Я говорю, что хочу. Я не лицемерю. Мне жалко расставаться с этими милыми людьми, в которых удивительно уживаются наивность и коварство, искренность и лживость. Несмотря на различие идеологий, между нами протянулась невидимая нить взаимной симпатии. Один начальник, в знак особого расположения, переходит на русский язык:
— Очень хорошо, товарищ, — говорит он, хлопая меня по колену. — Сегодня хорошая погода. Партия — наш рулевой.
Я, как могу, отвечаю по-китайски:
— Хэн хао. Сье сье. Цай тье. [1]
Им, конечно, проще. Они все учили в детстве русский язык, и основополагающие фразы из букваря навечно застряли у них в мозгах. Мы выгружаемся из джипа. Самый хилый на вид начальник хватает мой самый тяжёлый чемодан. Я знаю, что этот начальник — секретарь партийной организации, но я этого знать не должен. От нас, иностранных друзей с Запада, все старательно скрывают свою партийность. Такова инструкция свыше.
— Ше-хихияну, ве-хигияну, ве-кииману, лазман хозе,[2] — молюсь я про себя, переходя с китайского на иврит. — До каких дней я дожил! Партсекретарь тащит чемодан беспартийного еврея!
Я пытаюсь ему помочь, но тщедушный партсекретарь меня отпихивает.
— Здравствуйте, товарищ! — радостно выкрикивает он сквозь одышку. — Как поживаете! Мальчик и девочка идут в школу!
Меня грузят в положенный мне по чину мягкий вагон с засаленными сиденьями. Поезд гудит и трогается.
Очень хорошо. Спасибо. До свидания. (Кит.)
Спасибо, что я дожил до этого дня. (Еврейская молитва)