Достигнув истока Табель-Сука, нам пришлось сделать привал и абсолютно все с утра до вечера занимались подготовкой к предстоящему сложному переходу. Впереди от истока Табель-Сука до Мирской тропы верст двадцать, форсирование Большого Тепселя и переход через Мирский хребет. Конечно две с не большим тысячи высота так себе, но горы есть горы, даже такие.
Кузнецы и все мастеровые готовили всяческий инструмент для расчистки и расширения тропы. Лукерья со своей командой сделали еще одну ревизию мешков с зерном. Все остальные занимались ремонтом одежды и обуви, несколько десятков людей у нас уже были совершенно босые.
Главной причиной нашей остановки было то, что в месте нашего расставания с Табель-Суком былредкостный бурелом. Я много видел буреломов, но такой первый раз. Тропу под ним совершенно невозможно было проследить, также как и найти исток реки. Почти целый день мы потратили на то, чтобы хоть как-то безопасно перебраться через завал. Его ширина составляла не меньше полукилометра. А когда мы пробрались через завал, то обнаружили, что тропы нет, было лишь несколько пешеходных троп, уходящих в разных направлениях.
Пока караван с черепашьей скоростью полз к истоку Табель-Сука, я с Ванчей и двумя егерями-разведчиками лихорадочно искал нужную нам тропу. Трое суток мы весь световой день безрезультатно искали её в достаточно густом и болотистом лесу. Я уже стал подумывать, что нам придется просто тупо прорубать практически новую тропу строго на юг до реки Большой Тепсель. Задача не из простых, но восемь километров вполне можно и осилить.
Каравану до намеченного расставания с рекой оставалось пройти последние полторы версты, когда рано утром мы с Ванчей выехали на очередную разведку. Подъехав к повороту тропы, мы с Ванчей остановились. Оставив лошадей перед завалом и соблюдая максимальную осторожность, мы перебрались через него, не хватало еще что-нибудь сломать на этом проклятом буреломе.
— Ванча, нужная тропа есть, она где-то вот тут. Не могу тебе объяснить, но я знаю, она есть. Вот только я не знаю какая из них, — что-то мешало мне понять, какое именно разветвление искомая тропа. Чувство опасности работало как часы. А вот с этом тоже новым чувством предчувствия, которое я стал для себя называть «товарищем Нострадамусом», взаимопонимания пока не было. Оно просто давало мне сигналы с точностью плюс, минус километр. Хотя и на том спасибо.
— Ваша светлость! Ты присядь вон на то дерево, — Ванча показал мне на огромную упавшую пихту, — а я попробую поискать. Лес, он же живой! С ним надо уметь разговаривать. Меня отец учил этому, да подлые джунгары поселили в душе злобу, потом казаки добавили. И лес не хочет со мной говорить. Но сейчас злобы у меня в душе нет. Я попробую поговорить с ним.
Ванча положил лук и колчан и отошел от меня метров на десять, видеть я его не видел, только иногда слышал, как он протяжно что-то поет на своем языке.
Ожидая Ванчу, я достал лист бумаги со своими заметками и нарисованной схемой местности, и еще раз прочитал намеченный мною план перехода, пытаясь найти в нем ошибку. Почему я был так уверен в наличие тропы? В своей жизни в 20-ом веке я очень много общался со старожилами этих мест. В конце 50-х годов еще были живы те, кто слышал рассказы первых русских поселенцев Усинской долины. И все они как один рассказывали мне о Мирской торговой тропе вдоль Мирской реки. У истоков реки тропа заканчивалась, разветвлялась и западная ветка шла вдоль Подьемного ручья, через Мирский хребет, а затем вдоль ручья с ка ким-то дурацким названием до Большого Тепселя. Потом тропа отклонялась на запад и выходила к истоку Табель-Сука, шла вдоль него до Казер-Сук и выходила к Енисею выше Большого порога.
