- Опять объясняться идешь?
- Обязательно! Сегодня уж непременно. Достань, Сенька, где-нибудь рублей двадцать!.. На представительство: на всякое там мороженое, пирожное, ситро...
- Где же я возьму?
- Достань! Я и так тебе сто двадцать должен... Довод был силен, но Голованов покачал головой.
- Сам в долгу, как в шелку... У Сережки не просил?
- Просил. Пусто. Ведь перед зарплатой.
- Понятно! А у Славки?
- И у него ни бум-бум. У Куликовского просил: показал трешку, говорит последняя.
- Врет. Напрасно у него просил!
- Понятно, напрасно.
- Знаешь, у кого всегда деньги есть? У Анны Степановны Карасевой.
- Неловко просить, я ей уже полсотни должен. Слушай, а у твоей квартирной хозяйки?
- Я сам у нее вчера последние взял.
- Все равно достань где-нибудь!
- Беда с тобой, Ванька! Придется мне к Анне Степановне идти.
- Только не говори, что для меня берешь! Голованов исчез. Вернулся неожиданно быстро с двадцатипятирублевкой в кулаке.
- На, жених!
- Уф! - с облегчением вздохнул Татарчук. - У кого взял?
- Какое тебе дело?
- Все-таки?
- Только вышел на улицу - идет знакомая девушка из нашего цеха. Я у нее и попросил.
- Какая девушка?
- Говорю, знакомая...
- Кто?
- Ну, Люба... Татарчук ужаснулся.
- Стой! Какая Люба?
- Ты что, Любу не знаешь?
- Она?! И ты... ты у нее занял?!
- Почему бы нет? Она охотно одолжила. Двадцати у нее не было, дала двадцать пять.
- И это ее деньги! - простонал Татарчук. - Как же я буду угощать ее за ее же деньги?
- Чудак ты, Ванька! Она дала деньги мне, значит, они мои. Я отдаю тебе, и они становятся твоими.
- А вдруг, когда я за мороженое платить стану, она свои деньги узнает?
- Чепуха! Бумажки все одинаковы.
- Не скажи! У девчат деньги всегда аккуратно сложены и оттого, что лежат в сумочках, духами Пахнут. И у каждой обязательно по-разному.
Татарчук обнюхал бумажку.
- Так и есть - "Вечерняя Москва!" Она всегда этими духами душится. Уж лучше я этот четвертной разменяю.
- Разменяй. Мало ли по дороге киосков? Бедственное положение Татарчука, причинявшее столько хлопот его многочисленным друзьям, проистекало не от малого его заработка и не от наклонности к мотовству, а от рокового стечения обстоятельств. Он истратил уйму денег на постройку моторной лодки с мощным стационарным двигателем. Затеянное в широких масштабах судостроительство выбило его из бюджета, а тут нежданно-негаданно приспела любовь к новому электрику цеха, черноокой и чернобровой Любочке Пономаревой. Не обращавший до той поры никакого внимания на свою наружность Татарчук почувствовал потребность приобрести жениховскую внешность, которая тоже чего-нибудь да стоит.
- Только ты, Ванька, действуй решительно! - наказывал ему Голованов. Даже смешно: пятый раз собираешься объясниться. Никогда не думал, что ты такой трус!
- Не трушу, а обязательно всегда кто-нибудь мешает. Последний раз я совсем было решился, даже о цветах разговор завел, а тут директор дворца Шустров схватил меня за рукав и потащил. "Там, - говорит, - пьяный ворвался, нужно помочь его вывести". Только он еще хуже сказал: "Тебе, - говорит, - Татарчук, достаточно показаться, каждый испугается". Это при ней-то! Неужели я в самом деле такой страхолюда?
- Не страхолюда, а здоров очень. Рост сто девяносто сантиметров, да в плечах восемьдесят.
- В том-то и толк! Верзила да еще конопатый... И фамилия какая-то несуразная - Татарчук. Может быть, ей, Любе, противно Татарчуком быть?
Глядя в настольное зеркало, Татарчук впадал все в больший пессимизм.
- И ко всему этому еще злостный банкрот!
- Кто?!
- Злостный банкрот. Я в одном романе читал, что раньше таких, как я, в яму сажали.
Схватившись за живот, Голованов расхохотался:
- Тебя в яму?! Разве что экскаватором такую ямищу выкопаешь.
- Вот видишь: даже ты смеешься!
- Смеюсь, потому что чепуху мелешь. Идем!