Пробурчав слова прощания, пошла в редакцию.
От водки, выпитой на голодный желудок, меня изрядно мотало из стороны в сторону, но до редакции я добралась.
Ирина усадила меня писать репортаж. Позвонила Наташка – все «нормально», обычное сотрясение без осложнений.
Я быстро написала что-то сумбурное и бессвязное, Ирина выхватила черновик у меня из рук, показала большой палец и побежала дорабатывать. Так репортаж о демонстрации за моей подписью попал в траурный номер и поэтому имел широкий резонанс. Он был даже с фотографиями.
Меня заметили. Незнакомые люди украдкой пожимали мне руки прямо на улицах, а иногда я ловила на себе злобные взгляды и слышала шипение за спиной.
Удачно сложилась судьба контекста «кто его довел до этого». Я стала замечать его в статьях самых разнообразных авторов, вплоть до передачи открытых текстом.
Мне стали очень много писать. Почта распухла и мне приходилось тратить несколько часов в день на электронную переписку, а в основном на отсеивание ненужных писем.
Были курьезы, например, почти ежедневно, преодолевая любые антиспамовские меры, приходило одно и то же письмо: «Совет ветеранов Центрального Административного округа приглашает Вас на постоянную работу на должность сотрудника отдела аналитики и мониторинга прессы.
Гарантируем интересную работу, хорошие условия труда и достойную зарплату.
Но меня заметили и Интернет-бригады. В моем блоге, прежде унылом, честно говоря, местечке, и на политических форумах, которые я изредка посещала, вдруг началась бешеная перепалка между нормальными посетителями и какими-то патриотическими идиотами.
Несколько позже я узнала, что в Кремле было принято решения создать так называемые веб-бригады. Публика, обычно тусовавшаяся на порносайтах и сборниках анекдотов, толпой хлынула в политическую вселенную рунета, прежде отличавшуюся интеллигентной предупредительностью, толерантностью и либеральными методами дискуссий. На содержание этих стай было выделено несколько миллиардов рублей, сумму, сравнимую с затратами на космические программы.
Все это уходило на создания информационного шума, подделки чужих сообщений, личных провокаций против оппонентов, массированной нецензурной брани десятками страниц. Всякая критика власти вызывала коллективные паранодиально-шизофренические припадки пещерного антиамериканизма, прославления Вована, милитаризма, антисемитизма, шовинизма и ксенофобии. Зазвучали недвусмысленные угрозами физической расправы над оппонентами и их родственниками, что вынуждало многих из либерально-настроенных участников покидать веб-форумы и на длительное время выходить из каких-либо дискуссий. То там, то здесь появлялись сообщения о чистке интернетовских кадров – независимых специалистов-компьютерщиков меняли на некомпетентных в информатике и журналистике, но зато абсолютно послушных людей.
Несчастные уволенные слонялись по Москве, их нигде не брали на работу. Некоторые спивались, опускались, превращались в бомжей. Многие уехали за границу.
Я боролась с интернетовской заразой как могла. Никогда в жизни на меня не выливалось такого концентрированного количества ненависти, подлости, вранья и издевательств. Я сразу перешла на грязный язык этих подонков и ублюдков, ибо по опыту коллег я знала, что другого обращения эти холуи и жополизы власти не понимали. Ирина подсказывала мне наиболее хлесткие обороты из своей богатой лагерной жизни, ошарашенные противники на время оставляли меня в покое, но через некоторое время лезли опять. Они вовсю использовали приторно-вежливые обороты, но мразность свою скрыть все равно не могли. Особенно они веселились во время операции в Ираке: с напускным равнодушием они комментировали события, вызвавшие неподдельное чувство облегчения у всего мира, лицемерно придирались к деталям суда и казни чудовищного тирана Хуссейна и, уже отбросив все приличия, плясали на трупе каждого погибшего американца. Наконец, устав от их непрерывной паранойи, я закрыла свой блог, вызвав массовый припадок лицемерных упреков в подавлении свободы слова.
Я перестала с ними общаться, но понимала, что это только их раззадорит.
Зависть к благополучному и процветающему Западу с подачи кремлевских пропагандистов уже к тому времени овладела массовым сознанием, породив уродливые имперские комплексы даже у казалось бы образованных и мыслящих людей.
Их активно поддерживала и прослойка полубандитов, которым в обмен на лояльность власти она прощала преступления и разрешала называть себя бизнесменами.
А в самом низу социальной пирамиды томился народ. Растерянный, разобщенный и оглушенный петросянами, рекламами пива и бесконечными сериалами, он стремительно превращался в быдло, хлебающее в стойле свое жорево и пойло. У него снова отняли свободу. И вернуть ее было нелегко. Бегать за каждым – не набегаешься. Пока объясняешь одному, другой ужеиииииир снова сует голову в кормушку. Надо как-то встряхнуть всех сразу. «Взорвать страну», как говорил Борис Варганыч.роо
Евгения два раза уже ссылалась на мои статьи в своих передачах. Я попала в общество «рукопожимаемых», меня стали запросто приглашать на посиделки «Хартии журналистов», о которых я доселе и не мечтала. Видя мои успехи, Ирина подстраховывала меня, например, заставила меня заучить наизусть целый список тезисов и антитезисов на тему Холокоста, без которых я бы села в лужу раз двадцать точно.