Восточная ветвь Мирской тропы тоже выходила к Казер-Суку, но выше Табель-Сука и вновь раздваивалась опять же на западную, которая шла вдоль Казер-Сука к Енисею и восточную ветки. Восточная ветвь шла вдоль Казер-Сука к его истокам, обходила Араданский хребет и в итоге выходила к Енисею севернее Шушенского. Именно по этой тропе от реки Ой до Енисея и был проложен в последствии Усинский тракт, с появлением которого Мирская тропа и утратила свое значение и стала в итоге охотничьей. И по этой охотничьей тропе я три раза ходил до Усинского тракта, который стал федеральнойавтодорогой «Енисе́й».
По преданию в 1218 году, ханДжучи, сын Чингисхана, при подавлении восстаниякыргызов против Монгольской империи, шёл до Минусинской котловины не только по льду Уса и Енисея, но и по этим торговым тропам. В моей реальности 20-го века эти тропы уже или не существовали или стали охотничими.
Я сразу же обнаружил выход этой древней тропы у Большого порога и мы по ней прошли до истока Табель-Сука, а дальше путь нам преградил бурелом. Товарищ Нострадамус не подавал мне сигналов об ошибке или опасности, но не даром говорят, доверяй, но проверяй.
На этом месте я вернулся из своего внутреннего мира в грешный внешний. Ванча в метрах в десяти от меня вышел на одну из тропок и жестами стал подзывать меня. Когда я встал с дерева, он приложил палец к губам и опять же жестом пригласил меня к себе.
— Вот она тропа, только здесь надо её прочистить, — еле слышно прошептал он, когда я подошел к нему. — Лес ответил мне. По ней недавно, еще по снегу, последний раз прошел караван оттуда, — Ванча показал на юг. — Давай поднимемся вон на тот кедр и посмотрим.
Через несколько минут мы забрались на выбранное Ванчей дерево. Кедр и с земли казался мощнее и выше других деревьев, а на деле он оказался просто могучим великаном. Взобравшись по его веткам вверх насколько это возможно, мы увидели и наш ползуший по тайге караван и наконец-то нашу тропу.
— Да, это тропа. Я вижу её! — Ванча говорил громко и радостно. Тропа под завалом просто разворачивалась строго на восток и мы её искали немного не там. Примерно через версту тропа опять выходила к какому-то безвестному ручью и вдоль него шла на юго-восток к Большому Тепселю.
Вернувшись с трассы еще засветло, я поехал к Ерофею. Тропа, после прохождение нашего каравана, превращалась в достаточно проезжую лесную дорогу и верховые спокойно проезжали вдве нитки. Петр Сергеевич с первого дня установил строжайшее правило, левая сторона каравана по ходу его движения должна быть свободной для проезда верховых в обратную сторону.
Ерофей последние двое суток был безвылазно в десятках арьергарда. Увидев меня, он сразу же предложил немного проехаться назад по тропе.
— Впечатляет? — проехав полверсты, мы остановились у небольшого поворота, за которым было видно еще не меньше версты пройденной нами тропы. — Тут после нас даже колонна по трое пройдет. Шишкин сегодня с утра осторожненько почти до самого Енисея проскакал. Верст тридцать в один конец и уже вернулись.
— Боишься казаки могут сунуться? — спросил я.
— Бояться не боюсь, но опасаюсь. Я вот что думаю. Караулы постоянно держать на тропе, это понятно. Что как, будем на месте смотреть и решать, — Ерофей хитро прищурился. — Но вот лучшее оружие для боя на этой дороге это лук.
— А еще есть арбалеты, — продолжил я его мысль.
— Знаю.
— Вот этим и займешься, как придем.
— Как придем … Да я Григорий Иванович, только об этом и думаю, — и после паузы неожиданно добавил, — с суженной, почти ведь не видимся.
На этом мы с Ерофеем расстались, он остался со своими бойцами арьергарда.
Целых три недели мы черепашьими шагами продвигались к Мирскому хребту. Пять дней от восхода до заката пятьдесят человек под моим чутким руководством рубили, пилили, растаскивали огромный лесной завал. Трижды нас останавливали дожди, из-за чего мы потеряли целую неделю.
