и «секретные хранилища госрезерва». Гвардейцы Ерофея нашли в горах нерастаявший лед и Кондрат соорудил ледник в построенном продуктовом амбаре. Лукерья привела меня в свежепостроенный новенький амбар и показала первые головки зреющего сыра и три килограмма свежесбитого сливочного масла.
Анна Петровна быстро наладила работу на нашей швейной-сапожной фабрике и потихоньку наш народ переодевался и переобувался в её продукцию. Но в ближайшем будущем над работой фабрики нависла «страшная» угроза — дефицит сырья, китайские ткани стремительно заканчивались, а кожи уже практически не было. Надежда была на предполагаемую торговлю с Тувой, да на охотничьи трофеи.
Наша канцелярия работала без каких-либо замечаний, попутно наладив производство бумаги и чернил, но в бумажном производстве также впереди был сырьевой кризис. Выход из будущего кризиса я видел только в использовании древесины. В своих смелых мечтаниях я конечно видел создание нами бумагоделательной машины, ведь всего через четверть века она появиться во Франции, но пока это лишь мои мечты. А пока внучок Степан экспериментирует с замачиванием опилок для получения древесной массы, думает, как соорудить изобретенный голландцами еще в 17 веке ролл или голлендер и с моими подсказками изобретает дефибрер. Ролл заменил толчею и в разы повысил производительность и повысил качество бумаги, созданный в середине 19 века дефибрер измельчал древесины и позволил из нее делать бумагу. А когда заработает химическая лаборатория Якова и у нас появится сода, я предложу Степану её использовать и он получит целлюлозу.
И конечно всегда в Усинске я несколько часов тратил на обучение своих коллег-лекарей. Как минимум два раза в неделю я занимался с ними. Поразмыслив на досуге как это делать, я два часа читал им лекции по теории медицины, затем два часа практических занятий, а затем ещё два часа практики, но уже исходя из конкретных потребностей. Несколько бессонных ночей потратил я на составление программы своих курсов. Накануне я писал конспект, затем читал по нему лекцию и проводил первое практическое занятие. Второе занятие посвящалось разбору наших практических случаев или работе в госпитале. Конспект я оставлял Евдокии и она проводила еще пару раз дополнительные занятия, повторяя и закрепляя пройденное.
Госпиталь наш не пустовал, травмы шли сплошным косяком, но Евдокия справлялась без меня. Серьезных случаев было всего три: пришлось шить рваные раны бедра и передней грудной стенки. Но самым опасным случаем была травма плеча с повреждением артерии.
Предчувствие меня не подвело и буквально накануне я провел занятие по кровотечениям. В мое отсутствие Евдокия с сотоварищами не ударили в грязь лицом. Они грамотно наложили жгут, послали гонца за мной, обработали рану, в меру дали страдальцу алкоголя. К моему приезду раненый лежал на операционном столе и все было готово для работы.
Целых два часа длилась операция. Несколько раз я опасался потерять пациента от болевого шока. Но Бог миловал и мы спасли раненого лесоруба.
Последний день лета закончился у меня очень-очень поздно, но спать я лег в совершенно прекраснейшем расположение духа.
Сразу же после молебна я поспешил к Ерофею, который ожидал меня в Железногорске. За месяц у Железного озера был построен острог, рабочий поселок и кирпичный завод с кузницей, куда решено было перевести одного из кузнецов. Как-то незаметно появилось и быстро закрепилось название всего этого — Железногорск. В Семиозерках тоже поставили острог, но поменьше. В нем вахтовым методом стали нести службу пять гвардейцев. На Таловке, Медвежьем перевале и месте выхода тропы в долину, остроги решили до весны не ставить. Решили обойтись гвардейскими разъездами. Главным на севере естественно стал лейтенант Шишкин.
В устье Мирской поселились семьи гвардейцев с Мирского острога и две семьи из Усинска: Трофим Кузнецов, один из близнецов любителей лошадей и Тихон Грязнов из команды Савелия Петрова, такой же любитель лошадей. Трофима было решено уволить из гвардии и на правобережье Уса создать свой конезавод. Для этого было отобрано два десятка горных ойротских и шестьдесят степных кобыл, и два десятка жеребцов различных пород: горных, степных, среди немногочисленных лошадей других пород отобрали ахалтекинцев и всяких разных, наибольшую ценность представляли пять лошадей похожих на персидских и два жеребца-тяжеловоза. Эти жеребцов еще сложно было называть именами этих пород, кроме ахалтекинцев естественно. Трофиму и Тихону я почти шесть часов читал лекцию по коневодству, насколько я знал этот предмет из истории и биологии. Внучок Степан успел за мной все подробно записать и Трофим получил на руки текст моей лекции. Тихон к сожалению был неграмотным. В своих мечтаниях я планировал вывести породы типа алтайской и казахской 21 века. Сержант Василий Пуля заправлял всем на правобережье Уса. Его караулы приглядывали за всеми тропами Мирского хребта и до реки Таловки.