«Хартия» собиралась в квартире Маши Слоновской, почти в самом центре Москвы. Квартира досталась ей по наследству, от легендарного дедушки-разведчика. Вся квартира была увешана старыми фотографиями еще молодого дедушки. Со вкусом подобранная старинная мебель не выпускала из своих объятий. Огромные, в всю стену, книжные полки содержали собрания сочинений авторов, имена которых я даже и не знала. Дедушка был одним из тех чекистов, которые хранил идеалистические взгляды на революцию до самого расстрела. Он до самого последнего дня собирал эти книги, спасая их от сожжения в печах НКВД, скручивания на самокрутки и от гниения на помойках после ареста их прежних владельцев. Мебель он спасал тоже – иначе ее бы сожгли в буржуйках.
Предки многих из «Хартии» и гостей были из числа восторженной интеллигенции начала века, которая поверила большевикам и их сказкам о светлом будущем. Они воевали на фронтах Гражданской, поднимали промышленность, служили в НКВД – но не Сталину и Берии, а своей стране, которая тогда называлась СССР. Это была элита, генофонд нации, мечтатели и бессребреники, ученые, поэты и художники, ненавидевшими карьеризм, косность и мещанство. Многие, втянутые в горнило гражданской войны, стали теми самыми «комиссарами в пыльных шлемах», смело бросавшихся в бой с врагами на войне и с ложью и несправедливостью в мирное время. Фактически они одни сохраняли для народа образцы высокой морали и нравственности и готовность к самопожертвованию в то время как страну захлестывала первая волна торжествующего быдла. Жизненные пути почти всех их пресеклись в кровавой вакханалии 37 года. Не они, но их тени донесли эти идеалы до 1991 года, дав последний ярчайший всплеск экономических «камикадзе».
И горькой иронией судьбы стало то, что их внуки доделывали то, что не успели их деды, продолжая бороться против обожествления памяти их палачей и нового огосударствления палачества, опять начатого серыми людишками в погонах.
Квартира Маши была огромной, в одном конце ее можно было сладко спать (чем я нередко злоупотребляла) в то время как в другом могли кипеть нешуточный страсти.
Типичная запомнившаяся мне картина – я, растрепанная и продирающая глазки, выползаю из темноты на свет, а блистательный Зариховский вещает:
– Покаяние! Вот, к чему мы должны призвать этот народ! Никогда в этой стране не будет никакого прогресса, пока народ довольствуется этой властью, этой историей и этой страной.
Сколько не повторяй «Россия – часть Европы», никакие западные ценности не приживутся на этой выжженной ленью и самодовольством ментальной почве. Хлеб есть, зрелищ уже всем по горло хватило, все жуют и молчат. И радуются. Радуются, понимаете? А если не приживутся западные ценности, то будьте уверены, вырастет что-нибудь такое, что нас всех погубит.
Да и не возьмут нас в Европу. Нас боятся, и правильно. Только покаяние может перевесить в глазах цивилизованного мира те пуды зла, которые Россия принесла в мир в 20 веке.
А потом – потом будет суд. Очистительный. Справедливый…
Окончание речи потонуло в аплодисментах – народу тогда собралось много.
Я позже рассказала об этом Ирине Максимовне.
– Покаяние – хороший контекст, – подтвердила она, – только про суд не надо. Спугнем.
Зариховский был одним из моих кумиров. Он входил в Белый Список России, куда мы с Машей заносили самых умных, совестливых и высоконравственных представителей еще сопротивлявшейся интеллигенции. Чтобы ни делала власть, члены Белого Списка это критиковали, жалили точно и язвительно, часто вызывая истерически припадки в Кремле. Мы знали, что режим, основанный на лжи и насилии, ненавидимый собственным народом и всем миром, подтачиваемый изнутри повальной коррупцией, когда-нибудь падет, и тогда члены Белого Списка станут новой властью России, властью свободы, справедливости и правды.
Большинство в Белом Списке составляли люди, которые финансово не зависели от власти, не пачкали рук деньгами, отнятыми у народа. Они жили бедно, но их поддерживали гранты, выделявшиеся западными правительствами и пожертвования независимых частных организаций. Последние аккумулировали трудовые доллары простых европейцев и американцев – фермеров, клерков, бизнесменов, домохозяек, всех кто искренне желал российскому народу счастья и процветания – и под строгим контролем распределялся между правозащитными, демократическими и прочими оппонирующими власти организациями в России. Власть и ее патриотические холуи постоянно пытались доказать, что эти деньги якобы поступают от ЦРУ, клеветали в подручных СМИ, перекрывали то один, то другой ручеек поступления грантов. Но все их попытки были тщетными и служили только дополнительной рекламой оппозиции. Так, на наших глазах зарождалась новая политическая культура сопротивления интеллигенции и других свободных людей России жесткой и звереющей с каждым днем власти. Нравственная планка была задана, поддержка простых людей Запада была гарантирована, дело было только за количеством тех, кто согласится жить по этим высоким стандартам здесь, в этой стране.