Два дня мы потратили на сооружение более-менее приличной переправы через речку Большой Тепсель. Берега и дно речки в этом месте были хоть и каменистыми, но болот все равно хватало и я, не мудрствуя лукаво, решил просто дополнительно засыпать берега и дно мелкими камнями, которых по берегам речки было в избытке. В итоге получилось сорок метров дороги, отсыпанной камнем. Устье Рямистого ручья, вдоль которого от Тапселя нам предстояло идти дальше, было в нескольких десятках метров от устья безвестного ручья.
От Большого Тепселя дело пошло веселее. Тропа хорошо была видна, она была прилично наезжена, сразу было видно, ей кто-то пользуется. Количество упавших деревьев правда от этого не уменьшилось. Почти все упавшие деревья вдоль всей тропы были повалены скорее всего одной и той же бурей. Ванча еще в начале нашего похода определил, что буря была несколько дней назад. Я резонно предположил, что она была во время моего попадания.
Когда мы начали отсыпать дорогу, я с Ванчей еще раз поднялся на самое высокое дерево, теперь уже возле переправы через Тепсель и несколько минут смотрел в подзорную трубу, тщательно изучая местность. Надо сказать, за последующие двести лет тут мало что изменилось. Почти как двадцатый век. Только в будущем тропы все и эти лесные дороги почти исчезли за ненадобностью.
И так передо мной километрах в восьми был невысокий, две тысячи метров, поросший редким лесом Мирский хребет. Он тянется строго с юго-запада на северо-восток. Местами леса не было, особенно на вершинах и в некоторых распадках. Прямо перед нами были две двухтысячные вершины хребта и широкий достаточно крутой распадок между ними. А вот левее была еще одна, более низкая вершина. Именно она мне и нужна. Её высота меньше двух тысяч. Справа от неё очень широкий и достаточно пологий распадок. Снег кое-где еще лежит. Мы вообще идем по лесам, которые только-только освободились от зимнего плена. Это на мой взгляд существенно облегчает нам путь, так как земля уже подсохла, а вот растения только начинают просыпаться.
Верхняя линия леса значительно ниже, затем узкая полоса субальпийских лугов, а выше островки альпийских лугов, горной полутундры и кое-где на щебнистых почвах возле самого гребня хребта плешины горной тундры. То, что зеленка и стланик, в основном березовый, только оживают, значительно облегчают нашу задачу.
Вот где-то там, петляя по оживающей зеленке и обходя труднопроходимые места стланика и курумника, куда же от него денешься, должна идти наша тропа. В распадке, который я рассматривал в подзорную трубу, она должна перевалить через гребень хребта и пойти вниз, к Усинской долине. От края леса, который скрывал нашу тропу, до гребня недалеко, не больше двух километров. Тропа есть, я это знаю, но я не могу её найти, может просто она далеко.
— Дай мне, Григорий Иванович, я посмотрю, — Ванча неожиданно назвал меня по имени-отчеству. — Тропа там, — Ванча несколько минут молча смотрел в трубу. — Я её найду.
Вернувшись с разведки, я еще раз Ванче и двум егерям-разведчикам подробнейше по своей нарисованной карте объяснил как им надо идти до тропы вдоль Мирской реки.
— Смотрите внимательно на карту. Мы находимся здесь, — я показал на точку на карте. — Ручей у вас за спиной. Вы должны идти по тропе вдоль ручья, — я показал ручей на моей карте, — до его истока. Ручей идет более-менее на юго-восток. Исток ручья у самого края леса. Если есть тропа через хребет, она скорее всего идет в том же направлении что и до этого шел вот этот ручей, — я еще раз на карте показал нужный ручей.
Через три-четыре версты упретесь в другой ручей. Он называется Подьемным. Переходите на другой берег и идете вниз по ручью, пока не выйдите на тропу. Как только вы выйдите на нее, разворачиваетесь и назад. Понятно?
— Понятно, — дружно ответили все трое.
