Ночью сна не было совершенно. Я еще и еще читал свои наброски о технологии получения пироксилина, капсюля и всего прочего, что должно было дать нам бумажный унитарный патрон. Каких-либо ошибок я не находил, но всё это я знал чисто теоретически и на практике всё может пойти как-нибудь не так. Машенька, видя мои умственные терзания, тоже не спала почти всю ночь. Я дважды прочитал ей мои записи и мы подробно их обсудили. В итоге моя супруга смогла разобраться во всех тонкостях предлагаемого мною.
На рассвете Машенька наконец-то уснула. Засыпая, она подвела итог нашего ночного бдения:
— Дорогой. Прекрати себя мучить. Уж если я сумела разобраться и понять все это, то Яков Иванович тем более сумеет и я не сомневаюсь, великолепно с этим справиться.
С первыми лучами солнца я помчался в химическую лабораторию, застав там готовящегося к работе Якова.
— Доброе утро, Яков Иванович! Надеюсь, вы сударь, перед предстоящими нам серьезными экспериментами отдыхали?
— Как это не удивительно, но я спал целых шесть часов. Руки у меня не дрожат, голова светлая. Я вчера на ночь и сегодня спозаранку успел еще раз прочитать ваши записи. А вы, Григорий Иванович, похоже истязали свой мозг бессонницей?
— Не без этого, не без этого. Кого планируете в помощники?
— Никого. И вас, ваша светлость, тоже попрошу удалиться. На мой взгляд дело это слишком опасное. Риск не допустим, хотя я совершенно уверен в успехе. Вы, Григорий Иванович, лучше идите в какой-нибудь другой цех. Мне так будет спокойнее работаться.
С Яковом я спорить не стал и вернулся в свою резиденцию-вардо. Машенька предложила мне заняться медициной, я согласился и мы занялись важнейшим для нас делом: акушерством и гинекологией.
Сразу же после окончании нашего похода я озаботился проблемами материнства и детства. И здесь я столкнулся с почти неразрешимой проблемой: женская половина нашего отряда просто категорически отказалась даже просто вести какие-либо разговоры про физиологию женского организма. Даже казалось бы, совершенно вменяемые Евдокия и Анна Петровна Маханова почему-то становились немыми и глухими. Мне это было совершенно не понятно, но я ничего с этим не мог поделать.
Причем проблемы были видны невооруженным взглядом: у нас самому младшему ребенку был год и не было ни одной беременной женщины. Поэтому главным предметом наших с супругой занятий сразу же стало акушерство и гинекология. Машенька информблокаду прорвала сразу же, с ней наши женщины были совершенно откровенны.
Опираясь на свой фронтовой и лагерный опыт, я предполагал, что имею дело с одной из военных болезней: аменореи военного времени на фоне чрезмерных психических потрясений. Говоря простым русским языком, у наших женщин просто не было месячных после того, что они перенесли за последние пару лет. И то, что они рассказывали Машеньке, подтверждало мой диагноз и после окончания похода женские функции массово начали восстанавливаться. Неожиданно для меня на помощь пришел отец Филарет. Неделю назад он сам завел разговор на эту тему и буквально в нескольких словах изложил мне нашу проблему, а затем так же коротко и ясно то, что надо делать по его мнению. Я просто развел руками, вот уж ничего подобного от отца Филарета я не ожидал. Особенно я поразился тому, что наш иеромонах, не ведя со мной специально ни каких разговоров, уловил многие тонкости репродуктивной медицины.
— Вам, Григорий Иванович, некогда вести индивидуальную работу, поэтому позвольте я объясню нашим мужикам, как надо относиться к своим женам и правильно делать детей.
Через пару часов наших занятий я начал испытывать какое-то беспокойство и не удивился когда услышал крик:
— Прохор, где их светлость?
Из Усинска на взмыленной лошади прискакал один из моих госпитальных помощников: в госпиталь из Железногорска привезли одного из работников кирпичного завода. Осмотревшая его Евдокия поставила диагноз, ущемленная паховая грыжа и послала гонца за мной.