Попасть в Машин Белый Список было сложно, а выпасть из него легко, достаточно было засветиться в поддержке власти или просто промолчать, когда перед носом творился явный произвол. Многих выкидывали оттуда. Но Белый Список пополнялся и рос. Все больше и больше людей уже не могли заглушить голос своей совести. В минуты сомнений, упадка сил и, откровенно говоря, страха, мне достаточно было перечитать его. Если есть люди, которые так беззаветно преданы свободе, стыдно бояться.
Мы вели и Черный Список России – это список лиц и их преступлений, которые покрываются нынешним режимом. Вносили туда не только кремлевских палачей, но и маленьких людей творящих безнаказанно маленькое зло. Ибо эти маленькие человечки и есть опора тоталитарных режимов. Горький опыт истории и пример Гаагского Трибунала научил нас – надо записывать все и запоминать всех. Чтобы по приходу к власти провести честное расследование по всем лицам и эпизодам, в соответствии с Законом РФ.
Мы часто обсуждали с Машей и другими членами «Хартии», какого рода приговоры должен будет выносить этот будущий Московский Трибунал. Некоторые еще питали какие-то гуманистические иллюзии, но большинство было уверено, что повторять ошибки 1991 и 1993 года нельзя – никакие амнистии эту публику ничему не научат, и они будут рваться к власти снова и снова. Те, кто ведет себя подобно Гитлеру, Милошевичу и Саддаму Хуссейну, сами вычеркнули себя из рядов человечества и дело суда только в том, чтобы поставить на их никчемных жизнях точку физически.
Власть бдительно следила за деятельностью «Хартии», понимая, что гражданская война в пределах квартиры Маши не кончилась. Мы знали, что квартира насквозь прослушивается, и даже не искали жучков. Мы говорили нарочито громко и отчетливо. Пусть слушают, и повнимательнее, авось и среди слухачей кто-нибудь поддастся обаянию свободы.
Попытки расколоть наши ряды позорно проваливались.
Мне пришлось присутствовать и при сцене разоблачения провокатора ФСБ Кулемина. Долгое время этот сутулый косноязычный человечек, малозаметный даже в узких журналистских кругах, пользовался правами давнего друга семьи хозяйки дома, за что ему прощалось пристрастие к алкоголю, сальным шуточкам и похабным анекдотам. Мне лично были неприятны его постоянно бегающие глазки, желтые от дешевого табака зубы и манера повторять все два или три раза. Пописывал какие-то эротические стишки, имел специфических поклонников и аудиторию. Но при всех его свойствах сатира, он считался безобидным и своим в доску.
Еще вчера он с нами подписывал заявление в защиту Дедицкого, который, как мы знали, был похищен в Чечне спецслужбами и подвергался ежедневным извинениям и пыткам в зинданах прокремлевских чеченцев, о зверствах которых ходили легенды даже на Кавказе.
Но сегодня он пришел без звонка, какой-то взвинченный и растерянный. На стол он поставил большой пакет, набитый видеокассетами. Из его сбивчивых объяснений мы поняли, что якобы приехал его брат из Чечни и привез отснятые повстанцами кассеты, будто бы готовых к отправке за границу. Вроде бы брат самолично нашел их в каком-то Грозненском подвале и везет руководству ФСБ, а ему, Кулемину, типа, дал на сутки отсмотреть и убедиться в том какой он, журналист Кулемин, идиот. Отсмотрев и убедившись в диагнозе брата, Кулемин принес кассеты нам.
Эта шитая белыми нитками версия сразу заставила нас переглянуться.
На мимоходом заданный кем-то вопрос, что же он раньше не говорил, что его брат служит в Чечне, он разразился сбивчивыми объяснениями, что, мол, сам не знал, и что считал, что брат служит в Москве при штабе писарем.
Этого было уже достаточно, чтобы указать ему на дверь. Опытная и проницательная Алла Вернер поджала губы, а Маша аккуратно, пока Кулемин не видел, выразительно постучала по двери.
Одну кассету мы посмотрели.
Сразу бросился в глаза непрофессионализм съемок, с головой выдающий ФСБ-шных самоделкиных. Даже чудом выжившие после беспредела сербского спецназа косовские албанцы снимали на случайно попавшиеся видеокамеры трупы своих соотечественников более внятно.
Камера скакала в руках, планы начинались ниоткуда и обрывались, не закончившись ничем. За кадром монотонно бубнил голос на непонятном языке – видимо, чтобы внушить зрителю иллюзию достоверности происходящего. На них повстанцы завтракали где-то в лесу.
Следующим эпизодом был подрыв грузовика с карателями – так Кулемин сказал. Грузовика не было видно – за домами просто вздыбилось облако взрыва, и повстанцы встретили это событие удовлетворенными репликами.