— Если выйдя из леса вы не найдете тропу, то просто идете в том же направление через гребень хребта пока не упретесь в Подьемный ручей. — троица внимательно следили за моим палочкой, которой я водил по карте. — Также переходите на другой берег и идете вниз по ручью, пока не выйдите на тропу. Там действуете также, разворот и назад. Этот ручей несет свои воды вниз, сначала в реку Мирскую, а затем и в Ус. Старший Ванча. Вопросы?
Ванча хорошо ориентировался на местности и я был уверен, они не заплутают.
С начала нашего похода прошло ровно пять недель, все устали, я физически ощущал появившееся напряжение, и оно начало стремительно нарастать. Люди стали очень раздражительными, пару раз даже произошли драки.
Ванчи с егерями не было два дня. Их возращение просто потушило готовый вспыхнуть огонь. Наши разведчики прошли по указанному мной маршруту до Мирской тропы и по ней спустились до реки Мирской.
Я предложил на переправе через Большой Тепсель сделать однодневный привал. Но неожиданно меня не поддержали, вернувшиеся разведчики рассказали, что за переправой тропа вполне проходима для нашего каравана, не говоря уже о Мирской тропе. Лесных завалов разведчики не обнаружили, просто ни одного.
И в итоге получился почти марш-бросок к скалам Мирского хребта и вот там мы семнадцатого июня встали на привал. Я кликнул добровольцев и не отваливаясь на привал, следующим утром направился к Мирской тропе. Со мной поехали Ванча, двое егерей, два десятка мужиков и десяток гвардейцев авангарда. Мои опасения перехода через хребет оказались беспочвенными, и мы, нагруженные всякой всячиной, топорами, пилами и оружием в том числе, не без проблем прошли до гребня хребта, а затем и до Мирской тропы, достигнув которой я послал одного из егерей обратно к Петру Сергеевичу.
Через Мирский хребет караван шел целых двадцать дней. В месте выхода на Мирскую тропу, на берегу Подьемного ручья, Ерофей поставил сторожевую заставу. Что бы застава была постоянной, гвардейцы сразу начали валить лес, чтобы на берегу ручья поставить острог.
Переход хребта оказался самой трудной счастью нашего перехода. В иные дни через хребет удавалось провести не больше двух десятков людей. Чуть ли не через день шли кратковременные дожди, часто налетал сильный порывистый ветер, особенно на гребне хребта. Несколько раз, откуда ни возьмись, налетал снег. А вот скотина наша прошла чуть ли не бегом, без каких-либо проблем.
Выходя на Мирскую тропу люди останавливались еще на один привал, последний перед тридцатикилометровым маршем к реке Ус. Гвардейцы Ерофея за несколько дней расчистили большую плошадку для будущего острога и продходящие партии свободно останавливались на привал на этой площадке. Все понимали, что цель нашего похода близка и у людей сразу повышалось настроение. Но все это я узнал позже из рассказов других.
На Мирскую тропу мы вышли поздним вечером 25 июня 1776 года и встали на привал перед последним броском в долину. Настроение всех было радостное и приподнятое. Мужики и гвардейцы нашего отряда расспрашивали меня об Усинской долине. В итоге я всю ночь не спал. И не только из-за расспросов о долине. На душе у меня была просто буря. Еще несколько часов и я вновь увижу ставшие мне родными места. Но там дикая, первозданная природа, нет никого и ничего. Возможно, что там сейчас нет ни одной человеческой души. И уже завтра мне надо будет начать там строить новый мир.
На рассвете мы тронулись в дальнейший путь. Километров через двадцать пять-тридцать мы должны достигнуть долины, а еще через километров пять и реки Ус.
Около полудня мы достигли долины. Мрачная темнохвойная тайга, в которой преобладали кедры, голые стволы которых как колонны античных храмов уходили на большую высоту и там перекрывали кроной небо, постепенно сменилась светлохвойной тайгой. Несколько раз тропа переходила с берега на берег. Броды были не глубокими и мы без труда их преодолевали. В узких долинах ручьев, впадающих в Мирскую рек, появлялись пихты и ели. По старым пожарищам, по площадям ветрового повала к ним примешивались березы и осины.
И вот в полдень воскресения, 26 июня 1776 года, я со своими людьми выехал из леса на берег реки Ус.