Беда не приходит одна, когда через час я примчался в госпиталь, меня там ждал еще один хирургический больной. Буквально за несколько минут до моего приезда в госпиталь обратился еще и один из лесорубов, осмотрев которого я диагносцировал острый аппендицит.
Диагноз Евдокии был верным. Мне предстояло серьезнейшее испытание, необходимо было сделать две полостные операции. Вот оно что-то необычайное, о чем меня предупредил товарищт Нострадамус.
Распорядившись положить лед больному с аппендицитом, я начал готовиться к грыжесечению, грыжа ущемилась не меньше шести часов назад и надо было поспешать. Среди привезенного Леонтием было почти два килограмма опиума и для анестезии я использовал именно его.
Еще во время нашего похода я сделал Лукерье заказ на овечьи кишки и когда однажды был зарезан сломавший ноги баран, я получил наконец-то нужный мне материал. Все мои познания о кетгуте ограничивались короткой фразой, это скрученные волокна из подслизистого слоя кишок овец. Выслушав эту фразу, Евдокия коротко, но очень весомо сказала:
— Я все поняла, ваше светлость, и попробую.
После нескольких попыток нам удалось получить что-то похожее на кетгут. Стерилизацию я провел кипячением, а когда Яков сделал первый самогонный аппарат, мы получили из пшеничной браги в конечном итоге почти медицинский спирт, в котором и стали хранить наш кетгут. И вот теперь пришло время испытать наше творение.
Мои занятия не прошли даром, как и вся техническая подготовка. Ассистировали мне Машенька и Евдокия, все санитары то же были при деле. Я хоть и продолжал называть их санитарами, но мои занятия с ними уже давали результат и можно было смело переводить их в медбратья.
Обе операции прошли без сучка и задоринки, просто как какие-то студенческие занятия. Евдокия даже самостоятельно заканчивала вторую, я отстранился и со стороны смотрел как она ушивает послеоперационную рану. Поверхностные швы мы шили шелковой нитью. Но это было через час, а перед началом первой операции меня просто трясло от страха и волнения. Когда-то я был неплохим диагностом и хирургом, но это было больше пятидесяти лет назад. И с диагностикой я пока справлялся лишь благодаря сохранившимся знаниям, которые оказалось никуда от меня не делись, а вот хирургия это на самом деле в первую очередь рукоделие. Любой мало-мальски состоявшийся хирург это рукодел, а вот если ты рукожоп, то не сумеешь даже толком наложить простейшую повязку. Там я был рукоделом, здесь еще были сомнения.
Помощники моего мандража не видели и не чувствовали, я был сама уверенность и спокойствие. Осмотрев еще раз больных, я оставил в силе все ранее отданные распоряжения и мы начали мыться перед операцией. Все мои сотрудники тщательно следили за своими руками, сам я тоже старался максимально беречь свои.
Руки мы помыли в двух водах, простой чистой и кипяченой, затем обработали их спиртом. Для проведения операций Анна Петровна по моему эскизу пошила нам хирургические халаты, шапочки и маски. Маски были не марлевые, а простые хлопчатобумажные. Что бы в них можно было дышать, низ масок был максимально свободным.
Больной после опиумно-алкогольного коктейля спал. Одного из своих санитаров, двадцатилетнего Осипа Павлова, я специально обучал измерять и считать пульс и давать ему характеристики. У Осипа это получалось лучше всех, он это стал делать после пары занятий даже лучше меня и я очень надеялся на него.
И так мы были готовы начать нашу первую полостную операцию. По моей команде Евдокия сорокапятипроцентным спиртом еще раз обработала операционное поле. Машенька подала мне скальпель. Я на секунду замер, затем поднял глаза на операционную бригаду. Не вооруженным взглядом было видно их понятное волнение. Я постарался улыбнуться им всем, естественно глазами и с трепетом в душе сделал первый разрез. Ну что же мастерство не пропьешь, как поговаривали некоторые, там в двадцатом веке. Мой мозг помнил, как это делать и команды рукам отдавал правильные.