Ерофей сразу после свадьбы без раскачки включился в работу. Молодая жена с первого же дня стала капитану верной боевой подругой, везде сопровождая любимого. Ерофей, толи от бурного медового месяца, толи от ежедневных мотаний по острогам и гвардейским станицам, за август месяц стал худым как щепка, одежда просто болталась на нем.
И сегодня, первого сентября тысяча семьсот семьдесят шестого года, я инспектировал ведомство капитана Ерофея Кузьмича Пантелеева, командира нашей гвардии. Нижний или Западный острог и гвардейскую станицу Усинска я проверил накануне. В Нижнем постоянно находился только сержант Василий Леонов. Бывший донской казак, клейменный за участие в Пугачевском бунте, сторонился людей и предпочитал тянуть лямку гвардейской службы за себя и за того парня. Товарищ Нострадамус характеризовал его одной фразой: «За Васей, как за каменной стеной». Для несения службы к Леонову на неделю вахтовым методом приезжали четверо гвардейцев из Усинска. И главной проблемой для нас было найти для сержанта спутницу жизни. Но здесь пока даже отец Филарет разводил руками.
Поздним вечером второго сентября, закончив инспекцию правобережья Уса, мы возвращались в Железногорск. На завтра была намечена инспекция острога в Семиозерках, караулов Медвежьего перевала и тропы до знака Хаин-Дабана. Я был в прекраснейшем расположении духа. Еще бы, отстроенный Мирский острог, налаженная как часы караульная служба на хребте и Таловке, как лубочная картинка Мирская станица, гладкие, упитанные лошади Трофима и Тихона. Причем буквально за пару недель.
Но вместе с нами к острогу Железногорска подъехал гвардеец с Семиозерского острога: к Медвежьему перевалу из Урянхая приближался какой-то караван.
Еще затемно Ерофей послал гонца в Усинск с приказом резервному десятку выдвинуться в Железногорск. А мы на рассвете поспешили в Семиозерки. Прискакавший из Усинска Ванча, догнал нас перед самым перевалом.
В полдень мы оседлали Медвежий перевал. Из камней гвардейцы заранее сложили небольшое укрепление, в котором могли занять боевую позицию несколько человек. Пятерка гвардейцев расположилась в нескольких десятках метров ниже гребня перевала.
В подзорную трубу я хорошо видел приближающийся караван. До перевала ему оставалась пара километров. Почти сотня навьюченных низкорослых лошадей и три десятка всадников. Среди всадников я узнал нашего урянхайского переговорщика Ольчея. Но больше меня заинтересовали четверо всадников в середине каравана, трое мужчин и одна женщина. Что-то неуловимое заставило меня предположить, что они русские.
Я протянул подзорную трубу Ерофею. Капитан мельком глянул в неё и передал своей жене. Я недоуменно посмотрел на него.
— У Софьи глаз не нам чета. Она сейчас глянет и полный отчет нам даст.
Софья несколько минут разглядывала караван.
— Везут они, ваша светлость, войлоки. В середине каравана православные едут. Они одеты по-другому. Первым едет купчина. Следом думаю его дети: дочь и сын. А четвертый скорее всего приказчик. Их товар вьюков тридцать. И думаю, в караване еще другие русские есть.
— Почему ты так думаешь? — я был немного озадачен.
— Этот, который впереди, самый старый из них. Он перекрестился, достал нательный крест и поцеловал. Потом повернулся к двум другим вот по-отцовски как-то. А четвертый от них поодаль. И все на лошадей с тюками оглядывается. А за ними еще трое едут, одна из них баба, тот, что приказчик к ней подъезжал.
Не доезжая до нас метров сто, двое урянхайцев увидели нас и громко гортанно крикнули. Караван остановился. Ольчей скомандовал своим людям и когда они спешились, направился с купчиной к нам.
— Здравствуй, князь.
— Здравствуй, Ольчей.
— Земли к западу от перевала мы признали твоими. Но ты обещал нам разрешить охоту в своих лесах. Ты подтверждаешь свое слово?
— Да Ольчей, подтверждаю. Ты и твои люди могут беспрепятственно охотиться там, где мы договорились.
— Нам князь, за месяц надо добыть сто шкурок барсука и крота. В наших землях охота плохая. Как ляжет снег надо платить дань хану. Поэтому отец послал меня, а не приехал сам. Два десятка наших охотников поставят юрты там, где мы договорились.
— У нас Ольчей, есть подарок для тебя. Двадцать две шкурки барсуков и кротов.
Во время переговоров Ольчей рассказал что сумону его отца была установлена особая дань, с первым снегом в ханскую ставку надо было отправлять шкурки кротов и барсуков. Причем каждое лето их количество было разным. Ничего подобного я не слышал и очень был этим удивлен. Ладно барсучьи шкуры, но кроты? Шкуры кротов приобрели популярность у русских купцов где-то ближе к концу 19 века, но что бы они были востребованы в Китае? Да еще и летний мех. Да историческая наука 21 века явно не всё знает.
— Спасибо, князь. Это ценный для нас подарок. Поистине княжеский. — Ольчей склонился в седле в поклоне. — Мы тебе везем сто войлоков для юрт. И отдельно подарок. Твой соотечественник Иван.