- Пирато! Пирато! - кричал папуас.
Митьки глянули на море. На горизонте белели паруса кораблей...
Глава шестая,
Как отпраздновали примирение
На острове, который я позволил себе
назвать Новой Гвинеей, нас встретила
толпа бородатых аборигенов, называющих
своего вождя "митькой", друг друга
"митьками", а всех остальных
папуасами. Встретили нас
доброжелательно, напоили напитками,
напоминающими пиво и портвейн, а узнав
мое имя, что-то лопотали и показывали
жестами, как будто меня надо разрезать,
поджарить на костре и съесть, на что я
с присущим мне юмором не соглашался. Мы
долго смеялись...
Из отчета капитана Джеймса Кука
Британской Академии Наук
На шлюпках, прибывших с кораблей, сидели серьезные люди в кафтанах, напудренных завитых париках, при шпагах и с мушкетами. Их главный подошел к толпе глазеющих митьков, снял шляпу, сделал изящный полупоклон, подметя перьями шляпы песчаный пляж и заговорил по-английски.
Английского среди митьков никто не знал, а если кто и учил в школе, так от тех знаний ничего не осталось.
- Дык, - сказал Митька, и англичанин повернулся к нему, осознав, видимо, что Преображенский здесь главный. - Ты это, чего уж там... Элементарно, Ватсон... Федь, дай ему портвейна!
Федька налил из большой глинянной бутыли в кружку и протянул гостю.
- О! Порто! - воскликнул англичанин, отведав. - Гуд!
- Гуд! - хором подхватили митьки, оживленно разливая по кружкам портвейн.
Папуасы быстренько положили прямо на песок длинную скатерть, наставили всяческой закуски и много-много бутылок. Мбангу и Ваня прикатили большую бочку пива.
Английские мореплаватели рассаживались за стол, а главный пытался что-то втолковать Дмитрию и Федору:
- Ай эм кэптэн Джеймс Кук!
- А, - воскликнул Федька. - Знаем, знаем. Это которого съели аборигены!
- Ай эм кэптэн Джеймс Кук!
Преображенский ласково потрепал его по плечу и прогудел в густую бороду:
- Чтож ты так, братишка! Дык, оставался бы у нас, митьком бы стал, а то все не успокоишься никак, вот и съедят тебя, дурилку картонную...
- Ай донт андэстэнд!
- Ай понимайт, что ты донт андэстэнд, дык, елы-палы...
Митька сокрушенно покачал головой. Федька начал еще раз объяснять капитану, что сожрут того, пожарят и сожрут. Как сожрут Кука, Федя показал на бараньей ножке, громко чавкая и улыбаясь. Кук, наконец, что-то понял и тоже заулыбался.
- О! Гуд, гуд!
- Ну, слава труду! Понял, наконец-то, - с облегчением сказал Федька. - Слышь, Мить, дык мы с тобой доброе дело совершили, авось не сожрут теперь капитана...
Митька встал, постучал по бутылке ложкой, привлекая внимание, и молвил:
- Братки! Хочу выпить за примирение двух наших деревень. Не по-христиански, однако, воевать-то... Шибко хорошо, когда над миром мирное небо, светит солнышко... Кайф-то какой, братишки мои!
- А-а-а!!! - радостно завопили митьки. - Дык! Елы-палы!
И тут со стороны Папуасовки словно взошло еще одно солнышко. Появилась Машенька-Аленушка. Митька и Федя вскочили ей навстречу, капитан Кук отъехал и чуть не упал.
- О! - восхищенно протянул он. - Куин!
Машенька легко подбежала к митькам, чмокнула в щечку Митьку и Федьку. Саша налил ей вина. Братишки и сестренки радостно шумели, пили потвейн и пиво.
Капитан Кук делал попытки ухаживать за Машенькой, Митька и Федька ревниво отталкивали его, девушка звонко хохотала. Кук достал из кармана сюртука жемчужное ожерелье и надел на ее шейку.
- Бьютифул!
Ну, дальше прям и рассказывать противно. Аленушка, однако, от подарка разомлела, позволила капитану обнять себя, не обращая внимания на насупившихся Преображенского и Стакана, целовалась с этим неприятным англичанином.
- Черт, - зло шептал Федька, - и зачем я его спас от съедения... Гад какой!
Короче говоря, когда шлюпки капитана Кука уплывали, возлюбленная Митьки и Феди уплывала вместе с Куком. Братишки долго стояли на берегу, сквозь слезы смотрели вслед исчезающим парусам, и такое было у них на лице написано! Если б женщины видели их в эту минуту, они бы все про себя узнали...
А потом, обнявшись, братки шатаясь побрели в сторону Папуасовки и так надрались... Сам Дмитрий Шагин обзавидовался бы!