Наш больной нам не мешал, только постанывал во время операции, самое главное он не дергался и лежал на столе неподвижно. Каждую минуту Осип сообщал о состоянии пульса и его частоте.
Признаков некроза ущемленной кишки я не увидел, аккуратненько вправил ущемившуюся петлю тонкого кишечника, максимально щадяще провел ревизию брюшной полости и начал ушивать грыжевые ворота. С Евдокией, а затем и с супругой, мы неоднократно учились вязать хирургические узлы и накладывать хирургические швы, поэтому этот этап операции прошел, на мой взгляд, просто блестяще.
Закончив первую операцию, я глубоко выдохнул. Мне казалось, что все я делал на одном вдохе.
— Двадцать минут, ваша светлость, — Осипу еще было поручено вести и хронометраж операций.
— Мария Леонтьевна, переводите больного в палату, организуйте наблюдение. Евдокия Васильевна и Осип Андреевич, подавайте второго больного.
Через час мы начали оперировать второго больного, прежнего волнения у меня не было, наша бригада то же волновалась заметно меньше. На наше счастье случай был классическим и Евдокия оказалось просто молодцом, сумев диагносцировать аппендицит на такой ранней стадии. Катаральная форма только начала переходить во флегмонозную стадию. Увидев это, я облегченно выдохнул.
— Евдокия Васильевна, пять баллов. Просто высший пилотаж диагностики, ты фактически диагносцировала аппендицит в катаральной стадии.
Аппендэктомия заняла у нас десять минут. Я до последней секунды не мог поверить нашему везению: случаи конечно студенческие, но две операции за один день, и мы справились. Все медицинские инструменты, изготовленные нашими мастерами, показали себя великолепно. А вот как вести больных в послеоперационном периоде я совершенно не представлял: у меня не было ни дренажного материала, ни нормальных антисептиков, ни противоспалительных препаратов, не было ни-че-го.
В ранах я установил дренажные иглы, сделанные нашими мастерами. Расчет был на то, что если начнутся какие-нибудь нехорошие процессы, то что-то начнет отходить и я это увижу. Что правда надо будет делать, я представлял слабо. Поразмыслив, я решил, что проблемы буду решать по мере поступления. На этих больных я начал испытание сделанного Яковом по моему эскизу первого ртутного термометра. Он несколько отличался от привычного мне прибора, главное отличие было в его размерах. Наш первый термометр был просто огромным, почти полметра длиной. Пользоваться им можно было только в госпитале. Больной лежал, а два санитара измеряли им температуру.
К моему большому изумлению наша доморощенная анестезия оказалось достаточно эффективной. Оба пациента сказали, что они просто спали и боль была терпимой, по крайней мере они не проснулись. Я тут вспомнил рассказ одного своего ученика, ставшего хирургом. Он однажды сделал аппендэктомию на одном седуксене, введенном в качестве премедикации и больная ему потом сказала, что ей было очень тепло и она очень сладенько спала.
Естественно я рассчитывал, что у нас не будет септических осложнений и поэтому невольно вздрогнул и напрягся, когда через несколько часов у обоих больных начала повышаться температура. Наш термометр был градуирован через полградуса. Первые два измерения были тридцать шесть и пять — тридцать семь, а вот третье измерение у обоих было больше тридцати семи. Двое суток я в буквальном смысле не отходил от постели больных, каждый час измеряя температуру и с трепетом наблюдая за дренажами. Больных мы поили ивовым отваром. Максимальный подъем температуры у обоих был до тридцати восьми к концу первых суток, но дренажи оставались чистыми и через двенадцать часов температура начала снижаться. Чувствовали больные себя удовлетворительно, ни каких жалоб не предъявляли.
Когда температура начала снижаться я начал поднимать их, активизировать больных надо конечно раньше, но я не был на сто про уверен в нашем кетгуте и решил поэтому перестраховаться и не спешить с активизацией.
К концу третьих суток температура у обоих больных нормализовалась, дренажи оставались совершенно чистыми и я понял, что наши больные выздоровели. Дренажи были удалены и осталось через пару дней снять швы. И так мы в тысяча семьсот семьдесят шестом году совершили чудо: насколько я помнил историю медицины где-то в Европе в 18 веке пару раз были проведены успешные аппендэктомии, а вот грыжи еще никто и не пытался оперировать, то бишь наших больных мы спасли от неминуемой смерти.
Трое суток вместе со мной в госпитале безвылазно были Машенька, Евдокия и Осип. Остальные санитары дежурили посменно. В свободное от ухода за больными время мы занимались науками. Неграмотность среди нашего персонала была уже ликвидирована, худо-бедно все научились писать. А так как читать и писать приходилось каждое дежурство и причем немало, то прогрессировали мои сотрудники достаточно быстро, да и стимул у каждого был немалый, социальный статус моих помощников был очень даже высокий, уважаемые люди были.
Каждый день в госпиталь приходил отец Филарет и жены наших больных. Мужики были ровесники, одному было тридцать, другому тридцать один. Жен я в госпиталь не пускал, только сообщал об их состоянии. И вот на исходе третьих суток, вечером воскресения, я разрешил больным выйти из госпиталя и сам вместе с ними вышел на свежий воздух. К моему удивлению около госпиталя стояли и сидели на земле человек тридцать, они ожидали «выхода в народ» наших больных. По всей вероятности, произошла утечка информации через кого-то из сотрудников госпиталя. Мне сигнальчик, надо обратить внимание на медицинскую этику и деонтологию.
Но когда я увидел, как радовались и ликовали люди, увидев живыми и здоровыми своих родственников и друзей, мое мнение немного изменилось, ну утечка информации и что? Печальный жизненный опыт говорил людям, что они должны были неминуемо умереть, но этого не произошло и это было настоящее чудо.
Я вышел из госпиталя не сразу, а через несколько минут, когда радостные вопли и крики стали стихать. И тут произошло то, чего я совершенно не ожидал. Увидев меня, все замолчали и над площадью на несколько минут повисла тишина. А затем все стоящие перед госпиталем как один, опустились передо мной на колени.
Мой авторитет сразу же поднялся до небес, что я почувствовал буквально через несколько часов. Поздним вечером к нам в госпиталь очередной раз пришел отец Филарет. Мы, а были все мои сотрудники, в этот момент обсуждали проблемы женского здоровья и его влияние на рождаемость. В тот момент, когда зашел отец Филарет, я задал вопрос, почему внешний вид и здоровье наших женщин, в основном крестьянок и работниц, так резко отличается от жен дворян и прочих господ, в частности например от Анны Петровны и Агрипины.
Знавшую ответ Машеньку, я заранее попросил молчать.
— И так, господа хорошие, кто готов ответить?
— Непосильный труд, ваша светлость, — первым ответил Осип.
— Да, Осип, ты прав. Непосильный труд с малолетства. Голод, холод, мордобой. Все помнят, как я сказал, что отныне исподнее должно быть и у баб? А теперь скажите честно, ведь очень многим это не понравилось, но просто промолчали. Я не просто так занимался с вами акушерством и гинекологией. Вы теперь знаете и понимаете, чем и почему женщина отличается от мужчины. Для нас вопрос жизни и смерти наши дети. Все здоровые бабы с восемнадцати лет и до тех пор, пока у них идут месячные, должны рожать от своих мужей и воспитывать здоровых детей. Подчеркиваю рожать от мужей и жить семьями в любви и согласии по Божиим заповедям.
До глубокой ночи я рассказывал своим сотрудникам, что необходимо нам изменить в нашей жизни и как. И вот тут я почувствовал и буквально физически осознал, что я теперь для наших людей подобен библейскиму Моисею и мое слово почти истина в последней инстанции.